Двойные листочки

— Ладно. Я понял. Я был не прав.

Петя медленно обернулся и посмотрел на отца. Тот махнул охраннику, чтобы ему открыли турникет, и подошёл к Пете, подняв ладони.

— Я понял. Я не прав. Я не знал, что для тебя это настолько важно. Давай сядем и обсудим это. По-взрослому.

— У меня прослушивание через час. Обсудим после того, как я поступлю.

Отец немного помедлил.

— Я тебя отвезу.

Петя поднял брови.

— Отвезёшь меня? Ты? На прослушивание?

Отец серьёзно кивнул. Предложение было до того неожиданным, что Петя заколебался. Он переживал, что если откажется и продолжит разговор здесь, приедет в академию позже, чем планировал, но и принимать помощь отца ему не очень хотелось. Отец, словно прочитав его мысли, добавил:

— Поехали. В знак того, что я готов выслушать твою позицию.

Петя вздохнул. Таких слов он от отца не слышал ни разу.

— Ладно, — буркнул он и вышел с отцом из школы.

Низовцев стоял возле школьных ворот, скрестив ноги и сунув руки в карманы. Петя подошёл и неловко откашлялся.

— Отец хочет поговорить. Сказал, что отвезёт меня, и мы… обсудим моё поступление. Я, наверное, с ним поеду. Кажется, он готов смириться с моей музыкой, не хочу упустить шанс.

Ваня кивнул.

— Ладно. Встретимся у входа?

— Да. Извини, мы бы и тебя подвезли, но…

Ваня отмахнулся.

— Я понимаю. Поймаю такси. Увидимся через полчаса.

Парни стукнулись кулаками и разошлись в разные стороны. Отец ждал Петю возле машины.

Они не торопясь ехали по узкой дороге вдоль школьной территории. Петя смотрел в окно на учеников: одни шли кучками, другие — как Низовцев — держались отдельно, отгородившись от окружающего мира наушниками. Светило солнце, некоторые сняли куртки и радовались теплу. Машина выехала на большой проспект, и отец, уверенно нажав на педаль газа, нарушил молчание:

— Так что же, ты, значит, всерьёз решил отказаться от будущего блестящего юриста и хотел провернуть всё у меня за спиной?

Петя поёрзал на сиденье и посмотрел на руки. Без палочек было ощущение, что на руках не хватает нескольких пальцев. Он отвернулся к окну и кивнул.

— Похоже, что так.

Отец немного помолчал, будто подбирал слова.

— Но ты ведь толковый парень… И учителя тебя хвалят. И в офисе все тобой довольны. Ты легко поступишь. А после пар будешь приезжать ко мне в офис на работу. Оклад тебе для начала дадим стандартный, но, если постараться, появятся и премии, и процент к зарплате. Ты сразу начнёшь жить самостоятельно, и, уж поверь, сможешь позволить себе гораздо больше, чем твои одноклассники в ближайшие пять лет.

Петя невидящим взглядом сверлил пролетающие за окном дома. Он так и знал, что отец будет соблазнять его деньгами. И это действительно звучало здорово. Петя мог бы снять квартиру. Дарить Вике цветы. Интересно, она любит цветы? Или ей лучше подарить абонемент на уроки стрельбы из лука? Петя хмыкнул, и отец, видимо, принял это за добрый знак и продолжил немного твёрже:

— Пойми, сейчас тебе кажется, что жизнь — это легко и ты сможешь всё сам. Но поверь человеку, который прокладывал себе путь к хорошей жизни огромным трудом, прогрызал зубами, — это не так просто, как ты думаешь. И не так быстро. А у тебя уже всё есть. Я всё подготовил. И ты хочешь так легко от этого отказаться? От всего, что я строил столько лет, зная, что мой сын однажды встанет со мной рядом и продолжит моё дело? Наше с мамой дело?

