Versipellis

Прокравшись вдоль стены, я выглянул туда, откуда слышался нарастающий жалобный зов. Буквально в пяти метрах от меня стоял мужчина в расстегнутой рубашке и со стаканом в руке. Он говорил по телефону в наушниках, играючи подкидывая серебряный жезл с лунным камнем в наконечнике. Об этом минерале я знал с раннего детства, когда родители ещё учили меня и братьев. А увидел в действии семь лет назад, когда началась программа адаптации. Адуляр то и использовался в сдерживающих амулетах с которыми, хочешь не хочешь, а познакомишься за время жизни в городе. Но в этом камне были некие вкрапления, поблёскивающие розовыми искрами на свету, чего раньше я никогда не видел. А серебро… о нем и говорить не приходилось. Ещё в дремучие времена, когда люди считали нас, оборотней, простой байкой, все до единого знали о том, как этот металл губителен для нашего вида. Спрятавшись за мангалом, я осмотрел территорию: на столе перед мужчиной лежали и другие жезлы и кристаллы для них: некоторые манили к себе, другие, наоборот, будто выстраивали невидимую стену, какие-то были драгоценными, а иные больше походили на обычные палки и камни; чуть левее стояли вольеры с сеном, но все как один — пустые.

Писк уже был невыносим, я не мог просто сидеть в укромном месте, пока маленькие кутята так плачут. Казалось, что я их не слышал, а чувствовал и душа от этого натягивалась в струну. С немыслимой скоростью я побежал вокруг дома, чтобы подобраться к ним и чудом остался не услышанным. Щенки лежали на клеенках: некоторые не двигались и еле-еле дышали, другие же отчаянно перебирали лапами, пытаясь сбежать. Только я хотел подвинуть их к себе поближе, как мужчина обернулся, подошёл. Он не заметил меня, вряд ли он вообще ожидал гостей. А в следующую секунду серебряный жезл загорелся ярким светом и луч, выпускаемый минералом, пронзил дитя. Он завизжал, завыл, захрипел и начал превращаться. Это очень рано! В нем пока нет силы даже на свое волчье тело, не то что на человеческое! Я сам впервые принял человеческую форму в четыре месяца отроду, а этому щенку нет и двух недель. Теперь, посреди слепых кутят лежал младенец. На нем были ссадины и большой, пульсирующий кровью и сукровицей, ожог в области сердца, под бурой шерстью раньше этого нельзя было разглядеть. Я больше не мог контролировать себя. Моё тело наполнилось животной силой, порожденный злобой на человека. Взвыв, в два прыжка оказался рядом с ним и вгрызся в его руку, заставляя выронить магическое оружие. Я почувствовал кровь на своих клыках и отпустил мужчину, устремившись к щенкам. Действие лунного камня меня задело, хоть и косвенно — началось обращение в человека. Унести всех малышей разом я не мог, а ведь где-то была ещё и их мама, а может, и другие оборотни. Но времени у меня было ровно столько, сколько понадобится ублюдку на то, чтобы оклематься. Я не думал, не анализировал то, что происходит, а дал внутреннему огню руководитель мной. Перекинув через ограду тех щенков, которых смог быстро словить, я на ходу поднялся на задние лапы, но, почему-то, воплощение остановилось в промежуточной форме.

За спиной послышался мужской крик: "Тварь! Выродок! Да, я тебя…" — он полз по газону, сжимая кровоточащую руку. Дотянуться до амулетов человек не смог и они с грохотом повалились все разом вместе со столиком, хаотично выпуская свою энергию. Не теряя времени, я подхватил оставшихся щенков и младенца, побежал к живой изгороди, перескочил... И почувствовал, как проваливаюсь в пустоту. Я ощутил запах влажной земли, в которую упал лицом и тогда, весь мир вокруг меня поплыл, стал гибким, тягучим, обволакивающим. Мои веки сами собой закрылись.

Сейчас, в допросной комнате…

— Занимательно. То есть вы утверждаете, что министр «Новой политики» в своем доме проводит опыты над детьми оборотней? — медленно проговорил полицейский, насупив брови.

— В саду. И не опыты, а просто издевался, экспериментируя с амулетами, — ответил я, не сводя взгляда с альфы, что стоял чуть поодаль. За всё время моего рассказа его выражение лица оставалось каменным. Кроме одного момента — когда я упомянул мать-волчицу, которую так и не смог увидеть.

— Ну, что ж, так или нет — не вам и даже не мне судить. Вы будете находиться в следственном изоляторе. Надеюсь, понятно, как здесь себя стоит вести.

Я кивнул и тогда человека встал, отстегнул мои наручники от железного, прикрученного к полу, стула, надел мне увесистый ошейник, передал под локоть оборотню и остановил запись диктофона.

