Versipellis

Когда мы, в один бросок, пересекли добрых пять километров, Фред затормозил, воплотился человеком и подал сигнал делать также. Мы шли на безопасном расстоянии от дороги, тихо переговариваясь. Новые знакомые уверенно вели нашу группу в, едва-ли знакомые мне, места. Это были фермы.

— Алекс, — обратился ко мне, несколько смущённо, Арес. — Ты тоже участвовал в рейдах? На допросе ты говорил, что был волчонком, но вдруг…

— Нет, слишком мал был, — без колебаний ответил я. — Брат ходил, родители. А я ждал в общем убежище.

— Каком убежище?

— Общем. Где пережидали другие стаи после своих рейдов. У нас небольшая семья, оставить щенка было не на кого. А ты…

— Нет. Отец отказался участвовать в сопротивлении. Мы бежали от пожаров, — холодно ответил альфа. — Долго бежали. А потом родители сказали сдаваться.

— Я даже не удивлен, что ты сын вожака, — улыбнулся я, переводя тему. — Наверное, сразу понял.

— Да? — удивился Арес и отвёл взгляд, что явно говорило о невзаимности этого осознания в отношении меня.

Виктория, шедшая ранее позади, поравнялись со мной и выпалила:

— Моя семья тоже была с Либером. Я узнала, что отец погиб, когда уже была в адаптационном центре на первой ступени.

— П-прости, — не нашелся я, что ещё ответить.

— Я понимаю, что ты ни при чём, — улыбнулась она. — И отец твой тоже. Тогда я злилась, честно, долго злилась. На сопротивление, на людей, на отца. Но поняла, что это был его выбор. И знаешь, Алекс, — она с теплотой положила руку мне на плечо. — Я рада, что протест возрождается. И что именно ты берешь его в руки. Теперь у меня будет возможность не оставаться в стороне.

Поддержка девушки удивительным образом ободрила меня. Арес же лишь скривился, покачав головой. Ещё в логове отступников я уловил его настроения: он готов принять любую свою участь, но сам факт решения, принятого за него, тяготил волка. И в моих силах было заполучить его доверие. Тогда, возможно, мы вместе сможем играть свою партию, независимо от влияния Армана. Хотя, может я и неправ, и благосклонность старейшины не имеет двойного дна — мне помогут также, как и помогали ранее. Но что-то внутри противилось этому суждению.

Ферма, по которой мы пробирались, была разрушена практически до основания. Закат окрасил обломки сараев и хлевов в багряный — цвет крови, которая лилась здесь долгие месяцы. Под ногами изредка с жутким треском ломались кости. Я не смотрел вниз, я боялся увидеть там останки оборотней или людей, но знал, чувствовал что многие жизни завершились в бою на этом самом месте. Казалось, я мог услышать вой и ор, почувствовать запах пороха и гари, увидеть, словно наяву, как волки растерзывали скот, фермеров и их семьи, безжалостно, не ради еды, а для устрашения, числа убитых; как быки вспарывали им рогами брюхи и другие, видя это, с неукротимой яростью бросались в атаку; как плоть оборотней пронизывалась пулями, валящими их навзничь; и как с деревьев слетали птицы, услышав крики боли и отчаяния тех, кто выжил в этой мясорубке, и не важно, кому они принадлежали — людям или волкам. Я не хотел воочию узреть эту картину. Не хотел новой войны. Но для того, чтобы всё было иначе, мне нельзя было растрачивать время на глупую беготню по задворкам города.

— Говоришь, как истинный альфа, — восхитилась Клер без иронии.

Я понял, что произнес мысли вслух. Но мое лицо, вопреки ожиданиям, не залилось краской, а кончики пальцев не стал покалывать стыд. Кивнув, я распробовал это слово, такое далёкое, несоразмерно огромное, но, вместе с тем, такое явное, ощутимое: "Альфа".

Вернулись в здание бизнес центра мы на машине Армана. День казался потраченным попусту, но пока не ночь. На нее у меня были большие планы и в них ключевую роль играли Арес и Виктория.

