Страница 10 из 31
Наконец, торжественный день наступил. Я сама проснулась в семь утра, чего со мной никогда раньше не бывало. Школа находилась совсем недалеко от дома: семь минут, если идти не торопясь и с достоинством, и четыре минуты легким бегом. Мы с Жанкой пошли с достоинством.
В пятьдесят пятом году произошла очередная, но не последняя, школьная реформа – отменили раздельное обучение. В нашем первом «В» классе было сорок пять мальчиков и девочек, из них семь девочек носили то же имя, что и я.
На первом же ознакомительном уроке со мной случился маленький конфуз. Пожилая заслуженная учительница Софья Александровна рассказала о правилах поведения на уроках и переменах, о требованиях к внешнему виду учеников, а потом сказала:
– А теперь покажите ваши носовые платочки.
У меня платка не было. Сама я никогда с носовым платком во дворе не бегала, а мама, видимо, о его необходимости не подумала. Сорок четыре носовых платка взмыли в воздух как белые голуби, а я втянула голову в плечи и думала только о том, чтобы учительница меня не заметила.
– Хорошо, молодцы, можете положить платки обратно в карманы, – одобрила Софья Александровна, – а теперь нам нужно выбрать трёх санитарок, по одной на каждый ряд, которые каждое утро будут проверять чистоту рук и ушей, свежесть воротничков и манжет, а также наличие носовых платков.
Мы ещё не были знакомы друг с другом, поэтому Софья Александровна сама предложила кандидатуры, а мы все дружно за них проголосовали. Выбрали Карасёву Валю, Сергееву Люду и Неверову Люду, то бишь меня. Значит, отсутствия носового платка в моей руке Софья Александровна не заметила! А, может быть, заметила, и именно поэтому и предложила мою кандидатуру. С этого момента, я её полюбила глубоко и беззаветно.
Начались школьные будни. Учиться мне нравилось, учёба давалась легко. Появились новые подружки, но с мальчиками, в отличие от дворового детства, дружить было не принято. Короче, адаптировалась к новым условиям жизни я быстро. Хотя нет, не всё было так гладко. Я стеснялась на уроках отпрашиваться в туалет. Мне казалось, что все будут надо мной смеяться. Удивительное дело эти комплексы: я, ведь, не смеялась над теми, кто отпрашивался, и другие не смеялись, казалось бы, включи логику, экстраполируй на себя, так ведь нет же! Вот и приходилось терпеть до перемены.
Обычно мне это удавалось, но однажды, уже зимой, мне так захотелось «по-маленькому», что я поняла – не дотерплю. И всё равно не подняла руки и не произнесла предложенную Софьей Александровной ещё на первом уроке формулу: «Можно выйти?». Вместо этого я ёрзала по парте до тех пор, пока не уписалась. Лужицу под партой я всё оставшееся до перемены время размазывала по полу валенками. Валенки впитали в себя основную часть влаги, а остаток успел высохнуть до звонка. Ничего не заметила даже моя подруга и соседка по парте Ляля Сайфутдинова. Это был второй конфуз, который остался незамеченным. Но после этого происшествия я всё-таки своё стеснение переборола. Уж лучше, Милочка, отпроситься, чем рисковать получить прозвище «зассанки». А такое прозвище я вполне могла получить, потому что в классе был хулиган Рафик Ахмедзянов, который в выражениях не стеснялся.
Кстати, именно с Рафиком у меня произошёл третий, и на моей памяти последний, конфуз в первом классе. Однажды на перемене Рафик подошёл ко мне и предложил:
– Хочешь, фокус покажу?
– Хочу, – ответила я, не ожидая никакого подвоха.
– Тогда растяни рот указательными пальцами пошире.
Что я и сделала.
– А теперь скажи «звезда», – предложил Рафик.
Я и сказала «звезда». Рафик страшно обрадовался и заорал:
– А-а-а, матерщинница! Вот я Софье Александровне расскажу.
Я даже не поняла, почему я матерщинница. В произнесенном слове мне ничего нехорошего не послышалось, но я испугалась и покраснела как рак уже оттого, что меня в матерщине заподозрили.
Рафик, конечно, ничего учительнице не сказал, а я на следующей перемене отвела Лялю подальше от класса и в укромном уголке показала ей этот фокус. Лялька захихикала и, оглядываясь по сторонам, шёпотом сказала мне, что на самом деле у меня вместо «звезда» получилось…
Рафик после третьей четверти куда-то пропал, и весь класс с облегчением выдохнул. Думаю, Софья Александровна тоже потерю ученика не сильно переживала, ведь даже она, несмотря на весь свой педагогический опыт, справиться с ним не могла.
