Страница 3 из 18
Все женщины стойко восприняли известие о начавшейся войне и старались ничем не выдавать своей тревоги. Особенно спокойной казалась старшая княжна Вера. Она сидела в гостиной за фортепьяно и её пальцы чуть медленнее, чем обычно касались клавиш. Из-за этого «Лунная соната» получалась грустнее и глубже, словно между тактами скрывалась невысказанная тревога. В третьей части сонаты, когда адажио шептало о том, что всё сказано и душа опустошена, из кабинета её отца вышел Андрей и Алексей Валерьевич.
− Как ты спала, Вера? – спросил Андрей, не обращая внимания на музыку. – Здорова ли? Ты очень бледна.
− Не говори со мной будто я ребёнок, Андрей. Оставь это для Ксюши, − ответила Вера, продолжая играть.
Последние такты сонаты начали наполняться величественной силой, она взяла привычный темп, и, не отрывая от клавиш глаз, в которых блеснули слёзы, обратилась к Алексею Валерьевичу:
− Как вы полагаете, солдаты действующей армии уже мобилизованы?
Этот вопрос волновал сейчас Веру едва ли не больше всего остального. Ведь в действующей армии уже два года нёс службу Митька, её тайный возлюбленный, и мысль о том, что теперь в любой день он может погибнуть, приводила Веру в отчаянье.
− Разумеется, − сухо ответил Алексей Валерьевич.
Он по-прежнему недолюбливал Веру. Как и в первый день их знакомства, чувствовал в ней скрытую угрозу. И приобретённое родство с ней не сгладило этого первого впечатления. Он, умный и опытный, не верил, что Веру может хоть что-то изменить, но слёзы в её глазах изумили его.
Следующим провожали Андрея. Вера обняла брата и перекрестила, заклиная вернуться. Она поддерживала мать и сестру, подавленную прощанием с супругом. Ведь Ксюша даже помыслить боялась, что однажды ей снова придётся расстаться со своим Алексеем. Она так сильно любила его, стольких усилий стоило ей доказать искренность своих чувств. И вот, когда счастью их ничего не могло больше помешать, пришла война. Как же так? Неужели этому их счастью был отведён всего лишь год? Безутешная, как в бреду, Ксюша повторяла:
− Только вернись! Милый, любимый, родной мой, единственный мой! Я буду безустанно молиться за тебя, каждый час и каждую минуту! Моё сердце будет биться только до тех пор, пока бьётся твоё! Береги себя для меня! Мне нет без тебя жизни! Меня без тебя не станет, слышишь?
Сердце Алексея Валерьевича рвалось на части. И крепко сжимая её тоненькие пальчики, он твердил:
− Я вернусь! Главное жди меня, и я обязательно вернусь к тебе.
И через закрытую дверцу кареты они прижали к стеклу свои ладони и, не сдерживая слёз, молили Бога лишь о том, чтобы скорее увидеть друг друга вновь.
«Господи, прошу, пусть он вернётся! Что хочешь бери у меня взамен, только пусть он вернётся!» − молила про себя Ксюша.
«Господи, прошу, сохрани мне жизнь! Что хочешь бери взамен, только бы ещё хоть раз увидеть её!» − молил про себя Алексей Валерьевич.
И молитвы их будто переплетались в воздухе. Они даже не догадывались, что этот день разделяет их жизни на две части, на «до» и «после», на мир и войну, которая для них никогда уже не кончится.
А на железнодорожном вокзале Воронежа уже всё перемешалось – люди, голоса, плач и песни, гудки паровозов, стук колёс и наставления стариков. Железная дорога была забита двигавшимися во всех направлениях эшелонами. Везли призванных на царскую службу из запаса, перевозили мобилизованных лошадей и тонны фуража. Со складов в срочном порядке выдавались боеприпасы, амуниция и снаряжение. Здесь особенно остро ощущалось, что в одно мгновение привычное течение времени было нарушено, что мир поделился на две половины: теперь и «до войны».
Андрей шёл по перрону с трудом пробираясь через толпу мобилизованных солдат и провожающих их жён с малыми ребятишками, родителей, сестёр. Его и самого провожали отец и Егор. Петр Иванович запретил ехать на вокзал женщинам, считая, что бойцу ни к чему уезжать на фронт в сопровождении слёз и рыданий.
