Клинок архангела

В прошлый раз она оттолкнула его голову, не в силах вынести удовольствия… Но не смогла бы этого сделать, будь у неё связаны руки.

— Раздвинь ноги, — приказал он, когда она прервала поцелуй, чтобы перевести дыхание. Покачав головой, она ещё крепче сжала бёдра и покраснела. Его пульс грохотал в венах. Опустив голову, он без предупреждения втянул в рот один сосок жёстко и глубоко. Ингрид вскрикнула, запустила руки ему в волосы и инстинктивно раздвинула ноги, чтобы сохранить равновесие.

— Я заявляю о победе, — сказал он, отпуская сосок. В её ответе было столько злобы, сколько никто другой никогда не видел.

— Ты заставишь меня страдать?

— О, да. — Она была горячей и влажной от его прикосновений, когда он погрузится в неё, это будет похоже на рай. Но это причинило бы ей боль.

Его пальцы уже были внутри неё, когда они лежали одни и возбуждали друг друга на залитом солнцем поле в один из фестивальных дней, а позже в тёмном углу сарая её отца, и он знал, какая она тугая. Его член пульсировал при мысли о предстоящем удовольствии, но Дмитрий не хотел, чтобы это было связано с болью.

— Ложись на кровать. — Подхватив её прежде, чем она успела ответить, он положил её на их простую кровать, затем, сняв с себя одежду, устроился так, что голова оказалась между бёдер, и закинул её ноги себе на плечи. Её пальцы вцепились в простыни, но она не остановила его, когда он раздвинул её мягкие складки, чтобы поцеловать лоно с медленной, намеренной свирепостью, которую не осмеливался проявить к ней до замужества. Ингрид кричала, извивалась, рыдала, но именно удовольствие окрашивало её реакцию, удовольствие, которое заставляло её дёргать Дмитрия за волосы. Вместо того чтобы остановиться, он нашёл маленький бугорок плоти, который обнаружил в первый раз, когда просунул руку ей под юбку, и пососал. Она вцепилась ему в волосы, но Дмитрий продолжал мучить, пока палец, который он ввёл в неё, не пропитался жидким жаром её желания.

— Теперь, — пробормотал он, приподнимаясь, его член стал ещё длиннее, — я сделаю тебя своей. — Прижимаясь к влажному шёлку, он накрыл ладонью изгиб её бедра.

Входить в неё было самым мучительным удовольствием, которое ему доводилось испытывать. Когда она захныкала от боли, он попытался остановиться, но был молод, его самоконтроль подорван, и на мгновение он запаниковал, что возьмёт её, когда она не захочет. От этого кровь застыла в жилах. Напрягая каждый мускул, он попытался собраться с мыслями. Её пальцы на его груди, её рука на его плече, тянущая вниз, чтобы встретиться с её губами.

— Не останавливайся, Дмитрий. Не останавливайся. — Лишь это ему было нужно. Толкаясь в неё, пока не погрузился по самую рукоятку, он поцеловал её. И продолжал целовать, когда начал двигаться внутри горячих, влажных ножен, которые держали его с такой собственнической силой. Она не успела снова ощутить удовольствие, как его освобождение нагрянуло, пробежав по позвоночнику молнией, заставившей его излиться в неё, но он не мог проклинать себя. Не тогда, когда его кровь была опалена жидким жаром удовольствия.

Когда он очнулся, обнаружил, что женщина с широкой улыбкой лежит под ним, с любовью обхватив его лицо руками.

— Теперь я, — прошептала она, — окончательно развратилась, муж мой».

Глава 23

Дмитрий открыл глаза и увидел стену своего офиса в Башне. Он редко спал — это казалось пустой тратой времени, когда требовалось совсем немного сна, чтобы выжить. Но после возвращения из квартиры Хонор сел за стол, его мысли были сосредоточены на охотнице, который угрожал заставить его почувствовать то, что давно пылилось в душе. Несколько минут спустя он уже спал, и ему снилась единственная женщина, которая владела его сердцем. Хотя он взял её так, как мужчина берёт женщину в первую брачную ночь, Ингрид всегда принадлежала ему, фермы их семей стояли бок о бок. Они вместе кувыркались в грязи в детстве, объедались фруктами в ленивые летние дни, позолоченные солнцем, и учили друг друга тому, что один знал, а другой нет. Когда она улыбнулась ему в тот день над полевыми цветами, эмоции, которые вспыхнули внутри, были необычайно сильными. И это была правда, пока шли годы, и он с Ингрид рос. Оглядываясь назад, он не мог представить, что когда-то был тем невинным мальчиком, который вставал до рассвета, чтобы взобраться на горный склон, за исключением того, что любовь к Ингрид всё ещё была такой глубокой, такой настоящей.