Первый класс я закончила с отличием, на линейке мне вручили почётную грамоту, а потом Софья Александровна попросила приглашённого фотографа сделать снимок не только всего класса, но и отдельно сфотографировать её вместе с отличниками. Таковых набралось семь человек. Меня она посадила рядом с собой и обняла правой рукой, плотно прижав своё тучное тело к моему почти эфемерному тельцу – на фотографии получилось, как будто мы слились в экстазе. Получать грамоту мне очень понравилось, и второй класс я надеялась закончить тоже с отличием. Однако по чистописанию у меня вышла годовая четвёрка, и надежда на грамоту растаяла как дым. На линейке я, всё-таки, надеялась на чудо, но, увы, моя фамилия не прозвучала.
Это, правда, расстроило меня не так уж и сильно, потому что во втором классе честолюбивые стремления были отодвинуты на второй план первой любовью.
6. Первая любовь во втором классе
Его звали Саша! О том, что он ко мне неравнодушен, я узнала на перемене. В то время все второклашки увлекались игрой в ручеёк. Сначала каждый выбирал, кого хотел, и Саша почти всегда выбирал меня. Когда он брал меня за руку, душа моя трепетала, а по телу пробегала жаркая волна. Я поняла, что это любовь. Правда, поверить в то, что и он испытывает ко мне то же самое, ещё не решалась. Потом, для ускорения процесса выбора партнёра, правила игры изменили: выбирать можно было только из пары, стоящей сразу же за тобой. Поэтому Саша после каждого звонка на перемену бежал в коридор и старался встать передо мной. Это было уже убедительное доказательство его чувств. Когда же на уроке рисования он пересел за соседнюю парту и довольно громко прошептал мне: «На следующей перемене я опять выберу тебя», я вспыхнула как маков цвет и окончательно убедилась, что любовь у нас взаимная. Мне нравилось в нём всё, кроме фамилии – Аврутин. Я думала о нём постоянно, и даже во дворе поделилась своей тайной с восьмиклассницей Валей Жуковой. Валя спросила:
– Как его зовут?
– Саша, – с гордостью произнесла я имя любимого.
– Он красивый?
– Очень!
– А как его фамилия?
– Бархатов, – соврала я.
– Красивая фамилия, – констатировала Валя. – Молодец.
Мне не совсем было ясно, кто молодец – я или Саша, – но было приятно, что Валя наш «союз» одобрила. Свою ложь насчёт фамилии, я оправдала тем, что была уверена: если в любимом не всё прекрасно – это следует исправить.
В классе все заметили наши «отношения», но никто не дразнил. А один раз, на уроке Катя Балыбина мне сообщила шёпотом:
– А Сашка Пешня ревнует тебя к Сашке Аврутину!
– Да-а-а? – ответила я неопределённо, потому что не знала значения слова «ревнует».
За разъяснением пришлось обратиться всё к той же Вале Жуковой. Она объяснила мне, что это значит, а потом добавила:
– Да, ты в классе успехом пользуешься!
Так мы с Сашей до конца года в ручеёк и проиграли. Ни он, ни я не предпринимали попыток уединиться, и ни разу даже не поговорили, ну, хотя бы о погоде, что ли. Мне хватало волнения, которое я испытывала каждый раз, когда Саша, стараясь не смотреть на меня, брал мою руку в свою и вёл по сводчатому «коридору», образованному сцепленными руками одноклассников. Это была моя первая, такая трепетная, и на долгие годы единственная взаимная любовь.
После летних каникул Саши в классе не оказалось. Наверное, они переехали, и родители перевели его в другую школу. На этом наша любовь и закончилась.
Через много лет мы с Сашей встретились. Он, как и я, поступил в институт иностранных языков на английский факультет. Узнала я его только по фамилии, потому что внешне он сильно изменился, и от его былой, настоящей, или мною нафантазированной красоты ничего не осталось. Я даже сначала подумала, что, может быть, этот парень просто полная тезка моей первой любви. Он меня тоже узнал и, возможно, тоже по фамилии, но мы не только не попытались вспомнить о своих взаимных чувствах, а даже сделали вид, что раньше никогда и знакомы-то не были. Наверное, в восемнадцать лет мы оба ещё не оторвались от детства настолько, чтобы смотреть на него отстранённо.