Страница 24 из 49
Когда речь идет о рекрутах фашизма, нельзя не учитывать выходцев из люмпен-пролетарской среды, охотно клюющих на приманку реакции. Буржуазное общество постоянно воспроизводит эту прослойку, пополняющуюся за счет тех, кого оно деклассирует, выбрасывает из сферы производительного труда. По определению К. Маркса, люмпены представляли собой «отребье», «накипь всех классов»{168}. В. И. Ленин охарактеризовал их как «слой подкупных людей, совершенно раздавленных капитализмом и не умеющих возвыситься до идеи пролетарской борьбы»{169}.
Люмпены откликались на призыв реакции в самых ее разнообразных формах — будь то бонапартизм Наполеона III, буланжизм, джингоизм, «черные сотни» и, наконец, фашизм. Подобная среда поставляла фашистам и «фюреров» разного ранга. Молодой Гитлер по своему образу жизни был близок этому паразитарному слою. «Классическим» типом люмпена являлся пресловутый Хорст Вессель, один из главарей берлинских штурмовиков, убитый в пьяной драке, а затем канонизированный в качестве «героя и мученика» нацистского движения. Такого рода люмпенские, а порой и откровенно уголовные элементы подвизались в рядах практически всех фашистских движений. И в наши дни прочно укоренившийся в порах буржуазного общества люмпен-пролетариат служит социальным резервуаром для правых и левых экстремистов{170}. Среди фашистов «первого часа» (так обычно именовали тех, кто пришел в ряды движения еще до прихода Муссолини к власти) преобладали представители средних слоев, мелкой буржуазии, люмпен-пролетарские элементы. Так, на основе данных о составе нацистской партии, хотя и отрывочных до 1923 г., можно судить о ее социальном облике. Западногерманский ученый М. Катер подверг анализу фрагмент списка членов НСДАП на сентябрь-ноябрь 1923 г., включающий 4800 лиц (всего тогда в партии насчитывалось 55 287 членов). На долю низших средних слоев (ремесленники, фермеры, коммерсанты, мелкие чиновники, служащие частных предприятий) приходилось 66 % состава, на долю верхних средних слоев (высших служащих, чиновников, лиц свободных профессий) — 11,8 %. Что касается пролетариата, то в партии, именовавшей себя «рабочей», он был представлен главным образом провинциальными неквалифицированными рабочими со слабо развитым классовым самосознанием (9,5 %){171}.
Данные по фашистской партии Италии более репрезентативны. Имеется список за ноябрь 1921 г., охватывающий 151 644 человека (около половины всего состава). Ремесленники и торговцы представлены гораздо скромнее, чем в НСДАП (9,2 %), что примерно соответствовало их удельному весу в населении Италии. Правда, подмастерьев тогдашние статистики включили в разряд промышленных рабочих (15,5 %). Сравнительно большое количество сельскохозяйственных рабочих (24,3 %) объяснялось тем обстоятельством, что фашисты насильственно загоняли в свои ряды членов разгромленных ими социалистических и католических организаций сельского пролетариата. Фашисты нашли немало сторонников среди землевладельцев, в том числе «новых» земельных собственников, т. е. зажиточных крестьян, сумевших за годы войны существенно расширить свои владения (крупные, средние, мелкие собственники и арендаторы — 11,9 %). Велик удельный вес государственных и частных служащих — 14,6 %, тогда как в структуре населения страны на них приходилось 4–5 %. Довольно много и лиц свободных профессий — 6,6 % (по стране 5 %). Широко представлены студенты и учащиеся старших классов (13 %); они чаще всего были выходцами из семей служащих, коммерсантов, землевладельцев и промышленников. Преподаватели составляли 1,1 % членов партии (4–5 % общего количества этой профессиональной группы в стране){172}. Многие учителя и студенты, вернувшись с фронта, столкнулись с трудностями, а зачастую просто с невозможностью продолжать работу или учебу. Жертвами безработицы стали не только учителя, но и врачи, инженеры, лица других профессий с высшим образованием. Надежды на восстановление прежнего статуса определенная их часть связывала с фашизмом.