— Алекс, скажу прямо. Ты адекватный парень, судя по досье. Но, даже если эта история окажется правдой, то все равно тебя ждет "строгая адаптация". Возможно, пожизненно, — полицейский понизил голос и добавил. — Если министр сам не возьмётся за тебя.

Меня конвоировали по длинным тусклым коридорам режимного корпуса. Всё здесь, казалось, было пропитано почти осязаемыми мучениями сотен оборотней — их болью, криками, кровью. Когда дверь одиночной камеры №21 закрылась, я осел на холодный пол, вцепился пальцами в голову и прорычал:

— Это нельзя так оставлять…

— И не оставим, — послышался в ответ приглушённый голос по ту сторону, там, где остался силовик-альфа.

Глава 2. Полная луна

Когда я осознал услышанное, то вскочил на ноги и зашептал через решетку в двери все те вопросы, что ураганом бушевали в моем сознании, но альфа уже ушёл. Я обессиленно сжимал кулаки, смотря на пустой коридор, царапал руки и расхаживал по камере, в тщетной попытке унять эмоции. Даже если очень захочу — мне не выбраться отсюда без чужой помощи. Специальные изоляторы для оборотней были вдоль и поперек обставлены амулетами, они же беспрерывно откачивали мою силу, не давая избавиться от человеческой ипостаси, а отдельные предметы, как та же решетка, — были наполнены вкраплениями убийственных минералов, и даже в еде был настолько низкий уровень адреналина, что казалось, ты ещё и свой должен отдавать, чтобы реанимировать барашка, расщепленного на гранулы. Я уже был в подобном заведении. По молодости, с кем не случалось: тогда ввели новый закон о том, что оборотни не могут сами водить никакие транспортные средства, даже на пятой, самой высокой ступени. А мне не повезло привлечь на себя внимание директора интерната, когда я рассматривал его новый внедорожник. Впрочем, реально выводить из программы адаптации волчонка никто тогда не стал — для профилактики продержали месяц и с позором вернули в социальную группу. Сейчас, вероятно, это бы грозило более лёгким наказанием, но, по большей мере, всё зависит от того агента, который будет вести дело. За этими размышлениями я заправил кровать. А если точнее, развернул матрас, пахнущий какой-то тухлятиной, на прогибающуюся сетку койки. Серые облезлые стены, потолок с отваливающейся побелкой и холодный плиточный пол неумолимо навевали хандру. Как же так? Нам столько твердили про ненасильственную адаптацию, про безопасность, про гуманные условия даже для самых диких. Чтобы что? Чтобы чинуша мог себе на потеху развлекаться с неизвестными никому амулетами? Истязать маленьких волчат? Это их справедливый и толерантный подход? Какая же мерзость… Я жил семь лет в городе и, как дурак думал, что жестокость людей осталось в прошлом, что мои детские воспоминания были приукрашены разумом, а сейчас всё реально стало иначе… Но, видимо, я заблуждался.

Я перевернулся на бок, лицом к плесневеющей стене. Приличная одежда была изорвана в клочья и валялась где-то у живой изгороди. А на моем теле висела роба заключённого. Амулет в бронзовом ошейнике импульсами разносил по коже жар. И, если бы не он, то я бы выглядел почти нормальным человеком. Почти… Какой же показной скандал разразился, когда какой-то министр эту фразу ляпнул в прямом эфире. Его и премии якобы лишили, и на ток-шоу он сидел оправдывался, и в затишье ушел. Только вся штука в том, что ни один оборотень не способствовал разгону травли. Только люди — волонтеры и журналисты благотворительной организации, о которой я мельком слышал. Но министр тот вернулся на свой пост, как ни в чем не бывало. Показное осуждение, показное наказание. Но стоит оборотню просрочить лицензию на передвижение по городу — на нашу естественную, природную возможность и право, всего на один день, как он будет сидеть со мной в соседней камере. Или же откатиться на ступень в программе адаптации и будет жить не в собственном, купленном на свои же гроши, жилье, а в социальной квартире, увешанной амулетами и разрисованной защитными знаками. А если был на этой ступени, то и вовсе вернётся в общежитие или интернат. Будет слушать лекции о том, как раньше было плохо, а сейчас хорошо, как люди о нас заботятся, ходить в туалет два раза в день после еды, спать на раскладушке в общежитии и учить наизусть кодекс "О мире и благополучии разумных существ". И это они называют справедливостью, равенством. Да стоит только нам собраться группой в три или больше оборотней, как сразу же подбежит бравый сотрудник органов правопорядка, проверять, точно ли мы не из одной стаи! И мы даже не можем отстоять в суде свои права! Стоп. Спокойнее, Алекс. Если здесь где-то есть амулет с изумрудом, то они однозначно уловят настрой. Мысли не прочтут, но тут и так всё как на ладони.