Клинок архангела

— Не знай я лучше, — сказал он, — мог бы сказать, что ты брала уроки, как лучше доставить мне удовольствие.

— После этого комментария, я бы должна остановиться, но ты у меня в крови, Дмитрий. — Не давая страху возможности очнуться, она наклонила голову и взяла его в рот.

— Чёрт! — Он крепче сжал её топ, но не сделал ни малейшего движения, чтобы толкнуть или как-то иначе направить голову, как будто знал, по какой тонкой грани она ходит.

Дмитрий испробовал все сексуальные удовольствия, какие только можно. Он спал с императрицами и королевами, выкатывался из постелей, в которых было больше одного тела, его ублажали самые опытные куртизанки и самые распутные бессмертные. На короткий, пронзительный миг разврат заставил его забыть. Потом всё превратилось в игру, чтобы посмотреть, как далеко он может зайти, скольким излишествам предаваться, не разрушая себя. Однако за последние сто лет даже эротика не приносила удовлетворения — он играл в эту игру, но с холодным расчётом, без особого пыла.

И всё же в этот момент он и представить не мог, что его когда-либо охватывала такая тоска. Он изо всех сил пытался не вцепиться в волосы Хонор и не научить её именно тому, что нравилось. Держать руки там, где они были, было упражнением в строжайшем самоограничении.

Он не осмеливался посмотреть вниз и увидеть, как Хонор великолепным ртом работает с невероятной уверенностью. Затем у Хонор что-то заурчало в глубине горла, и Дмитрий выгнулся дугой, позвоночник изогнулся, и удовольствие вырвалось из члена и обрушилось на него жестоким каскадом.

Хонор не отрывала рта, пока Дмитрий кончал, поглощая его семя с чувственной открытостью, которая заставила задуматься, кем она будет, когда станет полностью цельной, без переломов в психике.

«Больше она не сломается», — подумал он, тяжело дыша, когда Хонор отстранилась.

Упёршись руками в его бёдра, Хонор повернулась к нему лицом. Её щёки раскраснелись, глаза стали глубокого, страстного зелёного цвета, губы пухлые и красные. Отпустив топ, чтобы привести себя в порядок, он наблюдал, как она смотрит на него. В момент, когда он закончил застёгивать ремень, она перелезла через консоль между сиденьями, чтобы сесть ему на колени, положив голову на одно плечо, а рукой выводила узоры на другом плече через тонкую ткань рубашки. Дмитрий обнял её одной рукой, положив свободную ладонь ей на бедро.

— В последний раз, когда я целовался в машине, машин ещё не существовало. — Это было в тележке, гружённой овощами. Каким-то образом он уговорил свою молодую жену отодвинуться назад, где трахнул её весьма удовлетворительно. Но его любимым воспоминанием было то, как Ингрид однажды солнечным днём одна появилась в повозке, в её карих глазах было приглашение, которое она никогда бы не произнесла вслух. Не в то время. Позже, когда они уже жили вместе несколько лет, когда Миша начал ходить, его жена иногда шептала ему на ухо самые греховные приветствия. Когда другая женщина прикусила мочку его уха и сказала:

— Я хочу, чтобы твой рот был на мне, Дмитрий, — низким, хрипловатым тоном, который был так же приятен, как прикосновение. — Я мечтала об этом и проснулась, а простыни, запутались вокруг ног, и рука между бёдер.

Дмитрий погладил её по бедру.

Она дрожала, но не сопротивлялась. Вместо этого сделала то, что делала сама — обняв его рукой за плечи, другой она обхватила его подбородок и притянула голову к себе. Он превратил поцелуй в медленное, томное соблазнение, прижимая тыльную сторону ладони к шву её джинсов и к клитору. Только это. Никаких других вторжений. Простое, неумолимое давление, от которого у неё перехватило дыхание, но тело попыталось сопротивляться его прикосновениям.

— Хочешь, чтобы я тебя погладил, Хонор? — спросил он, ослабляя давление. — Будь хорошей девочкой и скажи нужные слова. — Она прикусила его нижнюю губу. Сильно. Улыбнувшись, он начал тереть — крошечными движениями вверх-вниз, от которых она начала извиваться, а горячий аромат наполнил воздух в машине.

Каким бы чувствительным он ни был к запахам, будет улавливать намёки на неё в течение нескольких последующих дней. Он совершенно уверен, что его член будет твердеть каждый раз.

— Дмитрий.

