Страница 3 из 36
После ужина Скизикс снова вышел через окно. Мисс Флис наверняка устроит ему выволочку утром – будет приглядывать за его комнатой этой ночью. Ну и что? Что она может ему сделать, посадить на половину рациона? Он мог бы переехать к доктору Дженсену. Только это означало бы бросить Хелен на растерзание мисс Флис и Пиблсу, а на это он пойти не мог. Она была ему как сестра. Он не прошел и половины пути вверх по склону до фермы Уиллоуби, когда его догнала Хелен.
– Куда мы идем? – спросила она, хотя прекрасно знала ответ: за фермой Уиллоуби не было ничего, кроме рощи секвой и лугов, задушенных ягодными плетями и скунсовой капустой.
– Только до Джека.
– А куда потом?
Скизикс пожал плечами. Он не был уверен, что хочет, чтобы с ними была девчонка в такую ночь, когда буря грозила разыграться не на шутку, а небо заполнили летучие мыши, тучи и ветер.
– Да просто прогуляться.
– Ты врешь так же неумело, как Пиблс. Вы с Джеком что-то затеяли. Что? Я вам помогу. – Она плотнее закуталась в свое пальто и подняла воротник, чтобы защититься от ветра, который задувал сюда прямо с берега и был насыщен туманистой морской солью.
Вообще-то Скизикс был очень даже рад иметь ее под боком. Он пробормотал что-то о том, что негоже девчонкам гулять в такие ночи, но Хелен так на него посмотрела, что он тут же умолк, усмехнулся ей в ответ, словно сказал это только для того, чтобы спровоцировать ее, а он, конечно, именно для того и произнес эти слова. Выше по холму ветер дул порывами, подхватывал недавно опавшие листья, словно собирался перенести их в соседний округ. Но после нескольких дней дождя листья затяжелели и потому почти сразу же падали на дорогу и лежали на ней темными и влажными пятнами, отливая лунным светом. По ручейкам и промоинам текла мутная вода, в них теперь до самого лета будет вода, все осадки в конечном счете окажутся в Угрёвой реке, которая, если дожди вскоре не закончатся, выйдет из берегов и затопит фруктовые сады и фермы в низине вдоль берега. Река Угрёвая в устье образовывала маленькие песчаные островки, а потом исчезала в океане над Плато Крутобережья в нескольких милях от Прибрежной дороги, где Скизикс нашел ботинок и куда выбросило гигантские очки.
Дикая фуксия расцветала в тени болиголова и ольхи вдоль дороги, но в темноте поразительный пурпуровый и розовый цвета бутонов терялись. Поросший мхом покров леса напоминал напитанную водой губку, и Скизикс с Хелен держались дороги, полагая, что лежащий на ней лиственный ковер сбережет их обувь от грязи. Вокруг стояла тишина, если не считать звуков внезапно усиливающегося дождя и стенания ветра наверху в кронах деревьев, а один раз, когда ветер спал и в воздухе раздавалось только кап-кап-кап воды, падающей с веток деревьев, они слышали доносящийся до них издалека рев волн, которые обрушивались на берег бухты позади них и под ними. Другого высокого прилива теперь уже не будет почти до самого утра. Ботинок по крайней мере до утра никуда не денется – так что у них куча времени, как казалось Скизиксу, втроем они запросто довезут ботинок на телеге.
Он не говорил Хелен про ботинок. Она узнает, когда он будет рассказывать Джеку. Девочка пыталась выудить из него, что они собираются делать, и он порадовался этому. Потом она оставила попытки, и он возрадовался еще сильнее, потому что знал: она только притворяется, что ей все равно. И потому он пожал плечами и принялся говорить о том, летают ли бабочки в дождь или не летают, а если летают, то смывается ли дождем пыльца с их крылышек, чтобы они не напитались водой, как листья, и не закончили свою жизнь ковром на дороге. У доктора Дженсена, сказал он, когда-то жила бабочка размером с альбатроса, и у нее были красивые крылья цвета морской волны с серебряными пятнышками, как капли дождя под солнцем. Но тело у нее было телом насекомого – огромного такого насекомого, – и, если ты не хотел лишиться сна, то лучше было на нее не смотреть.
