Страница 14 из 44
Нападки, которым Пальмерстон подвергался в печати и парламенте, задевали его самолюбие и побуждали действовать энергичнее, а порой и круче. Девятый вал антирусской истерии ему помогал, создавая столь излюбленную им атмосферу крупного конфликта и возможности для шантажа. Османское правительство заключило договор под жерлами русских пушек, заявил он Ливену: «Это обстоятельство столь явно, а британские интересы в Леванте столь очевидны, что Англия не может считать его существующим». Договор превращает Порту в вассала России.
Нессельроде в объяснениях с британским кабинетом прикинулся сперва наивным, уверяя, будто подписанный в Ункяр-Искелесси документ ничего не изменил и «служит исключительно констатацией факта закрытия Дарданелл для военных флотов иностранных держав, системы, которой Порта придерживалась во все времена». Неудобно вице-канцлера империи уподоблять страусу, прячущему голову в песке, но сравнение напрашивается само собой: дворы быстро разведали содержание секретной статьи, запиравшей проливы с одной стороны и позволявшей русским кораблям подплывать под стены сераля. Эти объяснения были в Лондоне, да и в Париже отменены.
14(26) августа последовала грозная английская нота Порте (к которой присоединились французы): оба правительства объявили, что свободны действовать в зависимости от обстоятельств «как будто бы упомянутого договора не существует». Стамбул пытался дать объяснения: он волен заключать любые международные акты: у него одна цель — сохранение спокойствия, в чем заинтересованы все державы; договор служит интересам Высокой Порты и не заключает в себе ничего агрессивного.
16(28) октября последовал англо-французский демарш в Петербурге. Нессельроде, явно по указанию сверху, ответил в несвойственной ему решительной манере: договор подписан и будет выполняться, «как если бы заявления, содержащегося в ноте, не существовало». Еще два месяца продолжался сердитый словесный и письменный обмен упреками. Морские державы остались при своих протестах, а Россия и Турция — при договоре. В МИДе торжествовали: «Обвинения Англии и Франции против России отвергнуты; их удел — бессильная ревность и ненависть».
Петербург испытывал глубокое удовлетворение: юг России был обеспечен от вторжения незваных пришельцев, и в этом заключался несомненный положительный смысл документа. Царские сановники полагали, что договор явится отправной точкой для нового усиления их влияния в Османской империи. Его цель, по словам Нессельроде, заключалась в том, чтобы навсегда положить предел «нерешительности Порты при выборе союзников», узаконить формальным актом право вмешательства России в случае осложнений, похоронить честолюбивые планы Мухаммеда-Али вблизи российских границ. Взаимопомощь предусматривалась на случай агрессии — договор носил оборонительный характер. Таковы были субъективные замыслы, оказавшиеся нереальными: через несколько лет обнаружился явный крен Турции в сторону Запада.
Ункяр-Искелессийский документ не был выгоден одной России. Порта извлекла из него немалую пользу. Непосредственная угроза со стороны Египта была пресечена, положение османского правительства упрочено. Россия пошла на сокращение более чем наполовину военного долга. Ее войска были досрочно выведены из Дунайских княжеств и крепости Силистрия. Известная стабильность позволила, не опасаясь крупных внешних помех, приступить к осуществлению реформ, инициатором которых был Мустафа Решид-паша. Было проведено упразднение архаической военно-феодальной системы землевладения; учреждение министерств европейского типа (в том числе иностранных дел); введение нового административного деления; лишение губернаторов права на содержание собственного войска; открытие общеобразовательных светских школ и офицерских училищ и многое другое.
Венцом нововведений явилось провозглашение в парке дворца Гюльхане составленного Решид-пашой указа (хат<-и шерифа) 3 ноября 1839 г. с программой реформ был соблюден весь исламский ритуал: астролог сообщил, что звезды благоприятствуют преобразованиям; мулла вознес молитву аллаху; были принесены в жертву бараны. Под грохот пушечного салюта юный султан Абдул-Меджид собственноручно перенес свиток с текстом указа в священные покои, где хранился плащ пророка Магомета.
Хатт-и шериф, нареченный гюльханейским, провозглашал неприкосновенность жизни, чести и имущества подданных султана; свободное распоряжение собственностью; упорядоченную систему налогообложения и набора войск; сокращение срока солдатской службы до 4–5 лет; отмену системы откупа налогов, при которой, как признавалось в указе, «гражданское и финансовое управление известной местности попадает в железные руки самых жестоких и алчных страстей, ибо неблагонамеренный откупщик заботится лишь о собственных выгодах». Гюльханейский акт не делал различия между мусульманами и христианами: императорское «благорасположение и льготы распространяются на всех наших подданных без различия вероисповедания или секты». Тем самым по букве закона прекращалось бесправное существование христианской райи (райа по-арабски — стадо).
