Страница 31 из 49
На итальянском политическом горизонте маячили реакционная и либерально-реформистская альтернативы. Необходимо было сделать выбор.
Реализации либерально-реформистской альтернативы препятствовали как расстановка сил в социалистической партии, где реформистскому течению противостояли максималистские «революционные фракции», так и относительная слабость буржуазных леволиберальных группировок.
Замыслы сторонников «либерального курса» вызывали недоверие праволиберальных, или, точнее сказать, консервативных, фракций верхов. Да и сами по себе эти планы были слишком куцыми: они предусматривали главным образом участие реформистов в качестве младших партнеров в правительственной комбинации. Социальные уступки, которые по логике вещей должны были лечь в основу такого курса, сводились к минимуму.
Тем временем фашисты изо всех сил старались продемонстрировать благожелателям в верхах свою активность и боеспособность. Пользуясь попустительством, а то и прямой поддержкой властей, фашистские скуадры терроризировали страну. Они громили помещения рабочих партийных и профсоюзных организаций, редакции газет, кооперативы, квартиры неугодных политических деятелей, в том числе не только коммунистов и социалистов, но и католиков. В частности, погром был учинен в доме левокатолического парламентария Г. Мильоли. На транспорте, предоставляемом властями, фашисты совершали карательные экспедиции не только против селений, но и против крупных городов. Особого размаха террор достиг в провинциях Эмилия и Романья, где позиции левых были сильны и в городах, и в деревнях. О том, что при желании властям не стоило бы большого труда подавить фашистский террор, свидетельствовал эпизод в Сарцане близ Генуи 21 июля 1921 г. Колонна из 500 сквадристов во главе с А. Думини, который войдет в историю как убийца депутата-социалиста Д. Маттеотти, по пути в Каррару заняла станцию Сарцана. Но там находились восемь полицейских и три солдата под командой капитана. Думини вступил с ним в переговоры. Сквадристам, привыкшим к содействию властей, надоело ждать исхода переговоров. Они окружили маленький отряд и стали шуметь, что пора покончить с болтовней. Тогда разозленные представители власти взяли ружья на изготовку. Из фашистских рядов раздался револьверный выстрел. Ответом стал ружейный залп. Несколько убитых и раненых фашистов осталось на земле, остальные обратились в бегство. Инцидент в Сарцане явился уникальным событием, явным исключением из общего правила, как и поведение болонского префекта Ч. Мори, пытавшегося усмирить фашистов. Не случайно Мори вскоре лишился должности.
Как явление общенационального масштаба, фашизм формируется в рамках политической стратегии буржуазии.
Если землевладельцы Паданской долины и часть промышленников использовали фашистов как ландскнехтов для расправы с крестьянами и рабочими, то даже умеренные группировки пошли на вовлечение фашистов в партийно-политическую структуру правящего лагеря. Джолитти, например, рассчитывал «приручить» фашистов и с их помощью «образумить» социалистическую партию. Он был в то время твердо уверен в том, что ему удастся сохранить контроль над ситуацией. (Только в 1924 г. он голосовал против доверия режиму чернорубашечников.) Даже представитель леволиберального крыла Ф. Нитти, предпринимавший немало усилий в духе либерально-реформистского курса, в конечном счете склонился к мысли о необходимости включения фашистов в правительственную коалицию. Летом 1922 г. он вел переговоры с Муссолини, нащупывая конкретные условия для подобного варианта.
Конечно, позиции различных либеральных группировок были при этом неодинаковы. Для Нитти дело шло о политическом эксперименте. Чтобы обеспечить его осуществление, нужно дать фашистам значительную свободу.
