Страница 16 из 43
Якобинские лидеры, подобно другим деятелям революции, мыслили политическими категориями. «Свобода» на их языке означала «высший идеал», «смысл бытия», «предельную цель общества», была синонимом слова «счастье». «Революция» означала смену общественного устройства: Деспотизма — Свободой. Все то, что весной 1793 г. называлось «революционными мерами», а затем — революционной диктатурой, в целом квалифицировалось как «деспотизм свободы», т. е. временное ограничение свободы ради ее окончательного торжества. Даже этические категории, столь часто встречающиеся в словаре якобинских лидеров, были наполнены политическим содержанием, и под главной из них — «добродетелью» — подразумевалась прежде всего верность революции.
Требования масс при подобном мышлении усваивались с трудом{143}. «Народ должен подняться не для того, чтобы запастись сахаром, а для того, чтобы изгнать разбойников», — вполне искренне мог заявить Робеспьер{144}. А как примечательны сетования Друга народа на то, что продовольственные волнения отвлекают Конвент от обсуждения «важных вопросов общественного спасения»{145}. Эту непоследовательность в демократизме якобинских вождей отмечали выразители настроений плебейства. «Если ты действительно друг народа, — обращался Бабеф от имени Фурнье к Марату, — если ты друг той его несчастной части, которая сделала все и для которой за четыре года не сделали ничего, о которой, кажется, до сих пор даже не подумали, будь постоянно на трибуне… пока не добьешься того, что осмелились потребовать Дюшозаль и Тальен, друзья санкюлотов: благосостояния неимущего класса»{146}.
Подобная критика, звучавшая в секциях, народных обществах, высказывавшаяся порой прямо в лицо депутатам Горы, конечно, приносила свои плоды, ибо за словом следовало действие: на площадях и улицах Парижа собирались многочисленные толпы возмущенных дороговизной и нехваткой предметов первой необходимости людей. Конвент осаждали делегации секций, требуя немедленного пресечения спекуляции, обесценения ассигнатов. Весной 1793 г. материальные нужды масс — и это главное — приобрели политическое значение той особой «силой обстоятельств», которая была четко выраженной «всеобщей волей бедного класса».
Итак, народное движение сделало введение максимума и других мер регламентации вопросом политики, причем политики очень конкретной. Никакие политические соображения не могли склонить к регламентации жирондистов, поскольку она противоречила их пониманию задач революции, интересам собственнических слоев, торгово-промышленной буржуазии, которые они отождествляли с интересами революции. Якобинцы тоже самим ходом политической борьбы, в которой они принимали непосредственное участие с 1789 г., оказались подготовленными к восприятию революции не только как столкновения абстрактных категорий, но и как более или менее конкретных общественных сил. «Чтобы победить буржуа, нужно объединить народ», — запишет Робеспьер в дни антижирондистского восстания{147}. В ходе перегруппировки сил весной 1793 г. антибуржуазные устремления городских низов и деревенской бедноты совпали с интересами революции, как их понимали якобинские лидеры, и это явилось решающим фактором изменения позиции последних.
«Поход на Конвент»
Складывание демократического антижирондистского, или якобинского блока есть процесс классовой перегруппировки сил, которая осознавалась как противостояние «богачам» и «буржуа» «бедняков», «рабочих», «неимущего класса». Повторю: «богач» или «буржуа» — это далеко не любой представитель того класса, которого современный историк отнес бы к буржуазии, а «рабочий» и «неимущий класс»— это совсем не пролетариат и даже не обязательно предпролетариат. В сознании современников Великой французской революции людей разделяло на классы не отношение к средствам производства, а образ жизни. Даже хозяин мастерской с десятком подмастерьев и учеников еще нередко сам работал с ними рядом, жил в одном помещении, обедал за одним столом. Его социальный статус определяло ремесленное звание, такой хозяин на языке своего времени мог называться «рабочим».
