Серпантин

Ничего нового он не сказал, но Вика все равно вздрогнула. Зачем она остается здесь? Какое ей дело, что будет с ним к утру? У него своя семья, и пусть она почти разорвана, как флаг при артиллерийском сражении, но лоскуты можно сшить. А Вика что? Заплатка, да и только.

— Ты сама во всем виновата, — продолжил Макс выпуская слова в черноту потолка. — Не нужно было меня спасать. Но ты разве спрашиваешь? Нет, лезешь на рожон, решаешь за других. А потом сама же обижаешься, когда с тобой так же поступают. Зачем деньги вернула? Я их не на твою хорошую жизнь переводил, а для ребенка. Но нет, ты и тут решила за нее.

— Я не продаюсь, — упрямо ответила Вика, у которой пылали щеки и в груди за ребрами. — По крайней мере, у тебя столько нет.

— Так вот как ты это восприняла? — он, кажется, искренне удивился. — Нет, Вика, прости, но ты ошиблась. Я трахнул тебя абсолютно бесплатно, из альтруистических соображений.

Вика вскочила, посмотрела на него сверху-вниз: бледное пятно лица плавало в полумраке, в глазах читалась ядовитая насмешка. Его все еще колотило, и пот собирался в резких выемках ключиц, но взгляд из размякшего воска вновь обратился твердостью гранита. Он приказывал: убирайся, ты больше здесь не нужна.

И она послушалась. Послушалась, потому что поняла — если выживет он, погибнет она. Потому что он и в самом деле серпантин — чуть зазеваешься, поверишь, что обрыв укреплен и надежен, как тут же полетишь в пропасть, а мир будет вращаться, становясь с ног на голову.

Вика спустилась по лестнице, чувствуя на себе взгляд. Надела калоши и ватник, окинула себя взглядом в зеркале — чучело, выставляй на огороде, никто не приблизится. Из альтруизма, тут он честен. Такую — только так. И дело не в том, кого она любит, а кого презирает. Дело все в том, что никто не любит ее, кроме тех, кому уже нечего терять.

— Вик, — настиг ее в дверях слабый отголосок Максовой самоуверенности. — Прости. Не уходи, пожалуйста. Мне страшно.

Но Вика больше ему не верила. Все эти манипуляции, грязные и жестокие, вся его ложь, с которой началось ее путешествие в мир мертвых душ, — они больше не трогали ее сердце. Да и что может тронуть камень? Разве что удар молнии.

Консьерж взглянул на нее сонными глазами, но промолчал. Вика чуть ни бегом припустила дальше от дома, от Макса, от правды. Слезы убегали по вискам, тело под курткой пылало, легкие рвало от морозного воздуха. На набережной Вика выбилась из сил — колющая боль в боку стала нестерпимой. Она добралась до роскошного моста с витиеватым парапетом из черненого чугуна. Остановилась под слабо тлеющим фонарем в раздумьях. Мимо редко проскальзывали машины, слепя ближним светом. Вода тяжелыми складками серебрилась далеко внизу. Прыгнешь — и навсегда сроднишься с ней. Только прыгни. Только решись.

Вика отлепила примерзшие к чугуну ладони и снова бросилась бежать — впереди у первого грязно-зеленого дома остановилась полупустая маршрутка. Водитель наскреб семь рублей сдачи из пластикового лоточка возле сидения. Вика села на заднее сидение. Куда повезет ее этот удивительно бодрый смуглый человек, она не представляла, но понимала одно — лишь бы подальше от Макса.

Телефон напомнил о себе короткой вибрацией. Вика продолжала смотреть, как за окном проплывают призраки домов, углами и балконами попадающие в свет фонарей. В урне ковырялся нечесаный бездомный, за ним волочился раздолбанный чемодан на колесиках, из которого свисали разноцветные языки рубашек, курток и штанов. Еще одна вибрация. Мужчина пошатываясь брел вдоль обочины, то и дело опасно кренясь к проезжей части. На третий раз Вика повернула телефон к себе экраном.

«Вика, мне плохо».

«Вика, я не хочу умирать один».

«Вика, помоги».

«Вика».

«Вика».

«Вика».

Она спешно набрала его номер, но абонент выпал из сети и больше не отвечал. Вика метнулась в начало салона, потребовала остановиться. Чуть не сбила с ног пьянчугу — он отшатнулся и его вырвало под ноги. Снова и снова набирая номер Макса, Вика видела перед собой его остановившиеся глаза. Так смотрел отец, лежа на белом атласе — вверх и никуда одновременно. Абонент недоступен.