Нетрудно уловить различия в социальном составе фашистских партий Германии и Италии, вытекающие из разного уровня экономического развития и социальной структуры двух стран. Хотя и в том и в другом случае велик удельный вес мелкобуржуазных элементов, но у нацистов это главным образом мелкие предприниматели, торговцы, ремесленники, т. е. «промысловое среднее сословие», а у итальянских фашистов, если воспользоваться определением Л. Сальваторелли, — «гуманитарная мелкая буржуазия». Эта разница проявилась, в частности, в большей идеологической подвижности итальянского фашизма, его более пестром по сравнению с нацизмом идейном багаже.
Говоря о психологических аспектах генезиса фашизма, нельзя пройти мимо того факта, что весьма значительную и наиболее активную часть фашистского контингента составляли бывшие фронтовики, которых после войны буржуазное общество не могло обеспечить работой и достатком. Муссолини восхвалял фронтовиков как «траншейную аристократию», кровью заслужившую право определять судьбы послевоенной Италии. Фашистская пропаганда внушала фронтовикам иллюзорное представление о том, что они будто бы являются той самой «третьей силой», которая призвана сменить одряхлевшие правящие классы.
Разумеется, не следует преувеличивать успехи фашистской вербовки среди фронтовиков. Многие из них не поддались фашистской пропаганде, а многие, поддавшиеся на первых порах националистическому дурману, вскоре прозрели. Не случайно именно в вооруженных силах возникали первые очаги революционной борьбы, происходили восстания солдат и матросов. Вообще «человек с ружьем» стал ключевой фигурой послевоенных революционных боев. Однако империалистический характер войны порождал также тип фронтовика с психологией и повадками ландскнехтов. Фашисты «первого часа», своего рода «элита», рекрутировались главным образом из участников войны, которые не смогли или не пожелали вернуться к прежнему образу жизни, так как былой статус их не устраивал. Их претензии шли гораздо дальше. Отношение этих людей к буржуазному обществу было двояким. Осуждая и отрицая существующее положение вещей, они не покушались на принципы капиталистического устройства. Их недовольство объяснялось собственной незавидной ролью в буржуазном обществе. Чаще всего это были выходцы из буржуазии или средних слоев, для которых война превратилась в привычное занятие, своего рода ремесло или спорт. Они представляли собой идеальный контингент для авантюр и контрреволюционного террора. Разглагольствования о «траншейной аристократии» льстили их самолюбию и находили у них живой отклик.
Бессмысленное четырехлетнее кровопролитие, послевоенные кризисные потрясения подрывали остатки веры в рациональность окружающего мира. В тщетных поисках выхода, в метаниях между различными крайностями, в стремлении к спокойствию и порядку социальные элементы, лишенные четкого классового самосознания, готовы были пойти за любым сколько-нибудь искусным демагогом.
«Удар кинжалом в спину», «ноябрьские преступления», «версальский позор» — этот набор пропагандистских мифов, распространявшихся в побежденной Германии, призван был объяснить все беды послевоенного бытия. Они выстраивались в простую и, казалось бы, предельно четкую схему: «ноябрьские преступники» нанесли «удар кинжалом в спину» победоносному войску, результатом чего и стал «версальский национальный позор». Версальский мир мрачной тенью лег на Веймарскую республику, которую реакционная пропаганда сделала синонимом национального унижения. Буржуазно-демократический режим по западноевропейскому образцу изображался как чуждая германскому духу, навязанная извне модель. Неприязнь к буржуазной демократии западного стиля усугублялась крахом иллюзий, порожденных широковещательной пропагандой американского президента В. Вильсона, который после выдвижения своих «14 пунктов» и плана создания Лиги наций стал на какое-то время «идолом мещан и пацифистов»{173}. Тем более велико было разочарование воодушевленного мещанства, когда из тумана напыщенной проповеднической фразеологии Вильсона вырисовывалась жестокая реальность послевоенного империалистического урегулирования.