Мы еще не раз будем писать о рытвинах и ухабах на пути реформ в Османской империи. Экономическая отсталость, социальная неподготовленность общества, мусульманский фанатизм толпы, твердолобое упрямство духовенства и т. п. воздвигали стену перед преобразованиями. Немалой преградой являлись и многочисленные военные конфликты. Договор в Ункяр-Искелесси создал передышку, которую реформаторам удалось использовать, хотя и не в полной мере. Добрые отношения с Россией Решид-паша объяснял «политическим искусством государства, которое полностью занято своими внутренними делами и необходимыми преобразованиями».
Известный историк сэр Чарльз Вебстер один из разделов своего труда о дипломатии Пальмерстона озаглавил: «Отставка княгини Ливен». Подобно многим своим коллегам, подлинным российским послом при Сент-Джеймском дворе он считал не генерала X. А. Ливена, а его супругу Дарью Христофоровну. Действительно, карьера Ливенов после Ункяр-Искелесси пошла круто вниз, и поводом послужил инцидент, связанный с попыткой назначить в Петербург послом Чарльза Стрэтфорд-Каннинга. Пальмерстон, нарушая все принятые обычаи, не стал дожидаться согласия Зимнего дворца с его кандидатурой и объявил о назначении в газетах. Николай I, считая Стрэтфорда проводником антирусского курса, отказался дать агреман. Форин оффис известили, что желателен «любой другой выбор, сделанный его британским величеством». Пальмерстон уперся: из всех дипломатов лишь Стрэтфорд достоин занять столь ответственный пост. Ответ из Петербурга звучал почти что приговором Ливенам: император полагает, что в настоящее время английское представительство в России может возглавить посланник, пока Лондон не найдет нового человека в качестве посла. В июле 1833 г. Пальмерстон просил прислать ему в бюро письменное свидетельство об отказе принять Стрэтфорда. Это был намек. По сложившейся практике, место российского посла в Англии подлежало освобождению, оставался советник.
Не хотелось чете покидать туманные берега Темзы, где они прижились за двадцать лет. Лондонский свет, в пику Пальмерстону, чествовал Дарью Христофоровну. Прием следовал за приемом, чаепитие сменялось чаепитием. Ей преподнесли усыпанный драгоценными камнями браслет. Слабое утешение для честолюбивой дамы…
Видимо, в Петербурге приглушили бы торжествующий бой в литавры по случаю подписания договора в Ункяр-Искелесси, если бы проникли в тайны внутренней британской переписи. Пальмерстон не без образности, хотя и грубовато характеризовал царившие в кабинете настроения: «С Россией все по-прежнему — мы ненавидим и рычим друг на друга, хотя ни та, ни другая сторона не хочет войны». Но военными приготовлениями и разведкой в Лондоне не пренебрегали. Дж. Понсонби получил право вызывать военные корабли в Проливы (с оговоркой — по просьбе Порты). В 1834 г. Балканы и Кавказ изъездил журналист и разведчик Дэвид Уркарт, которого английская историография довольно единодушно называет параноическим русофобом. Тогда же капитан флота Лайонс обследовал Проливы, а подполковник Макинтош «гостил» в Севастополе. В 1835 г. там появился другой гость, капитан А. Слейд. Осенью того же года сопровождавшие нового британского посла графа Дарема капитан Ч. Дринкуотер и подполковник В. Роуз «по пути» ознакомились с состоянием обороны Греции, Проливов, Дунайских княжеств. В России проворные разведчики обследовали военные сооружения в Николаеве, Севастополе, Херсоне; изучили боевую подготовку Черноморского флота. Русские власти вели себя с беспечностью, объяснявшейся, видимо, гостеприимством. Так, наместник на Кавказе М. С. Воронцов помог британскому разведчику Э. Спенсеру совершить вояж по краю; любезность командования Балтийским флотом простерлась так далеко, что в распоряжение капитана Кроуфорда был предоставлен корвет — чтобы удобнее было наблюдать маневры русской эскадры. Британские шхуны не раз пытались прорвать блокаду кавказских берегов и подвезти оружие сражавшимся горцам. Осенью 1836 г. был задержан парусник «Виксен» (с опозданием — он успел уже выгрузить оружие и порох), а его команда отправлена в Константинополь. Пальмерстон прислал резкий протест, а английская печать раздула такую кампанию, что, казалось, наступили последние дни мира…