Хриплый женский смех. Не Ингрид. Оттолкнувшись от стола, он подошёл к окну из зеркального стекла, которое выходило в тишину Манхэттена, застрявшего между ночью и днём, стальные здания отбрасывали мягкие серые тени, а не сверкающие бастионы. Пожалуй, это единственный раз, когда в городе было тихо, всего два часа между окончанием ночной жизни и началом дневной суеты. Он жил здесь сотни лет, видел, как город вырос из ничего в мегаполис, чьё сердцебиение отзывалось в миллионе людей по всему миру. Временами он подумывал оставить его, и даже покидал город, пребывая при дворе Нехи, молодой и всё ещё переполненный гневом, которому не было выхода. А потом, конечно, Фаваши. Милая, любезная Фаваши, которая была королевой в процессе становления, её дом, наполненный музыкой, искусством и теплом — идеальная ловушка для мужчины, который веками искал утешения и не находил его.

«Почему ты больше не спрашивал меня о Фаваши?» — спросил он ангела, которого видел приближающимся к Башне, характерный размах его крыльев, золотые нити яркие даже в тусклом свете.

Ответ Рафаэля был жестоко честным.

«Не похоже, что ты хотел бы это обсуждать».

«Ты мог бы, по крайней мере, назвать меня дураком, — сказал он, когда Рафаэль приземлился на балконе снаружи, — вбив в меня немного здравого смысла».

— В этом не было необходимости, — сказал Рафаэль, входя в комнату и складывая крылья за спиной. — Фаваши — хороший выбор пары для человека твоей силы. — Фаваши никогда не хотела иметь пару.

— Если я хотел превратиться в её личную угрозу.

— А в итоге, стал моей. — Он слабо улыбнулся.

— Это просто бонус. — Пока он говорил, понял, что в Рафаэле изменилось нечто большее, чем просто крылья. Архангел был его другом на протяжении веков, но за последние двести лет стал очень, очень далёким существом.

Дмитрий на самом деле не обратил внимания на трансформацию, потому что был на том же пути. Но теперь голубизна глаз Рафаэля была тронута юмором, и он заговорил с Дмитрием так, как они когда-то разговаривали на поле вдали от цивилизации, два очень разных человека, которые нашли общий язык.

— Она приходила сюда, пока тебя не было, — сказал он, озвучивая замеченную разницу в Рафаэле, и реагируя на неё.

— Поскольку она не ранена и не мертва, я понимаю, ты взял себя в руки.

— Без труда. — Правда в том, что, хотя гордость оказалась задета тем, как Фаваши сыграла на его гневе, по отношению к ней Дмитрий всегда был холодным.

Если бы Хонор сделала что-нибудь подобное, — солгала бы ему о любви с таким милым лицом, — не было бы холода, только самая смертоносная из кровавых яростей.

Шелест крыльев.

— Если мы начали задавать вопросы, — сказал Рафаэль, — у меня есть что узнать. Почему ты никогда не винил меня за интерес Исис к тебе?

— Потому что, — сказал Дмитрий, — безумие Исис было только её. И если нужно заплатить какую-то епитимью, ты сделал это в той комнате под крепостью. — Прикованный к стене напротив, Рафаэль был вынужден наблюдать за насилием по отношению к Дмитрию, быть свидетелем других зверств Исис, слушать душераздирающий крики, когда Исис шептала о том, что сделала с Ингрид и Катериной. И Рафаэль — молчаливый страж — был там в конце, когда Дмитрий держал крошечное тельце своего сына на руках и плакал до тех пор, пока внутри не осталось слёз, и стал пустым человеком. — Я думал, что умер в той комнате, — сказал он, сжимая кулаки при воспоминании о том, какими хрупкими были кости Миши, как легко было их сломать. Архангел долгое время ничего не говорил. Но когда открыл рот, слова не были ожидаемыми.