Страница 15 из 20
Слушать браваду пьяного кутилы не хотелось, но и демонстративно уйти, как это сделал обиженный Кравцов, было бы неприличным. Пришлось остаться докуривать сигару.
– История с этим Скукиным в высшей степени интересна, – продолжал граф, который, по всей видимости, понятия не имел, что такое чувство такта. – Вы, верно, не знаете? О, да там целый детектив. Значит, так дело было…
– Пожалуй, не стоит, – перебил его невольный слушатель. – Скажите лучше, почему вы себя так некрасиво ведете?
Тот картинно развел руками.
– Понял, понял. Раз неинтересно, Скукина трогать не будем. А почему себя так веду, охотно отвечу. Мое поведение вызвано исключительно любовью к правде и только к ней. Верите ли, тяжко мне. Как на духу перед вами, право слово. Смотришь на эти физиономии лощеные, на вежливость показушную, на манеры великосветские, и до того тошно становится, хоть вешайся. «Простите сударь», «Извините, сударь», «Какая чудесная погода, не правда ли». Тьфу. Строят из себя невесть что, из кожи лезут, лишь бы показаться в наилучшем свете. А сами-то говно люди, можете мне поверить. Я человек простой и правил этих глупых не признаю. Ежели о человеке дурно думаю, так ему в лоб и скажу. Ну а уж если обниму кого и расцелую, то знайте – это искренне. Вот вас, Антон Вячеславович, готов хоть сейчас обнять, потому как человек вы хороший.
– Я Семенович, – поправил его студент и поморщился. Не от того, что граф в отчестве его ошибся, а что и вправду обниматься полезет.
Действительно, полез. Да так стремительно схватил его в объятия, что Антон не успел среагировать. Тихо хрустнул позвоночник, в лицо пахнуло спиртным. Хорошо хоть целоваться не стал. И на том, как говорится, спасибо.
– Вы, верно, недоумеваете, как такого грубияна и невежду терпят в подобном обществе? Легко отвечу. Потому, что только я и могу правду сказать. Послушайте, как разговаривает этот Илья Ильич, аристократ хренов. Так все у него обтекаемо и до того основательно и тяжеловесно, что пока до сути дойдет, не вытерпишь. К чему это словоблудие, спрашиваю я вас?
И так у многих из них. Публика эта сплошь гнилая и мерзкая, думают, ежели манерами прикроются, так нутро их видно не будет. Ошибаются, бестии, ох как ошибаются. Видно, да еще как. Думаете, почему я пью? Да потому что трезвым взглядом на эти рожи смотреть тошно. А когда выпьешь, легче становится. И не так противно. Разве что Петр Петрович человек, его я уважаю. А остальные так – дрянь людишки.
Антон хотел возразить, что искренность и бестактность – совершенно разные вещи, но не успел. Раздался крик, и оба обернулись. К ним со всех ног бежал Андрей Кравцов, странно жестикулируя руками и приговаривая: «Сюда! Сюда!».
– Что случилось? – Не на шутку забеспокоился студент, видя мертвецки бледное лицо поверенного. Хотя еще совсем недавно оно было красным от злобы.
– Все сюда, в дом. Беда!
Глава 5
Через минуту они уже были там. Вначале никто ничего не мог понять, слушая сбивчивые рассказы то Петра Петровича, который стоял весь бледный и, что называется, был ни жив ни мертв, то Андрея Александровича. Но вскоре все прояснилось.
Островский рассказал, что они пошли с Хавинским в кабинет. Там они поговорили, при чем последний постоянно угрожал хозяину и непрестанно требовал с него выплаты долга. Оба нервничали, горячились, но вскоре стало понятно, что проблему надо как-то решать. Поляк был упрям и даже слушать не желал о каких бы то ни было уступках. Тем не менее, Петру Петровичу каким-то образом удалось пошатнуть непреступный бастион Хавинской принципиальности, и они сошлись на половине суммы. Денег в кабинете не было, поскольку там Островский их никогда не держал, а потому попросил подождать его, пока поднимется наверх и принесет полагающуюся сумму. Тот согласился.
