Сны над Танаисом

- Прости, Атеней. Я помолюсь за твою душу, - Гестас бережно прикрыл тело брата щитом и повернулся спиной к предателю Хиону и его стреле, замершей в одном, последнем шаге от жертвы.

Отвернувшись от них, Гестас затаил дыхание и широко раскрыл глаза. Он не увидел перед собой ни закатного неба над тихой Меотидой, ни варварского войска под стенами Белой Цитадели.

Он стоял на пороге ухоженного дворика, а из дверей дома, радостно улыбаясь и протягивая навстречу руки, шла к нему красивая женщина, одетая в небесно-голубой пеплос.

- Клеариста... - прошептал Гестас, узнав мать Эринны.

- Милый мой! - услышал Гестас любимый голос, но более глубокий голос, не девушки - матери, греющей сердцем своих детей и свой дом. - Как же долго ты возвращался! Я молила Диоскуров сократить твой путь. Мы так тебя заждались.

- Эринна! - прошептал Гестас, в страхе и радости узнавая во взрослой хозяйке дома свою любимую.

- Ты устал, любимый, я вижу, - тихо и ласково сказала Эринна, касаясь теплыми пальцами висков и щек Гестаса. - Путь был труден... Мы еще не садились за стол, ждали тебя. Проходи скорее в дом, я омою твои ноги.

Из дома со звонкими, радостными криками выскочили двое малышей/ Раскатив на бегу кувшины у колодца, они кинулись к Гестасу, и оба мигом повисли на его коленях.

- Какие... дети? - растерянно прошептал Гестас.

Ясный, ласковый смех Эринны был ему ответом:

- Дети, дети, взгляните на своего отца, - смеялась она. - Он так утомился в дороге, что не признает теперь собственных сыновей... Милый мой, идем. Тебя ждет ужин.

Сыновья соскочили на землю и потащили Гестаса за руки к дому.

Гестас шагнул вперед.

- Заслужил ли я? - смущало душу холодное сомнение. - И когда же эта жизнь...

Короткий, злой посвист послышался вдогон, и наконечник сарматской стрелы коснулся спины. Боль брызнула по всему телу струйками горячего железа.

Гестас замер на миг, вздохнул через силу и шагнул еще раз.

- Да, она будет... - узнал он. - Только эта жизнь и есть правда. Я заслужил... потом... через век... или эон... не важно... Я не солгал...

Пепельной тенью скользнула пустая мысль: чья же стрела догнала его - Хиона или тех, ночных призраков?.. Если это - ночная стрела, то добрался ли он до Цитадели, не оказались ли два дня в Цитадели только странным предсмертным видением.

- Нет! - молча крикнул врагам Гестас, опершись на руку Эринны. - Нет, проклятые духи тьмы! Теперь вам никакой болью и никакими засовами не убедить меня, что вся правда - только в ваших стрелах, пущенных в спину. Я успел узнать, что есть правда. Вот она здесь, передо мной - в моем доме и в моих детях.

Жидкое, кипящее железо вновь пролилось в тело, и Гестас едва устоял на ногах.

Это - вторая стрела... Следом за первой, эта - Хионова.

Собрав последние силы, он шагнул в дверь дома, в сияние теплых оливковых огней.

- Вот я вернулся... - легко вздохнул Гестас, умирая на грани времен. - А вам, исчадия Стикса... достанется... лишь ничтожный прах... ибо всегда только жизнь...

"ПОНТИЙСКИЙ МАГ"

Я - Эвмар-Прорицатель. Имя дал мне отец. Тридцать семь лет назад, ранним утром в канун праздника Деметры, он склонился над моей колыбелью. Твердыми, как дерево, пальцами он осторожно пригладил младенческие былинки на моей голове и тихо проговорил, словно помолился о счастливом плавании своей галеры:

- Я хочу, чтобы ты был Эвмаром. Будь Эвмаром, сынок. Пусть Геракл встанет за твоими плечами. Пусть Диоскуры-хранители озарят своей милостью твои пути... Пусть в твоем плавании волны никогда не поднимутся выше твоих колен.

Прозвище - злобная тень, наколдованная моему имени жрецом Аннахарсисом, бронзовым стариком с аспидными глазами. Пять зим тому назад, поздней ночью в канун мистерий Кибелы, он стоял у алтаря и с холодной улыбкой следил за танцем саламандр в тонких язычках оливкового пламени. Потом он повернулся ко мне и сказал чеканным распевом, словно играя словами злого заговора:

- Город будет звать тебя Прорицателем. Ты - Прорицатель волею неизвестного мне сильного духа. Люди будут смотреть тебе вслед и говорить друг другу шепотом: вот идет Эвмар-Прорицатель.

