Если ты простишь

Судя по звукам, муж куда-то ушёл. Мне не нужно было спрашивать, куда именно, — я прекрасно понимала, что Вадим сейчас будет вытирать пол. Чистку ковра он, наверное, оставит Алле Николаевне, нашей домработнице, но пол точно вытрет.

Я развернулась и медленно вышла в коридор, стараясь ступать как можно осторожнее и оставлять поменьше следов. Уже почти добралась до прихожей, когда из ванной вышел Вадим с тряпкой и ведром наперевес и, не удостоив меня даже взглядом, прошёл мимо.

Раньше я думала, что стушеваться можно только под чьим-то взглядом, но выяснилось — при его отсутствии тоже можно. Даже больше. Я ощущала себя так, будто Вадим плеснул мне в лицо кислотой. Отчаянно хотелось остановиться и расцарапать себе кожу до крови, чтобы избавиться от боли и мучительного зуда во всём теле.

Наверное, как-то так ощущают себя люди, у которых под кожей размножаются личинки насекомых. Расползаются по телу и пожирают изнутри твою плоть, и всё болит и чешется, но ты не можешь понять почему. Ничего ведь не видно, кроме небольшого покраснения.

Так и у меня. То, что щёки пылали, я понимала — ощущала жар на всём лице. Но ведь больше ничего не видно. Вадим не знает, не представляет, как я мучаюсь. Как мне больно. Как я истекаю кровью и гноем, словно смертельно больное животное. Как не могу спать по ночам…

И что я должна сказать и сделать, чтобы он понял, как я жалею?

Что я должна сказать и сделать, чтобы он понял, насколько мне плохо?

Что я должна сказать и сделать, чтобы муж поверил, что я больше никогда его не предам?..

Я поставила чемодан рядом с дверью, на коврик. Сняла сапоги, огляделась в поисках тапочек, но в дежурном месте — в открытой обувнице рядом с двухместным пуфом лазурного оттенка — я их не нашла. Зато нашла на полке шкафа, там, где лежали гостевые тапочки. Обулась и пошла на кухню.

Квартира у нас с Вадимом четырёхкомнатная. Точнее, это его квартира, я сюда пришла на всё готовое. Комнаты большие, просторные, места много. И кухня тоже большая — почти восемнадцать метров, — с диваном и длинным столом, за которым при желании могли поместиться и десять человек. Но в таком количестве мы никогда не собирались здесь. Кухня была нашим с Вадимом местом для семейных дискуссий, все встречи и празднования проходили в гостиной — самой большой комнате в квартире. Остальные — Аришкина детская, кабинет Вадима и наша с ним спальня, — были гораздо меньше.

Меня по-прежнему колотило так, словно я температурила, и на лбу даже выступила испарина. Я прекрасно знала, что здорова и это чисто психологическое, от волнения и переживаний. Но, господи, как же мне хотелось, чтобы Вадим сейчас меня пожалел! Посмотрел, как раньше, с беспокойством, поинтересовался, как я себя чувствую, а потом дал лекарство и отправил спать. Он всегда относился ко мне как к ребёнку, да я и была ребёнком по сравнению с ним. И дело не только в возрасте — Вадим старше меня на пятнадцать лет, — но и в характере. В отличие от него, я всегда была безответственной. И сейчас, натворив столько всего плохого — нет, даже ужасного, — я отчаянно, безумно не хотела отвечать за свои поступки. Опустилась на любимый кухонный диван светло-бежевого цвета, из мягкой и тёплой кожи, и принялась мечтать о том, как поймаю золотую рыбку или найду бутылку с джинном, который исполнит моё желание и заставит Вадима забыть обо всём.

И не только Вадима. Меня тоже. Мне это нужно не меньше, чем ему.

Муж пришёл минут через пятнадцать, когда я уже была готова начать жевать салфетки. Вадим всегда держал на столе салфетницу с двумя отделениями — в одном стояли тканевые салфетки, которые он клал себе на колени во время еды, в другом — бумажные. Ими муж вытирал руки и губы. И сейчас, ожидая Вадима, я изорвала в клочья несколько штук. Теперь прямо передо мной на столе красовалась белая бумажная труха.

Я знала, что его раздражала эта моя привычка что-то рвать, когда нервничаю, но ничего не могла с собой поделать.

