Страница 17 из 18
В офицерском блиндаже было шумно и сильно накурено. За три месяца, проведённых на фронте, Андрей уже привык и к сигаретному дыму и к бесконечным офицерским спорам. Но к крови, страшным осколочным ранениям, уродующим тела и каждодневным смертям солдат, ему казалось, привыкнуть невозможно. От этого Андрей и восторгов своих боевых товарищей о выигранных сражениях, не разделял. Да, все они выполняли свой долг, но ведь и по другую сторону фронта гибли люди. Простые люди, которые так же, как все они, в этом блиндаже, не желали этой войны, презирали её всем свои существом.
− И, тем не менее, невзирая на расположение орудий, Первая наша армия ушла из Восточной Пруссии. Потому я полагаю, что главное сейчас, это сделать правильные выводы, чтобы впредь не повторить тех же ошибок. Вот на чём следует акцентировать своё внимание. Не правда ли, господа, − сдержанно и рассудительно сказал Андрей.
− А вы наглец, князь, − с иронией произнёс принимавший участие в том отходе капитан. – Самый юный и самый неопытный среди нас унтер-офицер решил поучить старых воинов. Однако этим вы мне и нравитесь. Ибо подобную смелость проявляете не только в спорах, но и в бою.
− В чём я не прав? Скажите, господин капитан.
− Война, князь, это не только храбрость в бою. Война, это ещё и стратегия, − ответил тот. – Бывает и так, что отступление на одном из участков, может спасти целую армию. На тот момент главные силы Ренненкампфа, нацеленные командующим фронтом на осаду Кёнигсберга, сконцентрировались на северном фланге, и противник решил ударить по южному флангу, где находился лишь один Второй корпус и конница. И неприятель вышел туда не на прогулку, он планировал прорвать фронт, выйти в тыл Первой армии, оттеснить её к морю и болотам Нижнего Немана и там уничтожить. И противник, князь, был близок к успеху. В начале сентября обходная германская колонна беспрепятственно прошла озёрные дефиле, и отбросила части Второго корпуса, выходя в тыл первой нашей армии. Ренненкампф тогда был просто вынужден срочно перебросить на южный фланг из центра две пехотные и три кавалерийские дивизии, и с севера Двадцатый корпус. И вот таким образом остановив наступление противника, начал отводить на восток всю армию. И когда обходная колонна германцев возобновила наступление на север, угроза окружения наших войск уже миновала. Да, Первая армия отошла, но германский план её окружения и уничтожения провалился. И провалился именно благодаря своевременному решению об отступлении и, разумеется, упорству арьергардных корпусов.
− Прошу простить меня за дерзость, господин капитан! Вы правы!
− Вы молоды, князь, от того горячи. Не стоит и полагать, что всё произошедшее осталось без внимания. Теперь уже всем известно, что командующий фронтом генерал Жилинский уволен и у Северо-Западного фронта новый командир.
− Честь имею, господа!
Маршал Фош скажет впоследствии: «Если Франция не была стёрта с карты Европы, то этим прежде всего мы обязаны России, поскольку русская армия своим активным вмешательством отвлекла на себя часть сил и тем позволила нам одержать победу на Марне».
Тактический успех Германии в Восточной Пруссии, за счёт переброски войск с Западного фронта, обернулся в связи с провалом операции против Франции поражением стратегическим. Германия была вынуждена вести затяжную войну на два фронта, которую у неё не было шансов выиграть.
Андрей вышел на улицу. Промозглый ноябрьский ветер дул откуда-то с севера, будто из России и напоминал каждому русскому сердцу о далёкой родине. И оттуда же, с северной стороны донеслась до слуха Андрея тихая песня. Такая знакомая и такая близкая, она растормошила его.
Андрей подошёл к солдатам, сидящим вокруг маленького костерка.
− Случилось чего, ваше благородие? – вскочили они с места.
Андрей отрицательно покачал головой и сел рядом с ними. Солдаты снова тихо затянули старую казачью песню:
За окошком разметает
Белые снежиночки
Кабы жизнь начать сначала
Не было б ошибочки…
Да, эту песню часто пели мужики в Богоявленском.
