Страница 108 из 124
«С такими, как ты, — всегда», — хотел ответить Андрей Т. этой стерве, но тут из-за табачной стены высунулся еще один персонаж этого сумасшедшего действа. То ли он был цыган, то ли он был пират — судя по серьге в ухе, черным смоляным патлам и хищной золотозубой улыбке, не слезающей с его обугленного лица.
— Рыбонька моя златоперая, где ты? — сказал вновь появившийся персонаж. — Я тебя везде обыскался. — Тут он как бы случайно бросил взгляд на Андрея Т., вернее, сделал вид, что случайно. — Что я вижу! Измена! О, несчастная, на кого же ты меня променяла? На этого… этого… — Глаза его налились кровью. Пиратская серьга в ухе горела, как лунный серп. Он вытащил из-за пояса нож. — Я зарежу вас обоих. Сначала его, а потом тебя. Ты этого заслужила, коварная. — Грянула музыка из «Кармен». Золотозубый герой-любовник бойко изображал сцену ревности.
— Отставить. — Рядом кто-то закашлялся, выдавливая сквозь кашель слова. — Тоже мне, нашли место — в курилке! Вы бы еще на сцене базар устроили.
— Пардон, мадам! — Чернявый завилял задом и отвесил полупоклон. Нож был убран за пояс. Музыка замолчала.
— А вас, Андрюша, и не узнать. Да, время! Сколько лет-то прошло? Пятнадцать? Двадцать? Волосы вон уже седые. Жена, небось, детки, внуки скоро пойдут, зарплату на работе не платят. Что, жизнь не балует?
Андрей Т. смотрел на двугорбое существо в сером штопаном балахоне и не знал, отвечать ему или плюнуть, не долго думая, в отливающий огнем катафот на месте ее правого глаза.
Но старухе были, похоже, и не нужны подробности его личной жизни. Она подергала свой ястребиный клюв, вздохнула и продолжала дальше:
— Жизнь нынче — штука сложная, никого не балует. — Она перешла на «ты». — Это тебе не со шпагой по коридорам бегать. Не забыл, поди, ту историю? Как за дружбу-то на шпажонке дрался? Не забыл, вижу, что не забыл, — желваки-то так ходуном и ходят! И, наверно, до сих пор думаешь, какие мы все мерзавцы, какие мы все плохие, как бы нас всех того… — Она чикнула средним и указательным пальцами возле зобастой шеи и хрипло расхохоталась. — Узкий у вас, у людей, кругозор. И понятия у вас такие же узкие. Вы — хорошие, мы — плохие. У вас — помощники, у нас — прихвостни. У вас — лица, у нас морды и хари. О великий и могучий язык, в котором все можно поставить с ног на голову! — Она воздела к задымленному потолку свои подшипник и катафот, потом вернула глаза на землю и посмотрела на Андрея Т. с упреком. — А мы не такие. Мы — не враги. Мы тебя специально тогда проверяли. «К другу на помощь…» и все такое. Это же была проверка на дружбу. Трус ты или не трус. А ты не понял — гады, мол, и делают только гадости. И до сих пор не хочешь понять.
Андрей Т. наконец решился вставить слово в ее затянувшийся монолог:
— Значит, это вы меня сюда заманили? И Генка тут ни при чем? Зачем? Ответьте мне ради Бога — зачем я вам нужен? И записка эта дурацкая — для чего?!
— Погоди, не перебивай. Я еще не договорила про дружбу. За растопыренными зубами старухи жадно шевелился язык. Жил он сам по себе, независимо от разговора хозяйки; раздвоенный на равные дольки, он скользил меж ее зубов, выискивая остатки пищи. Иногда язык замирал, поднимался как голова змеи, словно бы о чем-то задумывался. И тогда Андрею Т. представлялось, что у старухи во рту змея, и стоит только ей приказать, как змея выпрыгнет стрелой изо рта и пронзит его ядовитым жалом. — Вот ты думаешь, только у тебя дружба. И этот твой драгоценный Геннадий М., из-за которого ты здесь, собственно, и находишься, лишь узнает, что его дружок в Заповеднике, вмиг примчится сюда на белом коне, как какой-нибудь Георгий Победоносец. А теперь послушай меня, старую и мудрую женщину. Не примчится к тебе твой Геннадий. И тогда не примчался бы, двадцать лет назад, и сейчас, тем более, не примчится. Потому — вы с ним люди разные. Это ты прошел испытание, а он его не прошел. Вот в чем между вами разница. Ты не трус, а дружок твой — трус.