В то же время, на юге города…

Брут лежал на кровати и перебирал в пальцах бахрому покрывала, Ева, свернувшись рядом, мирно посапывала. Он ждал. Ждал того, что в любой момент в квартиру ворвутся и уволокут его в тонированный автомобиль, что нацепят неизвестные ему амулеты и начнут пытать, что Себула собственноручно оторвёт ему голову — образы смешивались в кашу и вызывали тремор у престарелого оборотня. И, самое главное — ему не скрыться, а представляемый ужасающий сценарий казался лишь вопросом времени. Тогда, когда он пошел на сделку, когда пожал руку тому, кого хотел растерзать весь его вид, он и вообразить не мог того, что эта история получит новый виток, а потом и ещё один. И именно тогда он получил первое и единственное письмо от старшего брата: "И я ещё предатель?".

Не в силах больше бороться с бессонницей и навязчивыми мыслями, оборотень встал и прошёлся по пустой квартире. Ева переехала недавно, прорвавшись на четвертую ступень, и очень дорожила этой бедной коробкой на окраине. "В то время как Арман ни перед кем не пресмыкался, ни дня не облучался амулетами и наслаждался жизнью, как боров в грязи" — подумал Брут, рассматривая своё отражение в зеркале. Его лицо покрылось паутиной морщин, а веки оплыли от постоянного яркого света в больнице. На сильных руках виднелись заживающие царапины и следы укусов, костяшки были сбиты. Но кое-что всегда оставалось незамеченным в человеческом воплощении, а в волчьем скрывалось за густой шерстью. Спина оборотня была исполосована рубцами, уродливыми бугристыми шрамами — напоминанием о том, чем карается неповиновение. Когда министр "Новой политики" развернул кампанию по вырубке лесов, когда разгорелись пожары и начало зарождаться сопротивление, он был не единственным, к кому прислали "гонца". Это был пойманный и истерзанный до свисающих шматков плоти подросток, успевший сказать фразу, навсегда изменившую его жизнь: "Машина у ветряков. Переговоры…". Щенок умер на его руках, но, вопреки другим вожакам, это не распалило в нем злобу, лишь страх. И он пришел. Сам, без, как тогда думал, свидетелей и добровольно. Но это не избавило его от того, чтобы быть пристегнутым к батареи в замызганном подвале. А когда его достаточно "обработали", пришел и сам Себула. Этот человек отличался удивительным безразличием к антуражу вокруг и, как стало понятно потом, любил пытки в каждой их мелочи, вплоть до запаха мочи того, кто не выдержал ударов дубинками и воздействия магией. В этом было что-то маниакальное — Брут видел таких пациентов и не ошибся бы, реши он поставить государственному лицу диагноз. "Понимаешь, за что?" — услышал тогда волк сквозь пелену боли. "Это потому что пришел не в тот же день. Послание было доставлено ещё вчера".

В тот вечер он понял, что лучше бы подох, как сотни других оборотней, в сельскохозяйственных угодьях. Брут принял правила игры и пообещал привести как можно больше собратьев в город. Но не смог. Только из-за семьи, только потому что он — альфа, он не жался по углам в адаптационном центре от животного страха, что за ним придут. Он боялся каждого шороха, но закрывал собой сына и его избранницу, чтобы в них не прилетела шальная пуля веселящихся надзирателей. Тогда они ещё жили в огромном, выстланном стальными листами, помещении. Все вместе — сотни волков на одном холодному полу, месяцами. А потом Виктория узнала о смерти отца, начала кидаться на людей, истерить, рвать на себе волосы. И Арес, сам не осознавая, на что идёт, принял удар наказания на себя. Ему вырезали магическим лучом кусок мяса на бедре, выбили несколько зубов и прожгли ногти. Раны покрывались пылью и грязью, гнили и разрастались буграми на теле, но он выстоял. А Брут возненавидел девчонку. Уже не просто недолюбливал, а хотел ей тех же мучений, что испытал его единственный наследник. И когда за ним пришли, когда министр сказал выплатить долг, он не на минуту не сомневался в своем решении. "Боль за самку утихает, бледнеет, растворяется во времени, но боль родителя за своего ребенка всегда будет гореть огнем" — говорил он сам себе все эти годы, выверяя каждое слово.

Ранее, в офисе федеральной службы контроля…