Страница 13 из 49
Примером усиленного культивирования социал-дарвинизма в Германии может служить факт проведения в 1900 г. под патронатом Ф. Круппа конкурса на лучшее сочинение по теме «Чему нас учат принципы социал-дарвинизма применительно к внутриполитическому развитию и законам государства». Первую премию на конкурсе получило эссе В. Шальмайера, в котором правовые и моральные проблемы рассматривались с точки зрения борьбы за выживание, а главная мысль сводилась к тому, что всякое сохранение слабых, неполноценных ведет к всеобщей дегенерации.
Надо сказать, что поначалу к социал-дарвинизму в Германии отнеслись подозрительно, поскольку Дарвин был англичанином; англичанами были и первые интерпретаторы, пытавшиеся приспособить его учение к общественной жизни. Но довольно скоро социал-дарвинизм настолько укоренился в Германии, что стерлось клеймо его английского происхождения. Здесь он принял наиболее последовательную агрессивную форму, а самым пышным цветом расцвел в гитлеровском рейхе.
К числу родоначальников социал-дарвинизма принадлежали Б. Кидд и К. Пирсон, которые провозгласили англосаксов самой жизнеспособной расой, в силу естественного отбора доказавшей свое право на мировое господство. Эта концепция была популярна не только среди соотечественников Кидда и Пирсона — английских джингоистов, но и по другую сторону Атлантики, в США. Там книга Кидда «Социальная эволюция» вышла огромным по тому времени (1894–1895 гг.) тиражом — 250 тыс. экземпляров.
В сочинениях американского историка Д. Барджесса идея превосходства англосаксонской расы приобрела оттенок того биологического расизма, который был свойствен пангерманистам. Не случайно американский исследователь Д. Прэтт в 1936 г., когда, теория и практика фашизма нашли конкретное угрожающее воплощение в большой группе стран, писал, что многие идеи Барджесса могли быть взяты на вооружение идеологами нацистского рейха{87}. Наряду с Барджессом заслуживают упоминания и такие известные апологеты англосаксонской гегемонии, как Д. Фиске и Д. Стронг.
Пионерами геополитики выступили в Англии X. Маккиндер, в Германии Ф. Ратцель — правоверный член Пангерманского союза. В США наиболее авторитетным пропагандистом геополитических концепций выступал плодовитый публицист и историк адмирал А. Мэхэн, в 1902 г. избранный президентом Американской исторической ассоциации. Автором термина «геополитика» считается близкий к пангерманским кругам швед Р. Челлен.
Сплавом социал-дарвинизма и геополитики явилась его доктрина морской мощи, приобретшая популярность в англосаксонском мире. ««Все вокруг нас находится в состоянии борьбы, «битва за жизнь», «борьба за существование» — слова настолько знакомые, что мы не даем себе труда задуматься над огромной значимостью их смысла. Повсюду одна нация противостоит другой, и мы, американцы, не являемся исключением», — утверждал Мэхэн{88}.
Геополитики и их последователи ввели в обиход миф о расширении жизненного пространства как необходимой предпосылке существования наций и государств. В социал-дарвинистском духе геополитики уподобляли государства человеческим организмам, чувствующим и мыслящим. Войны выглядели у них естественной потребностью растущих организмов, извечной формой борьбы за существование. Через последователя Ратцеля и Челлена К. Хаусгофера геополитика непосредственно вошла в фундамент идеологии нацизма и его военно-стратегической доктрины.
Эта псевдонаучная дисциплина сохраняет свою притягательность и для современных фашистов. Например, чилийский диктатор Пиночет в свое время преподавал геополитику в военном училище. Геополитические мотивы явно проступают во внешнеполитических установках чилийского фашизма.
Социал-дарвинизм и геополитика были призваны служить псевдонаучным оправданием притязаний империализма, формировать у масс убеждение в том, что империалистическое насилие — проявление неотвратимых законов природы и общества. Антигуманистическая проповедь насилия, будучи облеченной в эстетизированную форму, эффективно воздействовала на массовое сознание.
Задачу эстетизации реакционной политики в Германии особенно рьяно решали многочисленные группировки, отдельные публицисты и литераторы, принадлежавшие к идеологическому течению «фёлькише», т. е. «народническому» (от немецкого слова das Volk — народ).
Одним из стержневых элементов идеологии «фёлькише» было понятие «народ», трактуемое как культурно-биологическая и мистическая общность. Проповедники «фёлькише» для обоснования расизма выдвинули тезис о мнимом превосходстве германской культуры, вобравшей в себя неисчерпаемое богатство немецкого народного духа, над бездушной либеральной цивилизацией остальных западноевропейских народов.