Как далеко она уехала! И ни одной маршрутки в обратную сторону, и никто не замечает беспомощно протянутой руки. Вика пошарила по карманам — жалкий полтинник, вот и все, что она может предложить. Абонент недоступен. Держись, Макс! Я бегу, бегу изо всех сил.

Пальцы наткнулись на жесткий картон в кармане. В свете фонаря визитка казалась была сделана из снега. Вика сомнамбулой набрала выведенный незамысловатым шрифтом номер. Гудки капали и капали, но вдруг их перебил рассеянный бас:

— Слушаю?

— Глеб, здравствуйте. Это Вика. Я вам сегодня в магазине помогла…

— Здравствуй, Вика, — опешил Глеб. — А который собственно час?

— Не знаю. Мне очень нужна ваша помощь. Умоляю, не вешайте трубку.

— Да я и не собирался, — он медленно просыпался и голос его креп. — Чего случилось-то?

— Вы можете позвонить в соседнюю дверь? Там мой друг, он написал, что ему плохо и больше не отвечает. Я боюсь, как бы…

— Понял, — перебил Глеб. — Не отсоединяйся. Я только штаны напялю.

Стоя на месте, Вика слушала, как он тихо матерится, шлепает гигантскими босыми ступнями по полу, щелкает дверным замком. Мурлычет звонок в Максову обитель, но никто не спешит открыть. С тихим скрипом опускается ручка. Пятки тапочек стучат по кафелю в прихожей.

— От же ёшки-матрёшки! — роняет в трубку Глеб. — Эй, парень! Эй!

Трубка падает на пол, оглушая Вику тишиной. Звонок сорвался. Занято. Вызывает скорую? Вика бежит, боль в боку больше не слышно. Поворот, поворот, вот он — мост, рукой подать, но он все не приближается. Вибрирует телефон.

— Забрали твоего друга, — без предисловий сообщает Глеб.

— К-куда забрали? — стуча зубами, спрашивает Вика.

— Пока в реанимацию, а там как повезет. Ты где? Я подхвачу.

Вика стоит, запрокинув голову к небу. Сверху спускается мягкий, как крыло ангела, снег, тает на щеках и превращается в слезы. Никакого ветра.

И тишина.

Глава девятнадцатая

Методичный непрекращающийся писк сводил Вику с ума. В глубине души она знала, что он не имеет к Максу никакого отношения, и все же принимала его за биение пульса. Она не могла усидеть на жесткой тахте в коридоре и все мерила его шагами вдоль покрытых зеленой эмульсионкой стен с плакатами, предупреждающими о вреде курения.

Ни времени, ни адреса — она будто застряла между двумя реальностями, в первой из которых Макс был еще жив, а во второй — готовился лечь в могилу.

В конце коридора появилась косматая тень, расплываясь в Викиных глазах. Она плыла по коридору, искажая пространство, заставляя чувствовать, как на самом деле тесна эта длинная пронизанная белым светом коридорная кишка.

— Ела? — спросил Глеб, нависнув над сжавшейся еще на улице и с тех пор не расправлявшей плечи Викой. — Пойдем. У меня в машине полбатона есть и колбаса кабанья.

— Я здесь подожду, — пискнула Вика.

— Нечего ждать, — отрезал Глеб и бесцеремонно взял ее за руку. — Пошли, не хватало еще чтобы ты в голодный обморок грохнулась.

— Как — нечего? — Вика взглянула в его круглое бородатое лицо.

— Так. В реанимации он, а туда тебя не пустят. Да не трясись, выкарабкается. Вовремя успели.

Вика послушно поплелась следом за Глебом, считая трещины в кафеле под ногами. На улице на нее снова напал такой озноб, что с места не сдвинешься. Знакомый внедорожник скучал в одиночестве на служебной парковке.

— У меня тут кореша, — поделился Глеб по дороге, подталкивая Вику в спину лопатообразной ладонью. — Я им осетра пообещал, чтобы все в лучшем виде было.

— Зачем? — слабым голосом спросила Вика.

— Да что-то помочь тебе захотелось. У тебя в глазах написано, что жизнь без этого сморчка немила.

— А вы еще и психолог?

— Ну, было что-то такое в институте. Да тут и психологом быть не надо, достаточно на тебя посмотреть.