Ювенилия Дюбуа

Рассуждения Марка прервал чей-то голос, который разрушил цепь умозаключений:

— Эй, привет. Я Скотт. — Рука сверху ждала рукопожатия в знак знакомства.

Писатель и не заметил своего сокамерника, скомканного на втором ярусе.

— Ага, привет. Марк. — Мужчина неохотно пожал вялую ручонку.

— За что тебя посадили?

— За случайность. — Писатель явно не хотел разговаривать, но отвергать сокамерника тоже было нельзя. Всё-таки какой-никакой, а товарищ, с которым можно поговорить и узнать много чего нового.

— За какую такую случайность? Грохнул кого-то?

— Можно и так сказать.

— А я сел за ограбление. Продавщица тупая сука запомнила лицо. Ну, ничего, через две недели выпускают.

— А ты сколько тут?

— Почти два года. УДО за пай-мальчика.

— Понятно.

— А ты чем занимаешься ковбой? Ну, работал кем?

— Писакой.

— А, ты типа…

— Слушай, Скотт, я очень устал и хочу вздремнуть. Будь добр, прекрати молоть языком и дай мне поспать. — Голос звучал немного раздраженно.

— Да без проблем, чего сразу это…

В камере воцарилась тишина. Только гам голосов не смолкал из других дыр. Иногда слышалось постукивание какими-то предметами и бесконечные споры. Равновесие между рациональностью и безумством пошатнулось. Через минут десять Марк все же провалился в сон, в котором видел лучезарное солнце, зеленую траву и море. У моря, спиной к Марку, стояла девушка. Волосы и фигура были сильно похожи на Мэри. Писатель медленно подошел к ней и развернул, ухватившись за ее руку. Но вместо лица Мэри мужчина увидел Лею. Следующее действие перенесло мужчину на обрыв скалы, с которого Мэри прыгнула в бушующее море. Марк в ужасе прыгнул за ней.

Тут перед глазами встает молодой парень худощавого строения. Волосы черные, густые. Глаза выражают крайнюю озабоченность, руки держат писателя за плечи. Пропал обрыв и падающая Мэри. Вот она, реальность. Марк соображает, что перед ним Скотт, сокамерник.

— Что… что случилось?

— Ты сильно кричал, братан, а потом тебя бросило в конвульсии. Я думал, что с тобой, что-то неладное. — Глаза немного успокоились, но голос звучал все еще возбужденно.

— Это всего лишь сон, да и только. Все хорошо…

— Уверен?

— Абсолютно. Долго я проспал? — Марк потирал ладонью лоб и глаза. Чувство разбитости не покидало его еще с зала суда.

— Чуть больше часа. Уже не ложись. Сейчас будут созывать на ужин.

Скотт не соврал. Через полминуты послышался голос, который звал заключенных ужинать. Камеры открылись и все желающие (а в тюрьме, как известно, не было людей, которые отказались бы от еды) отправились в столовую. Она находилась в соседнем корпусе и представляла из себя большую площадь со столами, как в школе. Поднос с разделительными секторами, куда должны были наваливать еду, можно было взять с краю от прилавка. Очередь выстраивалась немалая. Марк взял свой поднос и встал за Скоттом. Ужин состоял из каши с куском котлеты, двумя кусками хлеба и чай. Сев за свободный столик с края, писатель принялся жадно поедать. Еда оказалась вполне сносной, даже немного вкусной. На Марка были сосредоточены некоторые взгляды, но никто не задирал его и не угрожал. По сути, всем было плевать, у каждого хватало своих проблем. После ужина заключенные разбрелись по камерам. Надзорный прошелся с проверкой. Марк отдыхал на нижним ярусе, Скотт на верхнем. Оба лежали в одной мечтательной позе: одна рука закинута за голову, взгляд устремлен вверх, а нога закинута на вторую.

— Скотт, послушай, а тяжело находиться взаперти долгое время?

— Поначалу да. Хочется забраться на стену и выть. Но со временем привыкаешь. К тому же, тут есть, чем заняться. Есть баскетбольные кольца и качалка. Если ты слаб в спорте, то можешь взять книжку. Когда тебя берут на общественные работы, то можно насладиться свободой, хоть это слово в данном случае мало подходит. Но все же, такая вот «свобода» куда лучше, чем каждый день видеть эти проклятые стены.

— У тебя первая ходка?

— Нет. До этого полгода отсидел за неудачную мелкую кражу. Так что я не новичок в этой жопе. А ты, я так предполагаю, первый раз?

