Матрица бунта

Чутье критика не обмануло Латынину. Она почувствовала, что роман надо спасать. Спасать его легкий, фантазийный, фривольный дух от грозной перспективы империи, от совсем не склонного к самоиронии Рима в снегу.

Только все гораздо хуже, чем кажется критику. Потому что в том-то и дело, что — построит. Сможет. «И тут рыбки запели», — финальные слова романа подтверждают неизбежность реализации самых немыслимых планов «трикстера», в прошлой жизни многогранного художника Курёхина, а теперь Капитана, владельца фирмы розыгрышей любых масштабов — хоть похотливого доцента проучить, хоть «меркантильную» Америку.

Потому что трикстер был, да весь вышел. В диктатора.

Роман Крусанова воспроизводит кольцо истории, выходя для этого даже на мировую сцену. Автор ловко спекулирует на ожидании русского предложения как некоего небывалого проекта, способного переломить инерционное вырождение гуманизма и либерализма теперешних лидеров среди мировых идей. «Русский рай» призван дать миру новое дыхание, разрешить противоречия западной идеологии. Герои — Капитан, его помощник и повествователь в романе Евграф Мальчик, девушка Евграфа Оля — никак не исчерпают волнующую тему наказания «меркантильного человечника» (Америки) и построения человечника будущего, то есть России.

Роман целен и спасению не подлежит. Спасаться надо нам — от выраженной в нем креативной энергии лжи, от игры в показное перетворение мира.

Ложна сама постановка вопроса о спасении России: предполагается, что во всех бедах мира виновата Америка и построенное ею «постгуманистическое общество». Капитан переводит стрелки с русской истории на США. Недаром главным итогом всей интриги Евграф считает именно появившееся ощущение, что «мы были, а Америки не было».

Но свято место не запустует, и роль Америки на мировой сцене принимает Россия: пусть подавятся все теперь уже нашими, «вечными ценностями русского мира». Капитан, намеревавшийся «поменять местами полюса благоденствия и разорения», выполнил обещание. Полюса поменялись, и мы заступили на вахту жандарма мирового спасения, всемирного демона истины, носителя (на пламенеющей ракете) добра.

Подобным образом понятое мессианство — это колонизаторство. Агрессивное миссионерство это уже вербовка, а художник, конструирующий новую империю-избавительницу не только не художник, но и не трикстер. Шутки кончились.

Взаимообращение революционера и диктатора, намеченное в повести Букши, в романе Крусанова реализуется: Евграф говорит, что он уже давно забросил сравнивать нынешнего Капитана с прежним Курёхиным. Связь между этими двумя ипостасями одной личности утеряна. Теперь Капитан «был бесспорным предводителем, вождем в самом высоком смысле слова»: когда-то став абсолютным воплощением творческого начала, ныне Капитан переродился в оборотня Курёхина — абсолютного вождя, правящего не только подчиненными людьми, но и судьбами всего мира (отсюда и мотив его соревнования с Богом). «Искусство — это <…> полная и абсолютная свобода», — притворяется прежним Капитан. Но в его практике свобода обращена во всевластие, построение «угодной себе реальности» — в замораживание воли людей и мира. Капитан — «запредельщик», идеальный Макиавеллиев государь, апологет чудовищного титанизма, развязывающего руки таким вот воплощениям человеческого всемогущества.

«Американская дырка» — роман вырождения: вырождения «самой грандиозной авантюры» — в замораживание общественной спонтанности, революции — в деспотию, искусства — в империализм, творца — в диктатора, будущего России — в спекуляцию мессианской идеей о нем.

Оборотень Капитан победил за счет того, что вызвал к жизни дурной цикл русской истории. Но этой же силой цикла его «Рим в снегу» будет — в n-ный уже раз — опрокинут оборотнем Империи, очередной революционной вьюгой со «святым»-«политиком», «трикстером»-диктатором впереди, в снежной россыпи жемчужной. Только понимание этого и «спасает» мрачный, цинично-провиденциальный пафос романа.