Петя почувствовал, как за рёбрами разливается чувство вины. Отец раньше не говорил ничего такого. Петя и не догадывался, как для отца, оказывается, важно, чтобы сын помогал ему вести дела. Он снова заёрзал, не зная, что сказать. Петя представил себя в той жизни, которую ему на блюдечке предлагал отец: всегда шикарный костюм, водитель, секретарша, огромный загородный дом, дорогая машина, на которой он ездит на работу, а там совещания, документы, вечно горящие сроки, партнёры по бизнесу, командировки… В горле стало сухо. А потом Петя представил себе другую жизнь: вот он сидит за ударной установкой и пятый час репетирует со своей группой. Или записывает песню в студии. Вот они выступают в небольшом камерном клубе, и все танцуют под ритм, который задают его, Петины, руки, бьющие по барабанам. После концерта они фотографируются с желающими, Петя улыбается, смеётся, шутит. И — от следующего видения сердце Пети подпрыгнуло — здесь рядом с ним есть Вика. В предыдущей версии его жизни он не мог её представить, но здесь она была везде — стояла в первом ряду во время их выступления, сидела рядом на репетиции, он учил её играть на установке, а она вместо этого лупила его палочками по рукам. Петя знал, что ни один из вариантов не обойдётся без трудностей и стресса, но на одном пути он будет замученным и злым, а на другом — счастливым и свободным. Живым. Поэтому он сказал отцу единственное, что мог.

— Прости меня. Я не могу.

Отец вздохнул.

— Не могу поверить, что мой сын, талантливый умный парень, готов променять всё, что я… всё, что мы с мамой, для него сделали, на музыку и наркоманские вечеринки. Вся эта ахинея с группой и славой — это мыльный пузырь, сын. Все этого хотят, но пробиваются единицы. Думаешь, ты тот самый везунчик? Сомневаюсь. Ты совершаешь ошибку. Потом сам же ко мне придёшь. Знай, что этот твой шум, твою так называемую музыку, я никогда не одобрю.

— Мне всё равно! — Петя почувствовал, как гнев накрывает его горячей волной. И в этот раз он позволил гневу говорить за него. — Ты собирался выслушать мою позицию, а сейчас снова её не принимаешь. Знаешь, что? Мне плевать, что ты не одобришь! Так же как тебе плевать на то, чего хочу я. А я ненавижу твою фирму, ненавижу документы, совещания, офис, и больше всего я ненавижу юридический, на который ты меня отправляешь. Я люблю музыку, ты понимаешь? И хочу заниматься только ею, потому что когда я играю, я живу! Я что-то контролирую. А когда я представляю, что перестаю играть, совсем перестаю, внутри меня появляется чёрная дыра с твоим профилем. Я сразу превращаюсь в Сына Певцова, в твою бледную тень, которую замечают только из-за фамилии. Я не хочу быть тобой. Я хочу сам чего-то добиться и чего-то стоить. Без твоих знакомств в юридическом, без офиса, без тебя!

Петя замолчал и перевёл дыхание. Отец, не отрываясь, смотрел на дорогу. Они свернули с центральной улицы и выехали на небольшой проспект. Чуть вдалеке уже виднелось стеклянное здание с эмблемой академии, горящей ярким неоновым светом. Петю колотило, но он смог заговорить снова, и голос его прозвучал неожиданно ровно:

— Я совершеннолетний. И могу делать всё, что захочу. Я буду поступать к Зиновьеву.

Отец, скривившись, снизил скорость и, покачав головой, едко сказал:

— Может, и хорошо, что мама этого не видит. Она была бы тобой разочарована.

Слова прожгли Петю насквозь. Отец, казалось, тоже осознал, что только что произнёс. Но удержать Петю он не успел. Остановить машину — тоже. Петя рывком дёрнул ручку и выскочил из машины. И хотя отец успел ударить по тормозам, машина всё ещё ехала, так что Петя, коснувшись асфальта, не смог удержаться на ногах. Мир вокруг него завертелся, и следующим, что он услышал, был громкий визг тормозов другой машины совсем рядом с ним.

Петя зажмурился, лёжа на асфальте в ожидании удара. Но его так и не последовало. Вместо этого Петю настиг крик отца. И в голосе его был не гнев. В четырёх буквах Петиного имени звучал только ужас.

Этот вопль привёл Петю в чувство как раз в тот момент, когда к нему подскочил отец. Петя перевернулся на спину. Отец, белый как мел, лихорадочно его осматривал.

— Ты цел? Руки? Ноги? Ты меня слышишь? Видишь? Голова кружится? Подожди, я вызову скорую…

Петя несколько раз моргнул и сел.

— Нет. Я в порядке. Мне надо идти.

— Ты никуда не пойдёшь!

Отец попытался его удержать, но Петя всё же медленно поднялся. Перед глазами расползались круги.

— Если хочешь меня остановить… Тебе придётся приковать меня цепями. Но, возможно, я даже тогда…