Страница 38 из 49
Национализм принял у фашистов форму зоологического расизма. В отличие от других националистических групп и течений фашисты не видели какой-либо альтернативы физическому уничтожению «расово чуждых элементов».
В духе самого вульгарного социал-дарвинизма нацистский фюрер строил свою аргументацию на грубых аналогиях между животным миром и человеческим обществом. Чтобы доказать необходимость расправы с «расово чуждыми элементами», он ссылался, например, на повадки обезьян, которые, как он утверждал, «забивают до смерти всякого чужака. А что годится для обезьян, должно быть в еще большей степени пригодно для людей». Сочетая проповедь геноцида с культивированием чувства превосходства «избранной расы», нацисты преследовали и важную социальную цель: принадлежность всех «истинных» немцев к «расе господ» снимала проблему социального неравенства. Расизм должен был, таким образом, создать иллюзию ликвидации классовых антагонизмов, а соучастие в геноциде — связать широкие слои населения круговой порукой с фашистскими палачами.
По сравнению с традиционной реакцией фашизм (прежде всего германский) отличался крайним авантюризмом.
Хотя все свойства нацизма в полной мере раскрылись после прихода к власти, когда в его руках оказались могущественные рычаги господства, эти признаки формируются еще на генетической стадии. В ее завершающей фазе нацизм выделяется сначала как самая последовательная, а затем и как главная сила экстремистской реакции. На основе идейно-организационной консолидации он во второй половине 20-х годов отпочковывается от прочих родственных формирований крайне правого лагеря. Нацисты претендуют на гегемонию.
Но этим не исчерпывается содержание данной генетической фазы. Ключевой момент генезиса фашизма — это слияние, синтез экстремизма мелкобуржуазного с экстремизмом господствующих классов при решающей роли последнего. Начало этому процессу было положено самим возникновением нацистской партии, он интенсифицируется с превращением нацистов в главную силу правого лагеря в конце 20-х — начале 30-х годов, когда мировой кризис подтолкнул в ряды нацистского движения растерявшихся представителей мелкой буржуазии и средних слоев, стимулировал фашизацию верхов. По мере приближения к власти мелкобуржуазный экстремизм все более растворялся в экстремизме верхов. Противоречия между двумя типами экстремизма не были антагонистическими, их нельзя отождествлять с противоречиями между массовым базисом и социальной функцией фашизма. Ведь мелкобуржуазный экстремизм, несмотря на присущие ему антимонополистические тенденции, отражал не столько истинные интересы мелкой буржуазии, сколько ее претензии и предрассудки.
Наглядным примером того могут служить так называемые «левые нацисты» во главе с братьями Штрассерами, которых буржуазные историки обычно изображают носителями неких «социалистических» идеалов первоначального нацизма. Аптекарь из баварского городка Ландсхута Грегор Штрассер даже чисто внешне мог служить живым воплощением воинственного мелкобуржуазного экстремизма. Его могучее телосложение, тяжелые кулаки и зычный голос были весомыми аргументами на многочисленных митингах и собраниях, часто сопровождавшихся потасовками. Если младший Штрассер — Отто — был главным образом кабинетным идеологом, то Грегор отличался бойцовским темпераментом и организаторской хваткой. Пока Гитлер сидел в заключении, Штрассер-старший сосредоточил в своих руках основные пружины нацистского партийного аппарата, и вплоть до конца 1932 г. на его плечах лежала тяжесть повседневной рутинной работы, которой чурался фюрер НСДАП. Именно Г. Штрассеру Гитлер после выхода из тюрьмы поручил завоевание Севера, где нацистам противостояли главные силы рабочего движения.
Известный западногерманский историк М. Брошат охарактеризовал концепции братьев Штрассеров как «ярко выраженные социалистические и пролетарско-революционные». Выражая прочно укоренившуюся в буржуазной историографии точку зрения, он утверждал, что «по крайней мере до начала 30-х годов между более революционно настроенной северогерманской НСДАП и мюнхенским партийным руководством оставалась глубокая пропасть»{236}. Несостоятельность этой идеи достаточно обстоятельно раскрыта марксистско-ленинской исторической наукой. Немало материалов, опровергающих это истолкование содержится и в работах зарубежных авторов разной ориентации, хотя для большинства буржуазных ученых такой взгляд уже успел стать аксиомой.
