Страница 31 из 55
На партийной конференции в Брайтоне (1947 г.) подавляющее большинство делегатов одобрило хартию; против было подано только три голоса. Однако это голосование не отражало истинного отношения к ней в партии. Сторонникам реформ невольно помогли наиболее яростные противники хартии, особенно У. Смитерс. Многие английские авторы признают, что экстремизм Смитерса, клеймившего государственное вмешательство как социализм, оттолкнул часть делегатов от оппозиции хартии. Если бы вместо столь резкой отповеди противники документа занялись критикой его частностей, дело могло бы принять иной оборот. Тем более что сам Черчилль отнесся к хартии без энтузиазма. Когда представитель реформистского течения Р. Модлинг по просьбе лидера, работавшего над заключительной-речью в Брайтоне, изложил в нескольких строках суть «Промышленной хартии», Черчилль заявил, что не согласен ни с одним ее словом. Модлингу пришлось напомнить главе партии, что документ уже принят конференцией. Тогда Черчилль все же включил написанный Модлингом текст в свою речь, но зачитал его «с рассчитанной холодностью, которую он всегда придавал пассажам в своих речах… написанных другими»{222}. Р. Блейк сравнивал «Промышленную хартию» по ее значению в истории консервативной партии с речами Дизраэли 1872 г., оговариваясь при этом, что ей как плоду коллективного труда «не хватало дизраэлевской риторики и окраски»{223}.
Идейно-политическая перестройка, несомненно, дала результаты. В 1951 г. консерваторы вернулись к власти и удерживали ее в течение 13 лет. Их успеху в 1951 г., конечно, способствовала утрата лейбористами былой популярности. Идейно и организационно обновленные консерваторы продемонстрировали, что они учли опыт прошлого и чувствуют пульс времени. Тот факт, что Батлер возглавил в кабинете Черчилля министерство финансов, должен был подтвердить, что партия стала на стезю реформистского консерватизма.
Собственно говоря, Батлер, Макмиллан и их сторонники осуществили традиционный маневр, с успехом проделанный Дизраэли по отношению к либералам; они похитили снаряжение у замешкавшихся лейбористов. «Мы должны были убедить массовый послевоенный электорат в том, что мы признали необходимость полной занятости и государства всеобщего благоденствия; что мы признали необходимость централизованного планирования», — писал Г. Макмиллан в своих мемуарах. «Мы, — продолжал он, — создали популярность позиции между старым либерализмом и новым социализмом. Я был убежден, что многие на правом фланге лейбористской партии работали над подобным синтезом»{224}.
Не случайно в 50-х годах влиятельный английский еженедельник «Экономист» ввел в обиход новый термин «батскеллизм», производный от фамилии Батлера, олицетворявшего реформистский консерватизм, и правого лейбористского лидера X. Гейтскелла. С того времени стали говорить о «батскеллистском консенсусе» — английском варианте американского либерально-консервативного консенсуса. Батскеллизм стал возможным в результате продвижения навстречу друг другу умеренных консерваторов и правых лейбористов. Он, однако, не означал полной идентичности позиций, у сторон сохранились различия в подходах. Консерваторы-реформисты стояли на правокейнсианских позициях, а лейбористы — на левокейнсианских. В соответствии с консервативным подходом главное состояло в том, чтобы обеспечить экономический рост, тогда общий «пирог», т. е. общественный продукт, увеличится и всем без исключения достанется по большему куску: поэтому нет смысла ставить вопрос о перераспределении богатства. Правые же лейбористы стояли на том, что кроме экономического роста и высокой занятости необходимо более справедливое распределение. Каждая сторона была убеждена, что кейнсианская модель может эффективно обеспечить ее специфические интересы и позиции.
