Страница 67 из 123
Однако пророк действенной правды предстает у Орехова не просветленным, а борющимся. Знание наделило Сиддхарту волшебными умениями и даром власти над людьми, но не сделало его сверхчеловеком. Пророк в романе — живая, динамичная личность, чье знание — это прежде всего ее собственное испытание на подлинность.
Сиддхарта, учивший относиться к людям как к «пузырям на поверхности Ганги», на деле посвятил жизнь тому, чтобы добиться для них, «пузырей», счастья. Его учительство — это дело жертвенной любви к человеку.
Чистые воплощения вождизма и пророчества столкнулись в образах Девадатты и Сиддхарты. Воля к победе и самоотверженная тяга к истине. Инструментальная оправданность любого средства и бдительное продумывание пути. Действие и созерцание, сила и знание, власть и спасение. Драма подмены, положившая, по роману, начало мировым завоеваниям буддизма, на самом деле не так далека от нашего времени. Соблазн отмахнуться от выбранной автором темы, отправив книгу пылиться на полку древностей, вступает в противоречие с точностью и узнаваемостью сюжета духовного совращения толп, участниками которого мы можем стать в любую историческую минуту. Не надо ждать конца света, чтобы увидеть антихриста. Лжепророки в лице вождей самого различного масштаба готовы перекрыть любой свет, затмевающий их славу. Наше время сближает с невообразимой эпохой романа энергия разброда. Общество, в котором дважды отменяли предания старых вер, может, если воспользоваться образными антиномиями романа, пойти по пути Сиддхарты или Девадатты. Внутреннего выяснения — и внешней принадлежности. Самоопределения — и следования сильнейшей воле. Сюжет воцарения Девадатты как «Великого Шрамана» главной в долине, а в дальнейшем и в мире не последней религии показывает, с какой легкостью ложь завладевает массами, чьи духовные основы поколеблены историей, а способность к размышлению и исправлению ослаблена собственной ленью.
Девадатта профанирует духовную жажду масс, подменяя ее желаниями. «Люди, приходящие сюда, слепы. Они хотят для себя блага, которое понимают как удовольствие», — то, что для Сиддхарты было главной препоной учительства, его брат и соперник превращает в волшебный ключ. Объявляя себя ближайшим учеником и продолжателем дела Сиддхарты, Девадатта в корне меняет его подход к человеку. Кшатрий расшатывает крепости чужих душ, ввергая людей в желания и рознь, потакая их порокам и предрассудкам. И люди — миряне и отшельники — с тем большей охотой поддаются его власти, чем больше он облегчает им путь и понимание «правды». Сиддхарта отлучал мужчин от мира, восстанавливая против своего учения женщин всех возрастов, от дочерей до матерей, — Девадатта открывает женские общины. Сиддхарта запрещал убийство — Девадатта придумывает брить отшельникам головы, чтобы каждого из них вооружить смертоносным лезвием. Сиддхарта велел блюсти строгость нищеты — Девадатта добывает деньги на крепости монастырей. Сиддхарта укорял — Девадатта первым делом возвещает, что «даже самый последний из двухсот» учеников Сиддхарты «вошел в Поток, не подвержен возрождению в страдающем состоянии, и каждому в свое время суждено просветление». Община Девадатты прибавляет в социальном престиже, в защищенности и обеспеченности и — как следствие — в популярности. «Удовольствием» подменяя «благо», люди один за другим соучаствуют в великой подмене, в воцарении над ними лжепророка, вождя.
В свете этого любовная интрига романа разрешается не хеппи-эндом, как может показаться при поверхностном прочтении, а той же горечью подмены: любви — вожделением, понимания — совращением, душевного сродства — соучастием в преступлении. Танцовщица Амбапали, которой давно добивается Девадатта, захвачена тем же настроением разброда, что и все люди долины.
Предвестием духовного совращения через весь роман проходит сон Амбапали, в котором она пытается спастись от «темно-коричневого слона с клочьями пены на смертоносных клыках». Показательно, что сам Девадатта, начиная свой путь вождя, «представлял себя слоном». Именно опыт укрощения взбесившегося слона помогает Девадатте в его первом грехе убийства, когда он, оседлав сбежавшего зверя раджи, гонит его безумие к дороге, где, как он знал, привычно прогуливается и размышляет его брат Сиддхарта.