- Почему ж не пророк? - задал я ему вопрос, а душа моя звенела, как перетянутая тетива.

- Ты не пророк, - тонко улыбнулся бронзовый старичок Аннахарсис, подарив мне прозвище, уже готовое ударить в спину ножом дурной молвы. - Пророки босы и вещают на торгах невежественной черни, ты же ходишь среди сильных в кожаных варварских сапогах, ты носишь кожаный пояс и скифский акинак. Пророки не носят мечи и не убивают, ты же убивал... или убил - разницы нет. Ты - прорицатель, ибо прорицатели не любят тех, кому они прорицают. Пророки же любят. Пророк - это судьба. Прорицатель - это род занятий. Тебя будут звать Прорицателем, ибо это так, а не иначе.

Как он хотел, жрец Сераписа, Аннахарсис, чтобы я ослеп от ярости и не сдержал себя. Тогда бы он поймал меня голыми руками без всякого силка и приманки.

Он ударил меня в самое сердце. Ведь я люблю Танаис, он дорог мне, как первая молитва отца над моей колыбелью, как память о матери, как улыбка моей дочери Азелек и поцелуй Невии. Я знаю, что скоро, умирая перед его стенами, я взмолюсь к богам о его покое.

Я родом из Фанагорими: там, на самом берегу залива, стоит высокий дом из песчаника, в котором я появился на свет. Я помню сладкую тьму и нарастающий гул, подобный потокам водопада. Он исходил отовсюду. Меня мягко подпихивало под зад, выталкивало из чрева - и я вдруг вывалился в ослепительную, ледяную магму, на руки повивальницы. Страшная тяжесть сразу потянула меня вниз, а царство живых вихрем завертелось надо мной. Я знал одно спасение - Голос, он вырвался из моей души и остановил вращение.

Когда надо мной склонился отец, меня заволокло удушливой дымкой, и я завопил еще громче. Мой отец был торговцем нефтью. В тот самый миг я возненавидел на всю жизнь аромат нефти, и в тот же самый миг я беззаветно полюбил своего отца. Так же случилось с моей судьбой. Я люблю свою судьбу, но ненавижу запах черной, горючей жидкости, который исходит от нее.

Я любил, когда отец стоит немного поодаль, откуда не доносится нефтяной дух, и молча смотрит ко мне в колыбель. Я затихал и долго смотрел на него. Так мы радовались жизни, радовались друг другу и были счастливы тем, что живем в этом мире вдвоем.

С той ночи, когда мой отец погиб, я полюбил его еще сильнее. Он больше не покидает меня на своей галере, он всегда рядом со мной, он всегда позади меня, справа, его рука лежит на моем плече, и от нее больше не исходит мучительный нефтяной аромат.

Это случилось в мою вторую весну. Так рано боги напомнили мне, что есть смерть. В ночь, когда погиб мой отец, Рок нашей семьи вывернулся чешуйчатыми кольцами и злобно стегнул хвостом - и на конце хвоста в тот миг оказалась галера отца. По морю пронесся вихрь и опрокинул ее. В ту ночь меня терзали страшные грезы. Я захлебывался в черной воде вместе с отцом, а луна клубилась в окнах тяжелым туманом. Я плакал, меня бил озноб. Мать прижимала меня к себе и тоже плакала - от дурного предчувствия.

На рассвете рыбаки-меоты в волнах прибоя подобрали тело отца. За ним по воде до самого горизонта тянулось огромное радужное пятно.

Нам с матерью помог старый товарищ отца, тоже судовладелец, Набайот, сын Цадока, иудей из Гермонассы. На свои средства он устроил погребение и заказал мраморную плиту с добрыми словами об отце. На погребении он стоял рядом с матерью и плакал.

Выгодно продав оставшиеся от отца амфоры с нефтью и нескольких рабов, он погасил отцовские долги. С нами остались только верные отцу стряпуха и два нубийца. Они не приняли вольную, которую мать предлагала им. Позднее в нашем доме появился еще один человек, учитель Елеазар. Его привел ко мне Набайот. Елеазар стал обучать меня грамоте, языкам и геометрии. Я оказался способным учеником.

Набайот регулярно снабжал нас деньгами и хлебом, и на жизнь нам вполне хватало. Отправляясь в далекий путь, он оставлял попечительствовать над нами своего племянника Иеремию.