Второй шанс

Я закатила глаза и принялась взбираться наверх.

Поднявшись по лестнице и оказавшись на крыше, на меня обрушился ледяной зимний воздух. Ник появился позади меня, и прежде чем я успела осмотреться, он сказал: — Закрой глаза.

Я послушалась, но проворчала: — Кажется, на крыше это не лучшая идея.

— Знаю, знаю, — сказал он, и я почувствовала, как он взял мою свободную руку и повёл меня. — Но я обещаю не убивать тебя. Просто не хочу, чтобы ты увидела это до тех пор, пока не встанешь в идеальное место.

— Я уже видела город с сорок второго этажа. Насколько это может быть круче?

— Ты даже не представляешь. — Я позволила ему вести меня, обходя разные предметы, пока наконец он не остановился. Его тёплое дыхание коснулось моей щеки, когда он наклонился ближе и тихо сказал:

— Ладно, Эмми, открой глаза.

Признание № 15

В седьмом классе я записалась на баскетбол, думая, что это сделает меня популярной. Играла в розовых конверсах, и за весь сезон набрала два очка от силы. Короче говоря: не прокатило.

Открыв глаза, я затаила дыхание, поражённая красотой. Если вид с небоскрёба захватывал своим размахом, то здесь я словно утопала в объятиях любимого города. Мы находились прямо в сердце Старого рынка, возвышаясь над ним, наблюдая за прогуливающимися людьми, конными экипажами и величественным фонтаном, установленным прошлым летом.

Мы были внутри Старого рынка, а не над ним, но оставались невидимыми.

Это было захватывающе. Я прошептала: — Это волшебно.

— Верно? — сказал он, глядя на что-то на горизонте. — Моё любимое место в городе.

— И снова, кто ты? — я сделала глоток густого сливочного кофе с шоколадом и посмотрела на его волевой подбородок. — Как ты узнал об этом месте?

— Мой брат раньше жил в этом здании, — ответил он всё ещё глядя куда-то вдаль. — Поэтому каждый раз, когда я приезжал к нему, мы всегда проводили время здесь, наверху.

— Повезло. Мои братья мелкие, да и вообще не родные. А где он теперь живёт?

Я смотрела на фонтан, но когда Ник не ответил, я повернулась к нему. Теребя манжеты рукавов, он вздохнул и сказал: — Да, это неловко. Его… нет в живых.

О нет. Та авария. — Ник, я…

— Он погиб в аварии на квадроцикле.

— Ник, прими мои глубочайшие соболезнования.

Он пожал плечами. — Всё хорошо, не то чтобы это произошло недавно. То есть, прошёл уже примерно год.

— Год? Это совсем немного времени. — Год, словно это было вчера.

— Всё нормально, — он не выглядел опустошённым, как после свежего горя. Он выглядел… отягощённым. Истощённым. Изнурённым этим, когда он устало улыбнулся мне. — Я не хотел сваливать это на тебя. Об этом странно говорить.

— Ну…

— Сегодня, как раз, годовщина, — Он сглотнул и попытался выглядеть безразличным, говоря: — Он умер на прошлый День Святого Валентина.

— Серьёзно?

Он слабо улыбнулся и сказал: — Как тебе такой подарок на праздник любви?

— На твоём месте я бы хотела врезать всем, кто говорит о цветах и конфетах. — Меня мутило от мысли, что кто-то мог умереть в день, когда другим присылают букеты из воздушных шариков и пиццу в форме сердца. И ещё я чувствовала себя маленьким ребёнком из-за того, что жалела себя из-за годовщины расставания родителей, когда Ник переживал такое. — Да кому вообще не всё равно?

От этого его улыбка стала чуть шире. — Согласна?

Теперь всё обрело смысл: то, как он жил жизнью взрослого в теле старшеклассника. Как могли выпускные, вечеринки и баскетбольные матчи казаться чем-то большим, чем бессмыслицей, после пережитой потери?

— Я полностью пойму, если ты не захочешь продолжать со мной ДБП, Ник, — я поставила свой стаканчик рядом с его, спрятала руки в карманы и почувствовала себя виноватой за то, что втянула его в свои приключения. — Может, тебе лучше…

— Побыть с моими родителями и слушать, как тихо стало в доме? Нет, это гораздо лучше.