Хонор напряглась и стиснула его шею сбоку. Он почти мог видеть, как по её телу пробегает рябь удовольствия, и сделал пометку однажды посмотреть, как она кончит, когда будет лежать обнажённой в его постели.

Когда она обмякла, он положил руку на подлокотник двери, позволив Хонор растянуться поперёк обоих сидений, одна длинная нога согнута и упирается в пассажирское сиденье, другая на полу.

Раскрасневшиеся полушария её груди тяжело поднимались и опадали в неровном ритме, который был самым сильным из соблазнов. Видя, что глаза охотницы почти почернели от удовольствия, он провёл рукой по её животу. Не было дрожи и даже намёка на страх. Поэтому он скользнул рукой вверх, чтобы обхватить её грудь, поддерживая зрительный контакт, чтобы Хонор знала, что это он, и никто другой. Прерывистый вдох, и она сжала руку на его боку.

— Любишь поднажать?

— Если я этого не сделаю, — промурлыкал он, наклоняясь, чтобы поцеловать её, пока собственнически гладил грудь, — как я когда-нибудь доведу тебя до того, что ты позволишь мне связать тебя и использовать кнут?

Глава 25

Она впилась ногтями ему в затылок

— Кнут?

— Бархатный, — пробормотал он, прокладывая поцелуями путь вверх по её подбородку, но не к горлу. Она ещё не готова к этому. — Я буду гладить им так мягко и непринуждённо, причиняя только самое изысканное удовольствие и боль. — Он уставился в зелёные глаза, наполненные знанием, которым не должен обладать ни один смертный.

— Ты всегда был такой? — Очарованный загадочностью, он не сводил с неё завораживающего взгляда, даже когда гладил, заставляя привыкать к его прикосновениям, к его телу.

— Какой?

— Готов смешать боль с удовольствием. — Она издала глубокий стон, когда он потёр большим пальцем её сосок.

— Это пришло не с вампиризмом.

Её слова пробудили очередное воспоминание, вернув Дмитрия в прошлое, которое, казалось, больше не желало оставаться похороненным.

«— Дмитрий… — Нервная дрожь в голосе обнажённой женщины, лежащей перед ним, как жертва, с упругой грудью, широкими бёдрами, с мягкими изгибами тела и соблазном… и с руками, привязанными к столбикам кровати, которую он вырезал, зная, что она разделит её с ним.

— Ш-ш-ш. — Лёжа рядом полностью одетый, он ласкал свою женщину, его пальцы теребили сосок с чувственным осознанием, почерпнутым за время их ухаживаний и брака. — Я бы никогда не причинил тебе боли.

— Знаю. — Абсолютная уверенность в её словах заставила бы его отдать ей всё, если бы она уже не владела его душой. — Просто… никто никогда не говорил о таком. — Опустив руку вниз, к стыку её бёдер, обнаружив набухшие и влажные для него складки, он коснулся её неторопливыми поглаживаниями, почувствовал, как она начала поднимать и опускать бёдра.

— Хочешь сказать, — сказал он, — что обсуждаешь наши игры в спальне с другими жёнами? — Её щёки залил румянец, но она продолжала двигаться навстречу его руке, столь же щедрая на чувственность, сколь и на сердце.

— Конечно, нет. Я не уверена, что кто-нибудь поверил бы мне. — Он рассмеялся и поцеловал её, эту женщину, которая была готова потакать его потребности в играх, которые вполне могли довести другую женщину до истерического обморока. Конечно, он никогда не хотел играть в такие игры с кем-то другим. Только с Ингрид. Сплетя их языки, он убрал руку с бёдер и мягко, игриво шлёпнул по нежной плоти. Ингрид захныкала… приподняла подбородок, требуя большего. И он ей это дал. Дал ей всё. Потому что, хоть у неё и связаны руки, он раб. Её раб».

— Да, — сказал он, отвечая на вопрос Хонор, положа руку ей на бедро. — Вампиризм просто позволил мне усовершенствоваться, потакать до энной степени. — Со сменой времён года, когда руины хижины исчезли в тумане времени, сексуальная игривость приобрела глубокий оттенок жестокости. Его партнёрши чаще всего уходили домой со следами от кнута, и возвращались, умоляя о большем. Иногда он мучил их в постели, потому что это доставляло ему удовольствие. Иногда он так поступал, потому что это забавляло. Но никогда не делал этого, потому что доставляло такое же сжимающее внутренности удовольствие, как когда он связывал свою жену в их постели в домике на заброшенном поле, где теперь цвели полевые цветы.