Во взглядах приверженцев «фёлькише» отразился страх интеллигенции и мелкобуржуазных слоев перед последствиями стремительного капиталистического развития, прежде всего ростом пролетариата, его активной борьбой за свои права. Отсюда их тоска по средневековью с его устойчивой, по их мнению, социальной структурой, неторопливым ритмом жизни. Средневековье выглядело в писаниях идеологов «фёлькише» эпохой социальной гармонии, расцвета подлинно «народных» сельских добродетелей. Рельефным воплощением подобного мира идей считается так называемый крестьянский роман Г. Лёна «Вервольф», где в качестве «народной» добродетели воспета жестокость. Страницы романа заполнены кровавыми деяниями героев, живших во времена Тридцатилетней войны, — времена, которые, по словам автора, были… столь же ужасающими, сколь и прекрасными.
Идеи «фёлькише» глубоко укоренились в литературной и театральной жизни Германии, нашли отражение в разнообразных произведениях искусства. Особенно сильным оказалось их воздействие на школы, университеты, вообще сферу просвещения. Значительную часть идеологов «фёлькише» составляли неудачливые «академики», т. е. лица с высшим образованием, не нашедшие соответствующего их статусу места.
Идеологи «фёлькише» создавали видимость аполитичности своих концепций, призывая к погружению в духовную жизнь. Между тем существо их взглядов, скрытое абстрактно-мистической оболочкой, мало чем отличалось от существа взглядов самых экстремистских политических группировок.
Доказательством могут служить концепции П. Лагарда (1827–1891){89}. Не ограничиваясь проповедью морально-этических положений, преисполненный ненависти к либерализму, Лагард выступал за консервативные социально-политические порядки. Поскольку даже политическая реальность бисмарковского рейха не соответствовала его крайне реакционным воззрениям, Лагард осуждал традиционный консерватизм, целью которого является лишь сохранение статус-кво, и взывал к консерватизму иного типа, готовому на самые радикальные меры и изменения. Германская гегемония в Европе представлялась Лагарду, как и его последователям, чем-то само собой разумеющимся. Не удивительно, что Лагард стал своего рода пророком для германских крайне правых кругов. Нацисты имели веские основания считать его одним из своих предтеч.
Нельзя пройти мимо того факта, что во время второй мировой войны специально для солдат гитлеровского вермахта была издана антология писаний этого мистика и мракобеса.
Многочисленные группы «фёлькише» пережили первую мировую войну и усердно подтачивали устои Веймарской республики, прокладывая путь «третьему рейху». У «фёлькише» нацисты позаимствовали ритуалы и символику, в частности знак свастики. Нацистское движение легко поглотило своих идейных предшественников еще до прихода к власти.
Насилие, национализм проповедовали некоторые деятели итальянской культуры. Иррационализм, мистика, садизм — все самые отвратительные элементы политической и духовной жизни — с наибольшей выразительностью проявились в даннунцианстве, которое, по словам итальянского философа Э. Гарэна, было не чем иным, как отражением убогого мировоззрения мелкой буржуазии, оснащенного громкими словами{90}. Г. Д’Аннунцио, популярный в свое время писатель, подвизался почти во всех литературных жанрах. А. Грамши охарактеризовал его как мастера высокопарной риторики{91}. Его творчество, его образ жизни, подогнанный под ту роль, которую писатель разыгрывал перед обществом, и создали определенный даннунцианский стиль, служивший вдохновляющим образцом для кандидатов в «сверхчеловеки» из разных социальных слоев. Д’Аннунцио представал в качестве «героя», возвышающегося над толпой, стоящего над всякого рода общественными и моральными ограничениями, неустрашимого искателя приключений, кондотьера и изысканного эстета. Презирая «серую толпу», он владел искусством воспламенять ее патетическим красноречием, воздействовать на воображение людей с помощью символики и ритуалов. «Сотни тысяч итальянцев, — пишет советская исследовательница Ц. И. Кин, — видели в книгах Д’Аннунцио и в нем самом нечто героическое, игнорируя его снобизм, вульгарность, скандальную нечистоплотность в денежных делах»{92}. Даннунцианский стиль был усвоен фашистами и стал для них своеобразной этической нормой поведения. Много перенял у Д’Аннунцио Муссолини. Хотя личное соперничество между этими людьми не позволило им ужиться друг с другом, тем не менее невозможно представить процесс генезиса фашизма и его восхождение к власти без Д’Аннунцио, чье влияние на различные стороны итальянской жизни сопоставимо с влиянием целых литературных течений и направлений.