Но Петр Петрович сначала пошел не к себе в комнату, где у него стоял швейцарский сейф, а к дочери, справиться о ее здоровье. Он застал ее у себя в комнате, лежащей на кровати. На расспросы отца Марго ответила, что ей уже лучше. По ее словам, у нее просто сдали нервы, но сейчас беспокоиться абсолютно не о чем. Ремизова в комнате не оказалось, поскольку она его прогнала. Подумав о том, что следует еще раз серьезно переговорить с дочерью по поводу Ильи Ильича, Островский направился к себе в комнату, которая находилась в другом крыле. Открыл сейф, отсчитал кредитные билеты и спустился обратно в кабинет.
Хавинский по-прежнему находился там, но он был уже мертв. Кто-то заколол его ножом в сердце и выколол глаза.
Все были в шоке. Только что, за завтраком, они были свидетелями неслыханной наглости подлого шантажиста, а теперь он убит. Разве так бывает?
Сначала подумали, что это глупый розыгрыш, затеянный Петром Петровичем ради непонятно какой цели. Но говорил он так убедительно, а голос его так сбивался и губы так дрожали, что вскоре стало понятно – не розыгрыш. Решили пойти посмотреть. Неужели правда?
Пройдя до конца гостиной, они тут же уперлись в дверь кабинета хозяина дома. Она было чуть приоткрыта, и сквозь щель пробивался яркий солнечный свет. Толкнув ее, они увидели страшную картину.
Большой полированный стол из красного дерева стоял как раз напротив двери, позади открытого окна. На нем громоздились письменные принадлежности, какие-то бумаги, чернильница, и еще алые перчатки, которые Антон видел давеча на руках незваного гостя. Стул для посетителя находился прямо возле стола, спинкой повернутый к входной двери. Но он не стоял на своем обычном месте, а был перевернут набок, будто кто-то сделал это специально.
Хавинский полусидел-полулежал в кресле Островского лицом к двери. Руки его свисали до самого пола, а на левой стороне груди виднелась багровая рана. Даже невооруженным взглядом было видно, что его зарезали. Белая сорочка была запачкана кровью. Покойник глядел на только что вошедших людей с приоткрытым в предсмертной агонии ртом. Однако вместо глаз зияли две темно-красные впадины. Зрелище было неприятное и очень страшное.
– Вот дьявол, – выругался Чернокуцкий и перекрестился, что выглядело довольно странно.
Андрей Александрович, взяв себя в руки и преодолев отвращение, подошел к мертвецу и мельком осмотрел его. Нагнулся, подобрал что-то, и все увидели нож с длинным окровавленным лезвием.
– Это не ваш, Петр Петрович? – Спросил он.
– Нет, впервые вижу, – последовал ответ. И тут же добавил, будто опомнившись. – Да бросьте вы его, это же улика!
Кравцов отбросил от себя орудие убийства, будто оно вдруг стало нестерпимо горячим. Нож со звоном упал на пол.
Антон огляделся и, не увидев Марго, поинтересовался, где она.
– У себя, – ответил хозяин дома. – Я отправил ее в комнату. Не хочу травмировать девочку.
Ковров поступил бы точно так же, поэтому согласно кивнул.
– Мне кто-нибудь объяснит, что здесь произошло? – Развел руками Илья Ильич, стоявший прямо у дверного проема.
– Здесь произошло убийство. – Хладнокровно ответил студент, даже не взглянув на него.
– Я и без вас понимаю, что убийство, молодой человек. – Съязвил Ремизов, глядя неприязненно на студента поверх плеча графа. – Умничать будете в другом месте.
Лицо Антона оставалось спокойным, так что со стороны могло показаться, что он не обратил внимание на издевку. Однако внутри у него все похолодело. Он перевел взгляд с распростертого трупа на Ремизова, подошел к нему вплотную и угрожающе посмотрел в глаза. Оказалось, он был на целую голову выше, хоть и значительно худее.
– Если вы скажете еще хоть полслова, я за себя не ручаюсь, понятно?! Дерзить намерены? Я вас живо в стойло отправлю. Там вам самое место.
Ремизов попятился назад, не в силах вымолвить ни слова. Очевидно, никто и никогда не позволял себе разговаривать с ним в таком тоне. Глаза опустились, голова вжалась в плечи.
– Ахаха! – Расхохотался граф. – Вот это парень, сабля мне в ножны! Хахаха! Насыпал борову перцу!