И действительно — Вадим с неодобрением посмотрел на ошмётки салфеток, отвернулся, подошёл к раковине, взял с полочки, висевшей на стене рядом с краном, тряпку, вернулся к столу и протёр его, собрав все бумажки. Выбросил их в мусорное ведро под раковиной, вымыл тряпку, положил её на полочку, аккуратно сложив, а затем вернулся к столу и сел. Но не на своё обычное место, на диване рядом со мной, а на табуретку.

И этот факт сказал мне о многом. Не знаю, специально Вадим это сделал или нет, но я поняла, что противна ему. Настолько, что он не желает даже сидеть рядом со мной…

3

Лида

— Ты есть хочешь? — поинтересовался вдруг муж, и от неожиданности я вздрогнула. Сердце зашлось в лихорадочном стуке, не зная, как реагировать на этот вопрос. Он был таким… обычным… и словно из прошлой жизни, где я никогда не делала ничего плохого, а Вадим всегда заботился обо мне.

— Я… не… не знаю… — пробормотала я, пытаясь проанализировать собственное состояние. Я ведь даже не помнила, когда ела в последний раз. Вчера? Да, наверное. Ещё до поезда. А поезд ехал почти сутки. И потом я не сразу отправилась домой, ещё сидела на вокзале, собирая волю в кулак. И в такси тоже провела два часа, не в силах выйти… И возле входной двери стояла…

Да что там — ела. Когда я последний раз пила?..

— Ты выглядишь измождённой, Лида, — продолжал Вадим. Он говорил спокойно, но не так ласково и доброжелательно, как обычно. Скорее, с холодком. — У нас с Аришкой остались картошка и котлеты. Ты будешь, если я разогрею их и сделаю чай?

Картошка. Котлеты. Чай.

Желудок радостно заурчал, и я кивнула.

Вадим вновь встал из-за стола и направился к холодильнику, и тут я опомнилась.

— Стой! — вскочила и дёрнулась, потянувшись к мужу. — Я сама…

Я почти дотронулась до его плеча, когда Вадим увернулся от моего прикосновения и ещё более холодно сказал:

— Не прикасайся ко мне. — Я замерла, чувствуя себя так, словно муж дал мне пощёчину. — И сядь, а то ещё в обморок упадёшь.

Я послушалась и медленно опустилась обратно на диван. Зажмурилась на мгновение, сдерживая горькие слёзы…

С одной стороны, Вадим по-прежнему заботился обо мне, но, с другой — совсем не так, как раньше. Причём раньше я никогда об этом не задумывалась, не замечала ничего, не ценила его отношение. Сейчас же… Да я бы согласилась отрезать себе руку, лишь бы вернуть прежнюю теплоту в глазах и голосе мужа.

Пока Вадим разогревал еду и делал чай, я молча сидела за столом и смотрела на него. За прошедшие две недели муж почти не изменился — та же худощавая, жилистая фигура — ни жиринки лишней в теле, — те же короткие волосы, наполовину седые, а наполовину тёмные, лёгкая небритость на щеках, светло-голубые глаза, очки в чёрной оправе, три горизонтальные морщинки на лбу, точёный греческий нос, тонкие губы… И я вдруг поймала себя на мысли, что безумно соскучилась по мужу. Никогда не скучала, за одиннадцать лет семейной жизни ни разу, а тут вдруг…

Мне страшно захотелось встать, подойти к Вадиму и обнять его. Но я понимала, какую реакцию это вызовет, — его фраза «не прикасайся ко мне» была на редкость красноречивой — и поэтому сдержала свой порыв.

— Ешь, — сказал Вадим через несколько минут, поставив передо мной чашку с чаем и тарелку с картошкой и двумя котлетами. — А потом поговорим.

Муж произнёс это «а потом поговорим» совершенно спокойно, но я тем не менее вздрогнула и сглотнула, чувствуя, как страх разгорается с новой силой. И аппетит сразу пропал. Но я, не желая обижать Вадима — хотя это было глупо, сильнее, чем я его уже обидела, обидеть невозможно, — съела всё до последней крошки и выпила чай до капельки, не ощущая толком ни вкуса, ни запаха.

И как только чашка и тарелка опустели, Вадим сразу вновь заговорил, даже не дав мне собраться с мыслями:

— Лида. Нам нужно развестись так, чтобы Арина не пострадала. Она что-то заподозрила, пока тебя не было, хотя я очень старался поддерживать твою легенду про командировку. Но Аришка не дура, она почувствовала подвох. Так вот, пока ты поживёшь здесь. Ночевать будешь в нашей спальне, я — на диване в кабинете.