Было бы упрощением считать, что все консерваторы безоговорочно приняли «батскеллистский консенсус». Многих из них раздражал сам факт, что имя видного консервативного деятеля соединяется с именем лейбористского лидера, пусть даже правого. Это было одной из причин, почему Батлеру не удалось стать преемником А. Идена на посту премьер-министра. Конечно, более важную роль сыграла его недостаточно жесткая позиция во время Суэцкого кризиса 1956 г., но нельзя сбрасывать со счетов и негативного отношения традиционалистов к его курсу в социально-экономической области. Тем не менее преемником Идена в 1957 г. стал Макмиллан, являвшийся, как уже отмечалось, сторонником того же курса, что и Батлер.
Сильная прагматическая тенденция, проложившая себе дорогу при Макмиллане, была поддержана Э. Хитом, ставшим лидером консервативной партии в 1965 г. Представитель консерватизма послевоенной формации, сторонник чисто делового, менеджерского подхода к социально-экономическим и политическим проблемам, он рассчитывал на успех «технических» решений, явно пренебрегая социально-психологическими и просто эмоциональными сторонами общественной жизни. О программе Хита 1965 г. на страницах «Санди тайме» говорилось, что она соответствует лишь одной стороне торийской души — прагматизму, но ей «недостает романтического идеализма, который давал о себе знать на всем протяжении истории тори»{225}. В отличие от «Промышленной хартии» хи-товский документ делал упор на сугубо конкретные цели, а не на общие принципы. Это находило благоприятный отклик у молодого поколения деловых людей, специалистов, которым импонировала технократическая, лишенная цветистой риторики манера Хита. Тем более что лейбористское руководство во главе с Г. Вильсоном стояло на той же технократической платформе и стремилось продемонстрировать свою деловую эффективность. Эти качества, казалось, давали надежду на выход из социально-экономических трудностей. Англии, где кейнсианская модель начала давать сбои раньше, чем в других промышленно развитых странах Запада.
Хит оставался в русле реформистского консерватизма, стремясь придать ему более модернизированный характер. Несмотря на обострение противоречий между консерваторами и лейбористами, несмотря на размывание «батскеллистского консенсуса», в позициях Хита и Вильсона имелось немало общего; особенно бросалась в глаза общность технократической фразеологии. На одном из плакатов либеральной партии во время избирательной кампании 1970 г. были изображены рядышком физиономии Хита и Вильсона с ехидной надписью: «Кто из двоих тори?»{226}
Тем временем под воздействием обостряющейся социально-экономической ситуации в консервативной партии стало набирать очки правое крыло. Под его влиянием в начале 1970 г. в отеле «Сэлсдон-парк» была разработана программа, предусматривавшая курс на сокращение государственного вмешательства, стимулирование свободного предпринимательства, усиление рыночного механизма, на борьбу с инфляцией за счет снижения уровня жизни трудящихся. Важнейшей предпосылкой для реализации этих замыслов должно было стать «обуздание» тред-юнионов. Хиту оказалось не под силу осуществить эту программу. Она натолкнулась на решительное сопротивление рабочего класса, прежде всего горняков. Их забастовка нанесла такой удар по правительству консерваторов, что оно так и не смогло оправиться от него. Провал Хита в качестве главы правительства привел его к поражению и в собственной партии.
Это было не просто личное поражение Хита, это были похороны «батскеллизма» как такового. Лидерство в консервативной партии перешло от умеренного реформистского крыла к правому, олицетворением которого стала М. Тэтчер, избранная лидером в феврале 1975 г.
Гнездо для консервативной кукушки
Еще труднее, чем английским тори, в первые послевоенные годы пришлось консерваторам в странах континентальной Европы: в одних из них консерваторы помогли фашистам прийти к власти и сами интегрировались в фашистские режимы, в других — они поощряли фашистских агрессоров, а в годы войны опозорили себя коллаборационизмом. Поэтому на авансцену политической жизни Европы вышли клерикальные силы, христианско-демократические партии, сохранившие влияние на широкие массы верующих. Представители христианско-демократических сил в той или иной мере участвовали в Сопротивлении, и это дало христианской демократии в целом большой политический выигрыш.