Историю про бабочку он выдумал, и Хелен знала это. Доктор Дженсен слышал о таком существе, да почти все слышали. Он собирался съездить на поезде в Лилифилд, где одну такую бабочку поймал сетью коллекционер, человек по имени Кеттеринг, с которым доктор Дженсен учился в школе. Откуда эта бабочка взялась, никто из них сказать не мог, возможно, ее принесло ветром из какой-то далекой восточной страны. Но одной ночью коты мистера Кеттеринга проникли в дом через открытое окно и изодрали крылья этого существа так, что те стали подобны уставшему воздушному змею, который всю осень провисел в ветвях какого-то дерева. После этого бабочка мало чего стоила. От нее фактически осталась только насекомовидная часть. И эта ненормальность отталкивала даже такого ученого, как Кеттеринг.
Хелен сказала Скизиксу, что он дурак; у доктора Дженсена никогда не было такой бабочки, это всем известно. И вообще большинство людей задумывалось: уж не является ли вся эта история выдумкой. Про доктора Дженсена много чего такого говорили, о чем люди задумывались, и именно поэтому почти никто, кроме тех, у кого не было денег, не обращался к доктору, заболев или получив травму. Он, конечно, мог вправить сустав ничем не хуже, чем соседний доктор, но делал он это в своем кабинете, больше похожем на музей – он был заполнен коробками, в которых лежали засушенные морские существа, выкинутые на берег приливом, мотыльки и жуки, змеиные кожи. А на каминной полке лежала челюсть черепа из гипса и глины, потому что эта штуковина имела размер разломанного пополам обруча бочки, и из нее торчали зубы, подобные игральным картам из слоновой кости. А еще в деревне среди части жителей существовало подозрение, что интерес доктора Дженсена к громадным очкам напускной, а некоторые даже высказывали предположение, что ему эти очки сделали во время одной из его поездок на юг, и он сам забросил их в приливную волну, а потом устроил все так, чтобы их нашли. Зачем ему все это понадобилось, никто не знал. Он чокнутый, говорили некоторые, и это объясняло все.
Когда Хелен заговаривала со Скизиксом о докторе Дженсене в таких тонах, он от нее отмахивался. Он дразнил ее, избегая говорить о ночной тайне, но теперь она опять вцепилась в него. Доктору нужны были эти коробки со всякой странной живностью, сказал Скизикс, чтобы продавать на юге домам, поставляющим биологические материалы в Сан-Франциско и Монтерей, потому что врачебная практика на северном побережье не приносила доходов. Хелен сказала, что если бы он вынес всю эту дрянь из своего дома, то к нему стали бы приходить люди, которые не хотят, чтобы, когда им удаляют гланды, на них глазели всякие мертвые саламандры и жабы, на что Скизикс ответил, что ничего она не понимает, после чего отказался говорить дальше. Но к этому времени они уже так или иначе пришли к Джеку, а потому Хелен стукнула его кулаком в бок и ударила по руке, чтобы он понял, что она просто валяет дурака. Она, конечно же, все понимала. А вот Пиблс не понял бы – в этом она не сомневалась. Но у Хелен был нюх на нужные вещи, как и у Джека, и Скизикс знал это, а Хелен знала, что он знает. Но она доказала, что может легко вывести его из себя, как и он ее, а потому все закончилось хорошо.
Джек Портленд жил на ферме Уиллоуби. Больше там никто не жил, кроме самого старика Уиллоуби, который за всю свою жизнь дружил только с отцом Джека, если не считать коров и котов. Скизикс и Хелен кинули по камню в высокие ставни сарайного чердака, а Скизикс еще позвал Джека по имени – прокричал шепотом. Но, по правде говоря, нужды в таких предосторожностях не было, поскольку фермер Уиллоуби наверняка в это время храпел у своего стакана размером с пинту, а если бы и не храпел, то все равно не обратил бы на них внимания. Но ночь стояла темная и ветреная, полная дурных предзнаменований, и Скизиксу хотелось, чтобы все шло по правилам.
После полудюжины камней ставни открылись, и в окне появился Джек. Они увидели, что на столике рядом с ним горит свеча, а темный цилиндр его подзорной трубы отбрасывает темную пляшущую тень на его лицо и открытый ставень напротив. В руке Джек держал книгу, а когда увидел, кто его зовет с лужка внизу, помахал им книгой, а потом исчез внутри, наверно, отправился за свитером и курткой.