− Сегодня стало известно, что Германия объявила войну Франции, а Бельгия ответила отказом на ультиматум Германии, и та незамедлительно объявила войну ей, − сказал Петр Иванович.
− Я убеждён, что такой масштабной войны Германия не осилит. Я нисколько не сомневаюсь, что победа наша будет скорой. Вот увидишь, отец, листья с деревьев не успеют опасть, как наша армия войдет в Берлин, − ответил Андрей. – Уровень нашей армии сейчас весьма высок. Артиллерия у нас, и малых, и средних калибров, отличная. Вот и покажем всему миру насколько современно хваленое германское вооружение.
− Это так Андрей, но не стоит забывать и о том, что по тяжелой артиллерии наша армия существенно отстаёт от германской. И это не считая миномётов.
− Миномётов?
− Михаэль говорил, исходя из сведений разведки, разумеется, что у германцев есть такое оружие − миномёт. У нас же на вооружении ничего подобного нет.
− И всё-таки, наша армия очевидно сильнее.
− Такими бойцами, как ты, мой дорогой сын, − улыбнулся Петр Иванович.
Уже возле своего синего вагона, Андрей увидел в толпе людей знакомое лицо.
− А ну стой! – крикнул он и подбежал к юной, рыжеволосой девушке, схватив её за руку. Это была Злата.
− Откуда ты здесь? – спросил Андрей.
− Батя велел своим работникам взять подводы и отвозить солдат до вокзала, чтобы сами не шлёпали. Вот я с Тишкой и увязалась, − ответила Злата.
− Наш пострел везде поспел, − заулыбался Петр Иванович, погрозив крестнице пальцем.
Злата же, пристально глядя на Андрея своими кошачьими глазами, с обидой в голосе сказала:
− Эх ты, барин! Даже не заглянул попрощаться.
− Виноват я, золотая, верно. Но даю слово, когда вернусь с войны, первым делом к тебе приеду!
Злата смело бросилась к Андрею на шею и шепнула на ухо:
− Да какая разница к кому, ты только возвернись! Обязательно возвернись!
Отпустив Андрея, Злата сделала шаг назад и наткнулась на цыганку.
− Милого провожаешь, медовенькая? – спросила она, сверкнув черными глазами. И взяв Андрея за руку прошипела:
− Бойся третьей пули. В ней смерть твоя.
И все четверо, они встали, как заворожённые ничего не ответив цыганке. А та исчезла в толпе, словно её и не было.
− Отправляемся, барин! − разбудил Андрея голос проводника. И тут же он оказался в крепких объятиях Златы, Егора, Петра Ивановича, на перебой говоривших ему:
− Бей их там, Андрейка! Эх, и мне бы с тобой, − досадовал Егор.
− Если узнаю, что ты позволил себе смалодушничать, ты мне не сын, Андрей! Так и знай! Но и без ума голову в пекло не суй!
− Отец! – со слезами на глазах, Андрей крепко обнял Петра Ивановича.
Но тот, будучи ребенком, не знавший отеческой любви, не знавший сыновей привязанности, принял эти объятия за слабость, и так сурово посмотрел Андрея, что он оторопел.
− Не смей! – строго сказал отец сыну.
Он заставил Андрея обернуться и посмотреть на солдат, среди которых было множество таких же юных и неопытных мальчишек. И всех их ждало одно – война, в которой все они не имели права на слабость. Но поразило Андрея другое. Его поразило и одновременно возмутило то, в каких условиях должны были ехать на фронт солдаты, защитники отечества. Многие были старше Андрея, герои русско-японской войны, они, как скот заходили в душные, общие и товарные вагоны, в которых не было не только сидячих мест, но и окон. А ему, восемнадцатилетнему юноше, не важно, что дворянину, предназначалось роскошное личное купе.
«Нет, − подумал Андрей. − Нельзя так относиться к солдату. Нельзя, чтобы уже на вокзале между солдатами и офицерами образовывалась такая пропасть. Как же возможно допускать такое в пресвященном обществе? Такая несправедливость разве может кончиться добром?»
− Ступай же! Ступай! – прервал мысли Андрея отец, встряхнув его за плечо.
Повсюду выли бабы, обнимая и целуя своих мужей и сыновей. И тут, не выдержав этого плача, Злата, оглядевшись по сторонам, громко и с укором сказала:
− Ну, что завыли?! Что завыло-то?! Аль уж убили кого?