Прежде всего необходимо отметить неуместность определения «левые» применительно к штрассеровской группировке. Более широкое и активное использование антикапиталистической фразеологии не может служить для этого основанием. Их идейно-политические представления не выходили за пределы воззрений крайне правого националистического лагеря и в существенных моментах совпадали с официальной идеологией нацистской партии. Очень много общего у них и с «идейным богатством» «революционных консерваторов», причем во взглядах «левых» нацистов еще больше ощущается налет архаичности, преклонения перед «здоровыми» порядками средневековья. Идейную близость с «революционными консерваторами» подчеркивал в своих послевоенных воспоминаниях сам О. Штрассер.
Разработанная штрассеровской группой в 1925 г. программа в целом была близка 25 пунктам НСДАП, отличаясь от них лишь двумя чертами. Во-первых, несколько резче звучали антикапиталистические мотивы: речь шла о «социализации» крупных предприятий, ограничении крупной земельной собственности. А во-вторых, штрассеровская программа громко проповедовала идею сословно-корпоративного переустройства общества. Такой «органический» порядок должен был, по мысли авторов программы, ликвидировать классовое деление общества, обеспечить социальную стабильность, загнав все трудовое население в принудительно организованные гильдии, цехи, «товарищества». Совершенно прав Р. Кюнль, когда пишет, что штрассеровская программа «прокламировала возврат к докапиталистическим и раннекапиталистическим отношениям как выход для средних слоев из угрожаемого положения при позднем капитализме»{237}. Мысль о возврате к «славным» спокойным временам, когда все было устойчиво, когда каждый сверчок знал свой шесток, импонировала умонастроению «старого среднего сословия»: мелких предпринимателей, торговцев, ремесленников, которые испытывали повседневное давление крупного капитала.
Подобные взгляды находили отзвук и у служащих, и у неустроенных «академиков».
Как доказательство «левизны» штрассеровского течения буржуазные историки приводят тот факт, что оно ратовало за активную «рабочую политику», часто апеллировало к рабочим, пытаясь оторвать их от левых партий.
Надо отметить, что «рабочая политика» нацистов в последнее время стала привлекать самое пристальное внимание буржуазных ученых. Их интерес к этой теме в известной мере носит прикладной характер. Это видно хотя бы из тех задач, которые ставил перед своим исследованием американский ученый М. Келе: проверить эффективность «рабочей политики» нацистов, проанализировать, насколько им удалось «искоренить классовое самосознание у рабочих». В фокусе внимания Келе деятельность «левых» нацистов, наиболее активно пытавшихся внедриться в рабочий класс{238}.
Понимая, что социальный консерватизм братьев Штрассеров находится в противоречии с устоявшейся легендой о них как о выразителях «левых» тенденций в НСДАП, Келе не останавливается перед их развенчанием, а истинным глашатаем такого рода тенденций у него предстает… Геббельс. Тот действительно одно время подвизался в качестве секретаря и ближайшего приспешника Штрассера-старшего, но очень быстро переметнулся на сторону Гитлера. То обстоятельство, что именно Геббельс и ему подобные выступали в роли проводников нацистской «рабочей политики», со всей очевидностью обнажает ее демагогический характер.
Современные буржуазные историки навязывают мысль о том, что нацистская партия в целом первоначально придерживалась «прорабочего курса» в полном соответствии со своим названием. Поворот вправо, в сторону средних слоев и правящих верхов, будто бы произошел вынужденно, потому что не удалось вырвать рабочих из-под влияния коммунистов и социал-демократов. «Поворотные пункты» в истории нацистского движения западные ученые ищут между 1924 и 1930 гг. Чаще всего в качестве таковых фигурируют даты парламентских выборов 1928 и 1930 гг. или начало мирового экономического кризиса 1929–1933 гг. Полагают, что выборы 1928 г., на которых нацисты получили всего 2,6 % голосов, показали неэффективность курса, рассчитанного на привлечение рабочих, и тогда только происходит метаморфоза в сторону национализма и консерватизма за счет «социализма»{239}.