Я направилась за ним к скамейке, примостившейся у засохшего растения на углу крыши. Он опустился на неё, а когда я села рядом, его рука нежно скользнула по моему рукаву, притягивая меня ближе. Он посадил меня так, чтобы моя спина уютно устроилась на его груди. Его рука обняла мои плечи, а подбородок мягко коснулся макушки моей головы.

— Тебе так удобно? — прошептал он, и его голос ласково вибрировал у меня в ушах.

— Угу, — тихо ответила я.

Мы сидели так, молча наблюдая за раскинувшимся перед нами миром, казалось, целую вечность. Но это не было неловко, просто тихо.

— Знаешь, что самое странное? Это разобщённость между жизнью и смертью в моей голове, — голос Ника был невозмутим, когда он сказал: — Я могу провести час думая о том, что он мёртв, но через пять минут, если я услышу шум в коридоре, то подумаю какую-то чушь вроде: «Эрик, наверное, принимает душ». Будто мой мозг знает, а память забывает, что-то такое.

— Это невероятно ужасно.

— В каком-то смысле, — его голос был тихим и солнце немного согрело мои щеки, когда он сказал: — Но часть меня любит эту путаницу, потому что на ту долю секунды кажется, что всё нормально. Странно, правда?

— Вовсе нет. — Мне было больно за него, и я положила свою руку на его. — Но после этой доли секунды, следующая доля секунды ужасна.

— Хуже не бывает, — он издал звук, похожий на смесь смеха и стона, и сказал: — Откуда ты это знаешь?

— Не знаю, как этого могло не быть. — Я провела пальцем по его костяшке и спросила. — Вы были близки?

— Да. Ну, близки так, как близки братья с разницей в три года. Мы большую часть детства дрались, но всегда были вместе.

— Тебе, наверное, сейчас очень одиноко. — Я знала, что есть вещи и похуже одиночества, но также знала на собственном опыте, что пустая ноющая боль одиночества может быть совершенно удушающей. Я повернулась на скамейке, положила руки ему на щеки, поражённая печалью в его глазах.

Я понятия не имела, что делаю, но чмокнула его в кончик носа. Потому что здесь речь не шла о парнях и девушках, любви и влечении, а о человеческой душе, которая нуждается, чтобы её поняли. Я знала это, потому что, хотя это и не было сопоставимо с тем, что он, должно быть, испытывает, я часто ощущала подобное одиночество. Каждый раз, когда мама забывала, что это были выходные у неё, или папа оставлял мне записку с просьбой заказать пиццу, потому что он, Лиза и мальчики уже поужинали, я чувствовала себя самой одинокой в мире.

— Прекрати, — Ник накрыл мои руки своими, прижав их к своему лицу. — Убери это грустное выражение лица. Ты сейчас думала о Саттоне?

— Что? — это заставило меня фыркнуть. И я поняла, что ничего не чувствую при упоминании о моём бывшем парне. — Знаешь, я вообще-то забыла, что он существовал.

— Тогда что это было? — его большой палец погладил мою руку, когда он убрал её от своего лица, а затем обхватил своими пальцами. — В чем причина этой грусти на твоём лице?

Я потёрла губы друг о друга. Я никогда, ни с кем, не говорила о своих родителях. Но когда Ник посмотрел на меня так, будто ему действительно не всё равно, я обнаружила, что рассказываю ему всё. Наши пальцы переплелись, когда я потерялась в рассказах о междоусобицах и новых блестящих семьях.

Я не осознавала, насколько глубоко зашла в своих откровениях, пока не увидела, как слёзы застилают мне зрение.

Нет, нет, нет, нет, дура, не реви перед Ником Старком, единственным, кто должен плакать.

— Извини, — я быстро моргнула и сказала: — Это странно, я никогда не говорю об этом. Наверное, последнее, что тебе хочется услышать сегодня, это о моей унылой семейке.

— Ты ошибаешься, — он сглотнул. — Знать, что я не единственный, э… одинокий? Да, думаю, это как-то помогает.

Я заставила себя улыбнуться. — Значит, ты рад, что я плачу. Такой козел.

Это заставило его улыбнуться и сжать мою руку. — Немножко.

Мы оба рассмеялись, и я сказала: — На самом деле я понимаю, что ты имеешь в виду. Ничто не заставляет тебя чувствовать себя таким одиноким, как мысль, что ты один такой.