— Вранье! Все вранье! Вы его не знаете.
— Это мы-то его не знаем? — Старуха, а вслед за ней и столпившиеся вокруг уроды громко и противно расхохотались.
— Но уж давно известны нам любовь друзей и дружба дам, процитировал недавний ревнивец.
— Мы твоего Геннадия М. знаем как облупленного, — сказала старуха. — Он… — Она помедлила, лениво покачивая горбами. Про него успеется, сначала надо разобраться с тобой. — Она окинула взглядом собравшуюся вокруг компанию. Здесь были все, кого увидел Андрей Т. на площадке перед зданием Заповедника, когда смотрел из окна. И человек-блин, и недобитый фашист, и хмырь с челюстью, и человек-вешалка, и эстрадная халтурщица, и еще много других, которых, если описывать, то не хватит никаких слов. Двугорбая старуха, похоже, была тут главной. Окинув взглядом всю свору, она выбрала из всех одного и поманила его к себе. Выбранный был невысок ростом, лицо имел сплющенное и острое, похожее на лезвие топора, носил клинообразную бородку а 1а Калинин и весь был оплетен паутиной с налипшими на нее дохлыми мухами. Одна нога его была повернута пяткой вперед, другая была нормальная. Он подошел к старухе и почтительно перед ней осклабился. — Скажи-ка мне, Дрободан Дронович, кто есть для тебя он? — Старуха показала атому нелепому существу на Андрея Т.
Существо потупилось и сказало:
— Папа.
— Вот видишь! — Старуха бросила на Андрея Т. победный взгляд и велела клинобородому Дрободану вернуться в строй. Ты ж наш папочка, мы все из твоего сна вышли. Яблочки, как говорится, от яблоньки. А ты нас хочешь, как Иван Грозный своего сына… — Она покачала головой. — Нехорошо, папаша, нехорошо. Хромает у тебя педагогика.
— Послушайте… — Андрей Т. замешкался. Он не знал, как ему эту двугорбую уродину называть. — Нечего мне тут в родственники навязываться. Где Геннадий? Куда вы его от меня прячете?
— Это он нас ото всех прячет. Хорошо, есть на свете добрые люди. Не дают нам тут с голоду помереть, выпускают на волю. А то бы как эти, — она кивнула куда-то в сторону, — вся эта местная шелупонь, все эти окосевшие Соловьи-Разбойники да оголодавшие старики Хоттабычи. Ты пойми, мы не они. Мы не сказочные, мы — настоящие. А всех нас, как какого-нибудь Мойдодыра, сюда, в этот ящик, в этот дохлый НИИЧАВО, в Заповедник, чтоб ему ни дна ни покрышки. Мы же можем приносить людям добро, много добра, и добра настоящего, не сопливого, как у Золушки и ее тетки, а реального, твердого, как американский доллар. А нас тут пытаются удержать. И между прочим все этот твой ненаглядный Гена.
— Стоп, — сказал Андрей Т. — Думаете, я что-нибудь понял? Какой Мойдодыр? Какое такое НИИЧАВО? То самое? Кто вас пытается удержать, раз вы свободно на «мерседесах» ездите?..
— У папочки проявляются первые проблески разума. — Пока Андрей Т. спрашивал, старуха отвечала на каждый его вопрос довольным кивком. — Правильно, эмоции надо гасить и уступать дорогу рассудку.
— И Гена! Гена-то тут причем? — Андрей Т. все не хотел успокаиваться.
— Тише! — Старуха остановила его рукой. — Твой Гена и есть причина всех наших бед. Неужели ты до сих пор не понял? Гена, Геннадий М, — директор этого Заповедника. Он здесь полновластный хозяин. Ну, конечно, не полновластный, за всем ведь не уследишь, верно? — Последняя фраза относилась к окружающей ее толпе монстров. Те в ответ захрюкали, захихикали и стали наперебой подмаргивать своей уродливой командирше. Когда они отморгались, она продолжила образовательный курс. Сейчас твой Гена в Москве. А завтра он будет здесь. И вся наша вольная жизнь кончится. Потому как переводят наш Заповедник на строгий подцензурный режим, и ходу отсюда нам уже никуда не будет. Так что, папочка, догуливаем последние денечки…
Андрей Т. почесал в затылке. «Вот оно что, оказывается. Абрикос у них здесь директор. Интересное получается приключение». Но что-то в ее рассуждениях было не так. Как-то у двугорбой старухи не сходились концы с концами.
— До завтра еще времени много. Вы же можете отсюда уехать. — Он задумался и добавил: — Или не можете?