Страница 16 из 18
− А мне вот теперь скучать не приходится. Я с нонешнего дня попросилась в помощницы к Фаруху. В селе уж появились первые раненые, и Полина согласилась учить меня делать повязки, накладывать жгут, останавливать кровотечение. А ещё я читаю односельчанам письма с фронта, и помогаю на них отвечать. Ведь мало кто, в нашем Богоявленском грамоте обучен.
Говоря эти слова, глаза Златы горели такой энергией, решительностью, девичьим задором и смелостью, что Натали воскликнула, вскочив с места:
− Ах, Злата, какая же ты умница! Как это правильно! И как же я сама не догадалась? Но, как ты полагаешь, Фарух с Полиной возьмут и меня в помощницы?
− Должно быть возьмут.
− Как это здорово! – не унималась Натали. – Теперь каждый человек, в такой беде, может быть полезен. И мы – женщины, так же можем внести свою лепту в борьбу с врагом. Воображаю, как будет гордиться мной папа, когда узнает об этом решении. Я сегодня же отпишу ему. А, как ты полагаешь, Ксюша?
Но Ксюша лишь равнодушно пожала плечами. Она не разделила энтузиазма своих подруг. А Злата и Натали окунулись в свою миссию с головой. По утрам они учились у Фаруха и Полины секретам врачевания, а вечерами читали приходившим к ним богоявленцам письма от фронтовиков, переживая вместе с ними, когда со слезами, а когда и со смехом всю реальность фронтовой жизни. И им казалось, что так они становились немного ближе и к своим родным, сражающимся за отечество и славянство на этой войне.
Так, за работой, эти барышни даже научились растапливать печь в смотровой и не жаловались, когда приходилось носить тяжелые вёдра с водой.
− Бог в помощь, барышни! – поприветствовал девушек Игнатов, застав их за этим занятием.
− Бог то Бог, да и сам бы помог, − как всегда смело, парировала Злата.
− С нашим удовольствием, − подхватив тяжёлые ведра у девушек, заулыбался он.
Игнатов увидел, как Натали неуклюже несла своё ведро, перехватывая с руки на руку, ударяя по ногам, и пожалел её.
Странное чувство сладкой тревоги охватило Натали при появлении Игоря. Неожиданно для себя, она поняла, что рада видеть его. Рада видеть этого ещё недавно чужого для себя человека.
Теперь, каждый вечер, Натали с нетерпением ждала нового дня, чтобы снова прийти к Фаруху и хотя бы издалека увидеть его. А если ей не удавалось встретиться с Игорем, она начинала скучать и грустить вместе с этими начавшимися осенними дождями и опадающими разноцветными листьями.
В один из таких дней, Натали сидела за столом у открытого окна, обрабатывая спиртовым раствором инструменты Фаруха и напевала либретто из Половецкой пляски, когда с улицы к окну подошёл Игорь. Облокотившись на подоконник, он протянул ей маленькую кисточку рябины и сказал:
− Красиво вы поёте!
− Это из оперы «Князь Игорь», − застенчиво ответила Натали.
− Даже так? – улыбнулся Игорь. – Символично. А сегодня дождь с самого утра, как вы любите.
− Да. Знаете, мне сегодня так хорошо и легко, как никогда прежде. Честное слово. Так и хочется выпорхнуть из этого окна и улететь далеко-далеко, к самым облакам. А вам?
Опустив подбородок на сложенные на подоконнике руки, и глядя Натали в глаза, Игорь ответил:
− И мне… очень хорошо рядом с вами.
От смущения, юное личико Натали покрылось румянцем. Опустив глаза, она застенчиво улыбнулась.
С этого дня, Натали каждое утро стала находить на том самом подоконнике маленькую кисточку рябины.
− Вот наблюдаю я за тобой Натали и не понимаю, ты стала какая-то другая. Что с тобой происходит? – спросила однажды Ксюша.
− Ничего особенного, просто мне очень хорошо, − ответила та. – Хорошо и грустно одновременно.
− А отчего же грустно?
− Грустно оттого, что не могу быть там, где идёт простая человеческая жизнь, с весельем и гармонью. Злата и Полина часто рассказывают, как проводят вечера у торговой лавки.
− Помилуй, пристали ли тебе эти забавы? – ответила Ксюша и задумалась.