«Буржуа» жил на особицу, не смешиваясь с простолюдинами, которые допускались в его дом лишь как прислуга. «Буржуа» получал систематическое образование, посещал рестораны и театры, пользовался своим или наемным экипажем. Типичный «буржуа» 1793 года— «негоциант», купец — представитель той самой торгово-промышленной буржуазии, которую советская историография считает главной социальной базой жирондистов. «Негоцианты» еще в дореволюционной иерархии занимали особое положение среди третьего сословия, указом 1767 г. они квалифицировались как «живущие благородно» и имеющие право носить оружие{148}.
Полная противоположность «буржуа» — «санкюлот» по словесному портрету, составленному в среде секционных активистов: «Это существо всегда передвигающееся пешком, не обладающее ни миллионами… ни замками, ни слугами и живущее весьма скромно… на четвертом или пятом этаже. Он полезен, ибо может обрабатывать поле, ковать железо, жать, орудовать напильником, покрыть крышу, изготовить башмаки и пролить до последней капли свою кровь для спасения республики»{149}.
Политической осью размежевания классовых сил весной 1793 г. стал вопрос — максимум или свобода торговли. Поддержав требования о регламентации сферы обращения{150}, якобинские вожди заявили о себе как о выразителях интересов «санкюлотов», противниках «буржуа». Так демократический блок завершил свое политическое оформление. Еще в феврале, потерпев неудачу в попытке добиться максимума, активисты секционного движения не скрывали своего возмущения позицией «парижской делегации», депутатов от Парижа — в большинстве якобинских лидеров. Особенно досталось Марату за его активное участие в подавлении движения и к тому же «прикидывающемуся другом народа»{151}.
Сен-Жюсту припомнили его речь против «насильственных законов о торговле», пришлось ему выслушать санкюлотов, которые упрекали «ораторов, произносящих прекрасные речи и дающих очень хорошие советы» и притом «каждый вечер хорошо ужинающих»{152}. И в последующие недели народ, изливая свою горечь, возмущаясь дороговизной предметов первой необходимости и бездеятельностью Конвента, далеко не всегда щадил монтаньяров.
В апреле движение за установление максимума приобрело отчетливо выраженный антижирондистский характер. 1 мая многотысячная толпа жителей Сент-Антуанского предместья, предвосхищая «поход на Конвент» 31 мая, окружила национальное представительство и угрожала расправой жирондистским депутатам, если ее делегация, требовавшая таксации цен, будет арестована.
Подъем движения за установление максимума сопровождался ростом популярности идеи антижирондистского выступления парижских секций. 30 апреля посланники предместья Монмартра заявили Генеральному совету Коммуны, что требование об изгнании жирондистских лидеров из Конвента, изложенное в петиции большинства парижских секций 15 апреля, должно быть немедленно выполнено. В первых числах мая секция Сите призвала другие секции добиться обвинительного декрета против «вероломных уполномоченных»{153}. Однако неожиданные события отвлекли внимание секций. В начале мая в Париже разгорелась упорная борьба в связи с новым набором волонтеров, на этот раз для подавления мятежа в Вандее.
Первой восстала против него буржуазная молодежь: служащие разных бюро, частных контор и приказчики из лавок, ибо по предписанию Генерального совета они в первую очередь подлежали набору. В постановлении говорилось, что «временное отсутствие» этих лиц «вызовет меньше неудобств». По словам Шометта, следовало скорее оставлять тех, кто выпекает хлеб, делает башмаки, шьет одежду, чем тех, кто работает в бюро или конторе. Здесь проявился явный классовый подход, еще более выраженный в других словах Шометта: «Бедный сделал все, теперь наступила очередь богача… Нужно, чтобы эгоисты и молодые бездельники приносили пользу и чтобы полезные и почтенные рабочие люди получили отдых»{154}. В знак протеста буржуазная молодежь устроила 4–6 мая сходки в Люксембургском саду и на Елисейских полях. Там провозглашались жирондистские лозунги: «Долой анархию — да здравствует закон!», проклинали Марата и якобинцев. Когда национальная гвардия по приказу Генерального совета Коммуны рассеяла сборища, борьба была перенесена в секции.