Этот взгляд на вещи сохраняется у Нитти и после того, как Муссолини пришел к власти. Весной 1923 г. либеральный политик подробно излагал свою точку зрения: «Необходимо, чтобы фашистский эксперимент совершался без помех: никакой оппозиции с нашей стороны… Если эксперимент не удастся, никто не сможет сказать, что в этом повинны мы или хотя бы что мы чинили препятствия. Если же он удастся, все должно будет вернуться к нормальному порядку вещей и к конституции, а это единственное, чего я желаю и в чем фашисты могут сослужить нам службу»{202}. Суть этих замыслов, как справедливо отмечает П. Алатри, сводится к следующему: «Фашисты должны были, по существу, вытащить каштаны из огня, т. е. раздавить социализм, а затем передать «очищенное» таким путем государство святошам либерализма и демократии»{203}. Мавр сделает свое дело и уйдет, полагали Нитти и его единомышленники.
Планы Джолитти были выдержаны в духе довоенного трансформизма. Умудренный прошлым опытом политик рассчитывал, что в рамках широкой коалиции удастся сгладить острые углы политической практики и идеологии фашистов, «нормализовать» фашизм, введя его в определенные конституционно-парламентские рамки как ценное к ним дополнение. Фашистский экстремизм должен был стать «живительным импульсом», освежающей струей для одряхлевшего либерализма. Безусловно, Муссолини не столь уже приятный партнер, но ведь в прошлом каток трансформизма укатывал и правых и левых. На это и надеялся престарелый политик, явно недооценивая, как и Нитти, динамику фашизма.
Наконец, целью правых либералов во главе с Саландрой было создание консервативно-фашистской коалиции. Естественно, Саландра рассчитывал стать премьер-министром такого реакционного правительства, но достойное место в нем предполагалось отвести и фашистам. Незадолго до «похода на Рим» Саландра, встречаясь с делегацией фашистов своего родного города, просил, чтобы его считали «почетным фашистом»: он записался бы в активные фашисты, если бы ему не было 60 лет{204}. Конечно, консервативный политик зашел так далеко, потому что предвкушал момент, когда он станет главой кабинета. Но вряд ли у него вырвались бы такие слова, не будь он проникнут чувством близости к новой политической силе. Депутат Сандрини, также представитель праволиберальных кругов, считал фашизм спасителем либеральной Италии и силой, способной консолидировать правящий лагерь: «В фашизме я вижу принцип, который объединяет всех нас». Именно эти группировки итальянских верхов рассматривали фашизм как «немного, к сожалению, грубое, но мускулистое крыло либерализма»{205}. Они даже опасались буржуазно-демократической альтернативы консервативно-фашистскому решению. Их страшила возможность создания коалиции из социал-реформистов Турати, либералов Нитти и представителей католической партии «пополяри» во главе с Л. Стурцо.
Даже те буржуазные ученые, которые хотели бы преуменьшить степень ответственности верхов, не могут не считаться с суровой реальностью фактов. Так, итальянский историк Р. Де Феличе признает вину правящих кругов Италии, похоронивших возможность создания буржуазно-демократического правительства с участием реформистских лидеров Ф. Турати и Д. Маттеотти. Господствующие классы Италии избрали решение «более простое и более соответствующее традициям» — они предпочли ориентироваться на фашизм{206}. Если для либералов левого толка ориентация на фашизм была прежде всего следствием определенных политических расчетов, то консервативное крыло либералов исходило главным образом из принципиального сходства своих внутриполитических и внешнеполитических установок с фашистскими. Особенно четкие формы фашистско-консервативный альянс принял на, так сказать, локальном уровне. Американский историк Ч. Майер прав, говоря, что важным фактором укоренения фашизма в структуре страны было не только насилие, но и фактическое слияние фашистских организаций с ассоциациями землевладельцев, местными либеральными клубами, коммерческими и промышленными группировками{207}. Этот сплав в свою очередь оказывал сильное давление на Рим. Фашистские тенденции в правящих верхах подкреплялись мощными импульсами, исходившими от провинциальной элиты.
Финансово-промышленные круги оказывали фашистам не менее широкую и существенную поддержку, чем их политическое представительство. К осени 1921 г. у буржуазии прошел острый приступ «великого страха». Революционное движение шло на убыль, «большевистская угроза» уже не выглядела прямой и непосредственной. Недавно пережитый ужас оставил неизгладимый след в сознании финансово-промышленных магнатов. Теперь они были «обозлены, но отнюдь не настроены панически».