— Да, но знаешь, я и до этого случая не чувствовал свободы. Я был заперт в клетке под названием депрессия. У нее были строгие правила, она не давала мне вздохнуть полной грудью. Ее влияние убивало меня. И вот из одной клетке я перебрался в другую. Замечательно. Иногда я не вижу ни одной причины, по которой нужно вообще жить.

— Хватит заливать. А как же девочки? Разве их упругие попки и сладкие стоны не дают повода жить и радоваться? — Скотт улыбнулся. От мысли о девушке у него чуть ли голова не закружилась.

— Хм, девочки… Была у меня одна, Мэри. Любил ее, вместе жили. Затем какой-то мерзавец отнял ее.

— Увел что ли?

— Убил…

— Сочувствую типа твоей утрате. А после нее у тебя были девушки?

— Да, были. В одну даже почти влюбился, хотя это был крик отчаяния. В то время я был в состоянии одиночества и пытался зацепиться хоть за кого-нибудь. Почувствовать тепло там. Но она меня отвергла. После этого чисто физиология пошла с разными, ничего интересного.

— Понятно. А я не привязывался никогда. Мне много девушек нравится, но спят со мной только пьяные потаскухи, которых я цепляю в баре.

— Тоже неплохо. А семья у тебя есть?

— Да, есть. Живут в Калифорнии. Думают, что я учусь тут в колледже. Ха!

— А я своих стариков сильно огорчил. Возможно, они даже отказались от меня. А я ведь не хотел убивать. Гребанная случайность.

— Да, бог-то не очень любит таких засранцев.

— Бога может и нет…

— Это только твое мнение. И даже если ты прав, не стоит оскорблять чувства других. Тех, кто свято верит в него и чтит. У кого кроме этой веры ничего больше не осталось. Понимаешь, бывают случаи, когда кроме дядьки с бородой больше не на кого положиться. — Скотт изрядно возбудился. Его тон звучал немного обиженно и оскорблённо. Марк понимал, что сокамерник прав.

— Соглашусь. Каждому свое.

— Вот и отлично. В карты не хочешь поиграть? — На верхнем ярусе послышался звук карт, которые мужчина тасовал, чтобы завлечь своего нового друга.

— Покер?

— А то! — Сокамерник ловко спрыгнул вниз и уселся с одного края кровати.

— На что играем?

— Как на что? На сигареты, конечно же! — Скотт достал смятую пачку.

У Марка тоже нашлась пачка, про которую он удачно забыл. Когда он сидел еще в Далвиче, во временном изоляторе, ему подогнал детектив, а здесь разрешили оставить. В пачке покоилось пять сигарет и зажигалка.

— Пожалуй, начнем с одной. — Писатель с важным видом достал папироску и положил посередине кровати, ближе к краю, что бы было место, где играть. Скотт с энтузиазмом уровнял ставку…

В конечном счете Мак оказался в плюсе всего на четыре сигареты, а Скотт, соответственно, в минусе. Игра есть игра. Когда прозвучал сигнал отбоя, в камерах и в главном коридоре отключили свет, оставив тусклое свечение лампы, висевшей над входом. И Марк, и Скотт изрядно подустали. Скотт быстро заснул, ему не привыкать. А Марка еще долго терзали мысли и размышления, он думал, как жить дальше. В конце концов, усталость добила его нокаутом и дни превратились в одно сплошное колесо.

25

Следующий день не предвещал каких-либо глобальных перемен. Завтрак. Работа. Гулять. Обед. И все бы для Марка продолжилось в одной хаотичной манере, но охранник все испортил. Упитанный молодой человек в форме подошел к заключенному, который только что съел большую порцию супа, каши с тушенкой и выпалил унылым голосом:

— Марк Фаст? К вам посетительница. Пройдите в переговорную комнату, я вас отведу.

— Посетительница? — Писатель был удивлен, он не думал, что кто-то захочет навестить убийцу.

— Миниатюрная блондиночка.

Марк сообразил, что это Леа. Но что ей нужно? Неужели соскучилась или решила высказать свое призрение? В любом случае, он скоро это узнает. Переговорная комната представляла собой квадратную площадь, в которой стояло по шесть столиков с обеих сторон. Окна большие, ни как в камерах. Все места, за исключением одного, в самом конце слева, были свободны. Там сидела молодая девушка в светлом топике. Как же давно писатель ее не видел. Отвык даже. Сейчас она казалась совершенно чужой. Только имя и взгляд говорили Марку об их некогда близости. Заключенный дошел до столика, сел напротив. Его задумчивый взгляд уставился в её печальные глаза. Повисло молчание. Белые стены давали ощущение клаустрофобии.