Минус-проект: «2008» — «Россия: общий вагон». Минус-проект доводит до предела отчаяние «нулевой» России, но в глубине своей стремится породниться не с «нулем», а «плюсом». Потому что романы катастрофических предвещаний, как и романы надежды, на что-то решаются, в отличие от произведений, просто следующих нескончаемому циклу русской истории. Но решимость минус-проекта — это отчаянный, непродуманный, совершаемый от удушья бессмыслицы шаг. Крайний способ преодолеть безысходность — избрать последний выход, который остается у тебя даже в самой предельной нищете. Решиться — и прикончить, чтобы не мучились, или Россию (роман Сергея Доренко «2008», М., «Ad Marginem», 2005), или себя самого (то есть главного героя — в романе Натальи Ключаревой «Россия: общий вагон» (Новый мир. 2006. № 1).

«Это агония. ЭРэФия при смерти! Ну и пусть ее помирает, разваливается, давно пора! Империя на глиняных ногах! Нежизнеспособное чудовище!» — восклицания одного из эпизодических персонажей романа Ключаревой вполне отвечают обличительному духу обоих произведений. Настолько ли близки при этом их представления о шансах России на будущее, мы выясним позже, а пока наберемся сил и посмотрим в нынешнее лицо отечества, благо оба романа-отрицания посвящены самым злободневным, наболевшим, безотлагательным вопросам российского общества.

Несмотря на то, что Сергей Доренко в будущее продвинулся недалеко — точь-в-точь к сроку очередных президентских выборов, — настоящее отринуто им с гораздо большей решительностью, чем даже у Быкова или у Славниковой: собственно, после 2008 года настоящее России уже несущественно. Роман подан как воспоминание о России, которую мы все ж таки потеряли, как предание для археологов; он развернут не вперед, а назад, к той роковой зиме-2008, когда распад страны, катализированный чеченскими террористами и маразмом властей, перешел в необратимую стадию.

Три сюжета-квеста в романе: обессмерти Путина (фантастический план игр с восточной магией, в результате которой Путину является глава ада и вселяет в него страх перед скорой смертью), убей Путина (интрига с Березовским, которого подстрекают на покушение, желая не то подставить, не то на трон возвести, еще не решили), выбери Путина (махинация с грядущими выборами, в результате которой Конституция пойдет псу под хвост, а нынешний президент, верно, — под царский венец, потому что без кого еще, как не без царя-батюшки, отца родного, народ так боится осиротеть?). Как видите, Доренко сосредоточивает проблемное поле России вокруг одного человека, ее нынешнего главы. Очевидно и то, что все три сюжета объединены мотивом смерти-бессмертия, который метафорически отражает раздумья страны над сменой-бессменностью теперешней власти. В расслабленную голову одного из своих персонажей Доренко вкладывает фантазию о том, как хорошо было бы вывести генетически идеального государя, которого можно даже не рождать, а бесконечным клонированием все улучшать данные наследника, с тем чтобы нация «тащилась» от своей династии «нерожденных сверхимператоров», при которой вечным регентом состоит… — снова Путин?

Доренко, таким образом, предлагает свою разгадку неподлинности, искаженности облика современной России — замораживание, самозацикленность ее власти из-за бессменности вождя: «Просто хочу обрести бессмертие», — застенчиво и скромно говорит его главный герой. Проблема лидера вообще центральная в романе. «Путин догонял, а не лидировал», Путин — лидер женственного типа, следующий за ситуацией, Путин — даос, практикующий недеяние, а по-простому — «гэбушное <…> искусство встраиваться, мимикрировать и выкручиваться». Все это, обобщает Доренко, черты политика-“пользователя», этакого серфингиста на волнах, гонимых Бен Ладеном и Бушем, сосредоточенного только на том, чтобы сохранить видимую стабильность над колобродящей бездной чужого моря. «Не переустраивать мир, но в каждом данном мире в каждую данную минуту быть у бога за пазухой», — возвышается до обличительного пафоса глумливый автор.