Бешеный слон-убийца — образ славы Девадатты. Удачная аллегория бесчеловечного, звероподобного запределья, введенного в нашу тему Крусановым. Девадатта и финиширует в романе как типичный «запредельщик», переступивший через альтернативу добра и зла, не знающий сострадания и человечности, променявший трепет веры на безраздельность власти, победивший именно за счет — в ущерб — истины. «Просветленному можно все, — высказывает он Амбапали ключевой принцип “запредельщика”. — Только жаждущие достигнуть должны быть твердыми в своем воздержании и постоянстве», — продолжает он в духе манифеста «трансцендентного человека», сформулированного героем Крусанова.
«Берегись, низкий человек! Жизнь еще перевернет тебя, как кувшин на водяном колесе!» — это звучное проклятие, ставшее последним, что сказал Сиддхарта замыслившему предательство брату и ученику, как будто готовит нас к показательной каре зарвавшегося пророка лжи. В действительности мы оставляем Девадатту в точке неколебимой полноты власти и жизни. Судьба его развернута на века вперед, в историю мировых завоеваний буддизма, недаром автор вкладывает в уста героя такие слова: «Это будет одно непрерывное завоевание! Колесо нашего учения покатится по всему миру, подминая царства одно за другим».
Роман о Девадатте заканчивается счастливым удовлетворением всех стремлений — и знаменует торжество лжи. Но есть и второй финал — судьба Сиддхарты. Задуманные автором как равные центры повествования, герои развиваются неравнозначно. Сиддхарта перетягивает роман на себя, терновым венцом страдания затмевая венец славы вождя. Девадатта, начинавший комическим героем, не знавшим, куда применить свою дурную молодецкую силу, финиширует не более чем персонажем исторической хроники. Что его драма? — бытовуха: предательски напал на брата, зарезал предсказателя, донес на конкурента-отшельника, переоделся, наврал, украл чужие мысли и общину. Все это на уровне Ричарда Третьего. Напротив, Сиддхарта, одически воспетый в начале романа, и заканчивает его в высоком духе настоящей трагедии. Девадатта только соблазнен, то есть укреплен в лжи, — Сиддхарта сокрушен до основания, и в этом его надежда. Он вступает на путь короля Лира, познающего новую правду через катастрофический срыв прежней убежденности.
Драму решающей исторической подмены, ставшую центральной интригой романа, автор рассчитывал использовать как компромат на буддизм. Орехов совершает контрнаступление на плоды победившей в нашей стране, как сказано в романе, «оккультной революции». «Красные монахи» самой мирной, по незрелым суждениям, мировой религии — это облаченные в кшатрийский цвет воины. Учение о недеянии — в спину атакующая сила. Мировая поступь буддизма — средство обездвижить народы, оскопить этику, лишить человека выбора, убедив его в том, что проблемы выбора нет и не только зло, но и добро давно должно быть преодолено как отягчающая карму страсть.
Неравнозначность добра и зла для автора подразумевает прежде всего неравнозначность правд буддизма и христианства. Одна из наиболее отчетливо прописанных идей романа — протест против релятивности истины. Не все равно — уйти в себя или спасти, верить в нирвану или воскресение, как никогда не сотрется для человеческого сердца разница «между мальчиком, восседающим на слоне, и мальчиком, насаженным на остро заточенный кол, словно дичь на вертел».
Уже восходящего к нирване, почти растворенного в откровении Сиддхарту автор сдергивает в битву земли: учителя недеяния заставляет совершить Поступок. Отрешенность медитации делает Сиддхарту легкой добычей демонов разброда, бхайравов, исповедующих спасительность человеческих жертвоприношений. Страх смерти, эта главная цепь, привязывающая к бытию, уже преодолен героем в созерцании. Он совершил духовный прорыв, обогнав себя, когда-то застигнутого слоном братоубийцы, на огромную духовную дистанцию. И что же? Все напряжение медитации, всю накопленную силу иддхи, все учение о недеянии и освобождении от кармы он в едином порыве воли, опередившей разум, отдает за жизнь другой жертвы бхайравов — мальчика, воспитанника старого брахмана, которого Сиддхарта встречает в самом начале своего отшельнического пути, в самом начале этой книги.