Андрей понимал, что время уже близится к полуночи, и он снова не лёг спать раньше одиннадцати, а утром не позже шести часов уже нужно быть опять на ногах. И если удастся, ему необходимо провести хоть и утомительные, но необходимые зимние занятия с солдатами, такие же, какие он сам проходил когда-то, будучи ещё совсем мальчишкой в Первом Санкт-Петербургском кадетском корпусе, а затем в Павловском военном училище. Там с ними, молодыми юнкерами, занимались и на воздухе и в душных казармах. А почему собственно он уделяет им столько внимания? Потому, что хорошо помнит наставления отца, Алексея Валерьевича, Михаэля Нейгона. Все они постоянно говорили, что нужно вкладывать всю душу для обучения молодых солдат, чтобы из простого, деревенского, неповоротливого, умственно слаборазвитого парня сделать воина-бойца, защитника своей Родины!
Андрей закрыл глаза и унёсся, будто в глубокий сон, в воспоминания о родном Богоявленском. Там, наверное, пурга уже заносит снегом дороги, дома, парк… Андрею вспомнилось детство, кадетский корпус, военное училище, какое будущее его ждало, какая ослепительная судьба. А потом эта нелепая несостоявшаяся дуэль, перечеркнувшая все его мечты, назначение в Варшаву. Но тогда Андрей даже не представлял, что всего через месяц начнётся война и вместо Варшавы он отправится прямиком на фронт.
И вот уже три месяца, как он здесь. За это время он успел повыситься в чине и из младшего унтер-офицера стать старшим унтер-офицером и, как ему казалось, приобрести больше знаний, чем за два года в военном училище.
− А вот ещё такой случай был, − сказал сидящий у костра солдат. – То было ещё до японской войны. Приехал в Россию с визитом кайзер ихний Вильгельм, и пошёл посмотреть в Петербурге 85-й Выборгский полк. Прошли, значит, все церемониальные почести и во время смотра подошёл этот ихний Вильгельм к полковому трубачу и спрашивает: за что полку были пожалованы серебряные трубы? А тот ему как рявкнет: «За взятие Берлина, ваше императорское величество!» Вильгельм покраснел аки рак и говорит, что, мол, больше этого не повторится, а трубач опять, радостно так, громко отвечает: «Не могу знать! Как прикажет нам наше императорское величество!»
− Брешешь, чертяка, − рассмеялись другие солдаты.
− Верные мои слова! Ваше благородие, ну ведь было же такое? – обратился рассказчик к Андрею.
− Было, было, − утирая слёзы смеха, ответил Андрей.
Андрей, конечно, не знал, могла ли случиться на самом деле эта история, он никогда не слышал её прежде, но так она его рассмешила, столько вселила оптимизма, что он не захотел развенчивать этот миф перед солдатами.
− Никак нельзя на войне без солдатских баек, − тихо сказал Андрею старый солдат. – Они и в холод согреют, и в голод червячка заморят, и в грустную минуту плечи расправят.
Андрей утвердительно кивнул и снова закрыл глаза, моментально провалившись в сон.
− Ваше благородие, − разбудил Андрея тот же старый солдат. – Ступайте, поспите.
− Да-да, − проснувшись, ответил Андрей. – Дом мне приснился.
− Я тоже часто дом во сне вижу, детишек. Каково им нынче без отца?
«Отец! − Андрей вспомнил, как провожал он его на вокзале, песню Златы, её голубое платье, рыжие волосы пахнущие сиренью. − Злата! Как она живёт теперь? О чём сейчас её заботы?»
Глава 14.
Заботы Златы были связаны с подготовкой нового воронежского особняка отца к новогоднему балу. Она долго отказывалась переезжать в этот дом из Богоявленского, потому что и до неё доходили неприятные слухи о воронежских кутежах отца. Но всё-таки противиться воле Митрофана Спиридоновича было бессмысленно. Ведь именно для Златы, своей любимой дочери, он строил этот дом, в котором предполагалась насыщенная духовная жизнь для неё.
Из всех своих четверых детей не единственного сына Арсения сильнее всех любил Митрофан Спиридонович, и не тихую, покладистую Глашу, и даже не самую младшую, четырёхлетнюю Симу, а взбалмошную, неуправляемую хулиганку Злату.