Страница 27 из 40
– Он готовится, – не без легкого волнения заметил я.
– Пусть пеняет на себя, – беззаботно усмехнулся Евгений.
У меня в запасе оставалась еще одна надежда. Я вышел вперед со словами:
– Разумеется, возражений нет… раз и секунданты, учитывая угрозу нападения, при оружии… Но у меня есть один вопрос к вам, капитан. Вы обещали принести извинения мадемуазель Верховской. Обещание исполнено, позвольте узнать?
– Вы нарушаете конфиденциальность, лейтенант, но я готов ответить, – с нескрываемым сарказмом отвечал де Шоме. – С мадемуазель Верховской мы вполне объяснились. Если бы не ваше непростительное вмешательство, я, пожалуй, пошел бы и на более весомые уступки… и даже выполнил бы все обещанные ей условия.
Про себя я подумал: «Как же, дождешься от тебя, негодяя, выполнения условий и обещаний», вслух же подался прямиком в миротворцы:
– Если вы определенно принесли извинения, капитан, то теперь прошу обоих соперников заметить: истинная причина поединка потеряла свой вес. Не стоит ли теперь немного остыть и примириться? Ведь вы оба – верноподданные императора Франции, и ваша гибель в чужой и враждебной стране в результате ссоры выглядит последней нелепостью.
Бес ли, Ангел ли шептал мне в ту минуту: «Да пристрелите друг друга оба, меньше у нас хлопот со всей Великой Армией станет!» – Так-то оно так, но и своя «рубашка», пусть и французского покроя, была в тот час ближе к телу. Я предчувствовал: Смерть ходит кругами и вокруг меня.
– Что ж, вы доложите о нашем поединке военному прокурору… когда тот явится разбирать вашу старую распрю с лейтенантом Нантийолем? – с усмешкой вопросил де Шоме.
Я повернулся лицом к Евгению и посмотрел на него вопросительно.
– Смею напомнить, что истинная причина поединка в оскорблении, нанесенном мне капитаном де Шоме, – с холодной улыбкой проговорил Евгений, обращаясь как бы сквозь меня к капитану. – Если он соблаговолит принести мне извинения, причин для поединка, действительно, уже не станет.
Я вновь повернулся лицом к де Шоме. Выражение лица его было поистине зловещим.
– Как я могу понять, лейтенант, – обратился он прямиком ко мне, а не к Евгению, – с заданием по арифметике вы не справились. А теперь еще и оказались меж двух огней. У вас есть возможность исправить только одну ошибку… Спросите, каким образом? Отвечу: отойти в сторонку.
Одна из надежд умерла. Однако умерла не последней. Я собрался с духом… и отходить в сторонку не стал.
– Итак, за неимением дуэльного оружия, вы стреляетесь из собственного, кавалерийского, – артикульным тоном дуэльного кодекса проговорил я. – Моя обязанность спросить соперников: нет ли у них против этого возражений?
– Давно пора начинать, – прорычал де Шоме. – А то дождемся: вся русская армия подойдет на нас поглазеть.
С секундантом де Шоме, французским унтером, мы отмерили оговоренную дистанцию в двадцать шагов. С превеликой неохотой я расстался со своей саблей, установив ею один из барьеров… Мы коротко и сухо раскланялись с унтером и стали расходиться.
Поверишь ли, любезный читатель, уши мои, казалось мне, зашевелились, как у лесного зверя, пытающегося уловить всякий шорох, всякое движение. И вот когда до Евгения оставалось всего шага три и я уж набирал в грудь побольше эфиру земного, чтобы объявить готовность к схождению противников, вдруг позади меня, но довольно далеко, кусты затрещали… раздался вскрик… и вдруг ахнул и раскатился в лесу ружейный выстрел… и пуля просвистела мимо в вершке от наших с Евгением голов.
Помню, как в детстве тянул я пальцами из зубов паточную тянучку… Так же отложилась в моей памяти и последовавшая минута, даже половинка минуты. Время двинулось необъяснимо тягуче. Казалось, все свершившееся дело уложилось меж двух гулких ударов моего сердца.
– Стреляй! – услышал я позади себя злобный крик де Шоме, перекрывший некое полусобачье-полуволчье рычанье, доносившееся издали, откуда был только что ружейный выстрел.