На неё нахлынули воспоминания тех лет, когда она и сама, одержимая любопытством, бегала вечерами к торговой лавке и наблюдала издалека за тем крестьянским весельем, которое Натали назвала сейчас простой человеческой жизнью. Весёлая и свободная от дворянского этикета и светских правил, быть может, такая жизнь и в самом деле более полная и счастливая. Быть может, в их происхождении заключается и их несчастье? Несчастье такой колоссальной отдалённости от людей, близость которых, могла бы составить их счастье? И, кто знает, возможно, не было бы сейчас у Ксюши этой испепеляющей её существование скуки, если бы была в её жизни и эта народная гармонь и часть этой народной жизни.
Ксюша вспомнила и Митьку, и Ваську, к которым с самого детства испытывала искреннюю привязанность и грусть от невозможности быть к ним ближе из-за барьера происхождения, который невозможно не разломать, не перелезть. И вот теперь на тот самый барьер наткнулась Натали. Барьер, навсегда разделяющий её и с Полиной и с Игорем. Но всё-таки, в барьере ли дело?
− Ах, эти наши извечные размышления о русской душе, − лениво потянулась Ксюша. – И папа любит поспорить о русской душе и всё его окружение в свете. Всюду где бы я ни была, в каждом доме, все разговоры заканчиваются спорами о русском народе и русской душе. Особенно мы любим сии споры в периоды войн, когда от этого самого народа зависит наша свобода и наши жизни. Вот почитаешь Толстого – о русской душе, Тургенева – о русской душе, Достоевского – снова она, русская душа. Такая загадочная, такая обнадёживающая своей добротой и всепрощением.
− Да разве же это дурно, Ксюшенька? – удивилась Натали. – Загляни в Альбом Великой Войны. Разве же не подтверждение Толстому подвиг казака Крючкова? Или подвиг поручика спасшего своего солдата?
− А по мне, так всё сказочки от скуки. Иной раз и сама так заскучаешь, хоть сама пиши или рисуй, и ничего другого на ум не идёт, как только душа русская. И, казалось бы, ничего не мешает: вот перо, чернила, бумаги лист, альбом и краски, но лень такая возьмёт, ну прям хоть плач.
− Ксюша, как же можно так, если желание имеется?
− Полно душенька, полно. Скука деревенская, она всему виной. Другое дело Петербург! Там балет, там опера, балы, приёмы, скучать совершенно некогда. И немыслимо вообразить рядом барышню и торговую лавку. Грубость, бескультурье и невежество – вот и вся душа, никакой поэзии. Каждому Господь на этом свете отвёл своё место, его и нужно держаться. И возможно ли, чтобы барышня сеяла пшеницу, граф столярничал в мастерской, а крестьянин заседал в Государственной думе, или того более председательствовал в правительстве? Возможно ли, чтобы солдат командовал армией? Если допустить такое хотя бы на день, помилуй Господь, страшно и помыслить, что тогда сделается.
− И всё-таки, Ксюшенька и Пётр Великий столярничал в мастерской и граф Толстой шёл за плугом, и пращур твой Сенявин не родился адмиралом, а послужил прежде матросом.
− Ах, голубушка, ты ещё совсем девочка, наивная девочка, − взяв с туалетного столика блеск для губ Ксюша, приникла к зеркалу и повторила: – Всё от скуки.
Глава 13.
После завоевания русскими войсками почти все Восточной Галиции и Буковины с городом Черновцами и осады Перемышля, десятого ноября русская армия взяла Лупковский перевал и перешла Карпаты. Концу ноября были заняты города Медзилаборце, Свидник, Гуменне, Снина.
Планы германского командования удержать весь Восточный фронт силами только австро-венгерской армии потерпели провал. В ходе этой операции армия Российской Империи выполнила свой союзнический долг, что на время спасло Сербию от разгрома.
− И всё-таки главное, господа, это расположение орудий. Вот возьмём бой под Гумбинненом. Их конноартиллерийский дивизион выехал на открытую позицию, надеясь ударить по нашей батарее. А мы затаились в балке, за ивняком, господа. Они и не разобрали поначалу, откуда их накрыли, а когда дошло, мы уже разнесли их батарею в пух и прах! Такое расположение, когда батарея хорошо замаскирована и стрельба идёт по вспомогательной точке наводки, мы освоили в японскую.