Краем взора я заметил, что страж справа от меня, стоявший дотоле столбом, вздрогнул и стал вскидывать ружье в нашу сторону, схватив его под курок. Его целью несомненно был Нантийоль. Евгений же выстрелил в него, даже не поднимая пистолета, – прямо от пояса. Егерь как стоял прежде, так и упал навзничь столбом.
– Левый! – тут же крикнул мне Евгений.
Пришед на поединок, я держал пистолет по-разбойничьи за поясом –чтобы при случае вмиг выхватить его и взвести курок. Второй «страж-убийца», однако, успел вскинуть ружье и выстрелить, но Евгений вовремя отскочил в сторону и остался невредим. Мой же выстрел был верным: удар пули развернул егеря боком и тоже свалил наземь.
Мысль скорее вернуть себе саблю овладела мной. Я развернулся волчком и кинулся к своему оружию, воткнутому в землю, по пути удивляясь странной картине: капитан де Шоме, держа пистолет в вытянутой руке, мчался в атаку, но не на меня, а к егерю, сраженному Евгением… И вдруг он резко остановился – и выстрелил!
В следующий миг я уже вырвал саблю из земли и бросился на него.
Меня чудом спасли два обстоятельства: стремительность Евгения и… внезапный, холодящий душу рык неведомого зверя в кустах, отвлекший секунданта де Шоме.
Когда я, охваченный яростью, несся на капитана, он уже отваливал в сторону тело Нантийоля, упавшего прямо на ружье убитого им егеря.
Мелькнула мысль: «Вот глупец! Не внял мне!»
Времени капитану хватило лишь приподнять ружье, а мне ускользающего мгновения как раз достало, чтобы резко, боковым ударом сабли влево оттолкнуть в сторону конец ружейного ствола, а возвратным движением достать отклонившегося капитана по правому виску. Череп хрустнул. Капитан де Шоме, выпустив ружье, упал замертво.
Внимание его секунданта в продолжение сей стремительной схватки было отвлечено пугающими звуками со стороны. Полагая, что командир сам справится с противником, секундант держал под прицелом своего пистолета кусты, откуда вот-вот грозило выпрыгнуть какое-то клыкастое чудище. Меня, как ни удивительно, те звуки пока совершенно не занимали. Может, именно потому, что знал я наверняка, что никаких чудищ в лесах подмосковных не водится со времен царя Гороха. Зато у французов, по счастью, были о Москве и ее окрестностях самые мифические представления – с медведями, заходящими в трактиры на Неглинной.
Как только ружье оказалось в моих руках, унтер, не стреляя в меня, сам бросился в кусты, хотя и не прямиком в пасть чудищу.
Я не стал разряжать ружье ему вдогонку: он удирал шустро, а пулю стоило приберечь. Глянул я на лежавшего навзничь Евгения. Лицо его было залито кровью. Жалость, искренняя жалость стиснула мое сердце! Хотя, казалось бы, чего жалеть: самый опасный враг мой убит, и я вновь свободен пред ним от всех мыслимых и немыслимых обязательств чести. Оставалось только позаботиться в сих непростых обстоятельствах о безопасности хозяйки усадьбы и ее больного отца.
Но… Я присмотрелся к Евгению, опустился на колени… Он дышал! Пуля прошла почти по касательной линии, разорвала кожу с мякотью как раз на виске, и, ударив пролетом кость, контузила, лишила лейтенанта чувств. По крайней мере, в этой части приключений наших мы с Евгением были теперь наполовину квиты: я получил контузию от своих дважды, и вот мой соперник наверстал часть от своих же… По сию пору я поражаюсь тому чувству теплой радости, что охватило меня – радости, что остался в живых враг мой, коему, вероятно, малого стоит, как встанет на ноги, застрелить меня или заколоть мудреным италианским приемом на следующей по его счету дуэли!
Тем временем из кустов выскочило «чудище». Им, разумеется, оказался изобретательный кузнец с апостольским именем. Удивляться было некогда… да, пожалуй, я изначально догадывался в глубине души, чья затея спасла нам с Евгением жизнь.
– Ваше благородие, ведь все и сошлось, как я подслушал! – поделился и радостью своею, и гордостью кузнец, подбегая. – Как мы с братцем-то накрыли того подсадного! Он только ружье выставил в вас палить, а мы на него – ух! Он и смазал! А апосля-то как пуганули хранцев, любо-дорого!