Страница 40 из 96
Если бы Юнг основал секту юнгианцев, то можно было бы сказать, что короля принесли в жертву во втором coniunctio. Этот факт говорил бы о создании нового сообщества и о возвращении к жизни организации, подобной тайному масонскому братству, что поднимает весьма насущную проблему. Нам могут заявить: «То, чем вы занимаетесь, очень хорошо, но что это даст Европе? Как это поможет в ситуации, в которой тот или иной человек оказался сейчас? Кому-то метод подошел, но необходимо все построить так, чтобы помощь коснулась и широких социальных слоев». То есть это значит, что мы должны дать общие рекомендации, хорошо понятные всем, и передать в массы ради спасения христианской цивилизации. Но это второе coniunctio погубит изначальный символ, ибо тогда индивидуальный символ вступит в брак с сообществом. Такой была христианская идея: Христос вступает в брак с Церковью, и их брачный союз будет продолжаться до конца дней, — и тогда в конечном счете процесс индивидуации будет принесен в жертву новому сообществу. Противоположная идея состоит в том, что найденный символ должен быть скрыт и что не следует вступать в брак с этим миром и сообществом, чтобы символ оставался тайной одного человека, алхимика, отшельника, поэтически изложена в Мундака упанишаде:
Две птицы, соединенные вместе, друзья,
льнут к одному и тому же дереву,
Одна из них поедает сладкую ягоду,
другая смотрит [на это], не поедая.[90]
В одном их гавайских мифов мужчина (фигура вроде нашего Адама) был совершенным в Запредельном, но затем он был призван на землю. Но на землю спустилась лишь одна его половина, именно поэтому в этой цивилизации Адама называют получеловеком. Миф повествует далее, что в конце света он обретет свою вторую половину. В некоторых примитивных цивилизациях существует поверье, что у каждого человека есть свой брат-близнец — его плацента. Плаценту после рождения ребенка высушивали, и тот носил ее на шее, таким образом «близнец» оставался с человеком на протяжении всей жизни, как дух Запредельного, чтобы в момент смерти обе половины снова смогли воссоединиться.
В Мундака упанишаде далее говорится:
На том же дереве — человек, погруженный [в горести мира], ослепленный, скорбит о [своем] бессилии.
Когда же он зрит другого — возлюбленного владыку и его величие, то освобождается от скорби.
Когда видящий видит златоцветного творца, владыку, пурушу, источник Брахмана,
То сведущий, стряхнув [с себя] добро и зло, незапятнанный, он достигает высшего единства.[91]
А вот что сказано в Шветашватара упанишаде:
[Существуют] нерожденная, единая, красная, белая и черная, производящая многочисленное потомство, подобное [ей];
И один нерожденный, любящий, лежит рядом;
другой нерожденный покидает ее [меч, который брат положит между собой и женой своего брата], вкусив наслаждение.[92]
В жизни человек принимает то, что для него предназначено. Все это амплифицировано в отрывке из Майтри упанишады:
Видящий [это] не видит смерти, ни болезни, ни страдания;
Видящий [это] видит все, он всюду достигает всего [объективно, а не через субъективное воздействие на него], он становится всем во всем [он становится брахманом].
Наделенный глазом, двигающийся во сне, [крепко] спящий и находящийся за пределами сна -
Таковы четыре разных его состояния [Самости]; четвертое — высшее среди них.
Одной своей стопой Брахман движется в [первых] трех и тремя стопами движется в последнем.
Вкушая истинное [в четвертом состоянии] и ложное
[в состоянии трех], великий Атман обретает двойственную природу, великий Атман обретает двойственную природу.[93]
Тогда два брата в нашей волшебной сказке становятся фигурами, воплощающими эти две стороны Самости. Два брата в сказке «Золотые дети» кажутся одним человеком, так как они близнецы, рожденные от одной рыбы. Конфликт существует, только пока существует сознание, и пока существует сознание, конфликт неизбежен, — но это только кажущийся конфликт. Следует помнить об их тайном единстве и о том, что под этим подразумевается.
Часть вторая
Зло
Глава 6. Примитивные уровни зла
С какой бы позиции мы ни рассуждали, уже сам факт, что сказки отражают содержание коллективного бессознательного, приведет нас, прежде чем мы начнем вникать в детали, к следующему общему вопросу: если это коллективный бессознательный материал, то могут ли в волшебных сказках присутствовать этические проблемы? Если да, это значит, что бессознательное принимает некую этическую и моральную сторону или направление, но такой вывод совершенно недопустим и не вписывается ни в какие рамки. Прежде чем мы начнем в этом разбираться, я советую обратиться к индивидуальному и коллективному бессознательному материалу, который можно наблюдать у отдельных людей — здесь мы найдем все необходимое, и поэтому я сошлюсь на статью Юнга «Совесть»[94], в которой он обсуждает нечто подобное и поднимает тот же вопрос, который я поставила перед вами. Теперь следует рассказать, как он на него ответил.
Несомненно, в человеческой деятельности в целом проявляется этическая тенденция. За исключением нескольких аномальных случаев можно считать, что везде, у каждой нации, структура человеческой психики включает в себя некую предрасположенность к тому, что Юнг назвал этической реакцией человека на свои собственные действия. Человеку небезразлично то, что он делает, но он постоянно имеет склонность выносить оценочные суждения относительно собственных действий и мотивов. Такие суждения могут различаться между собой, но одно то, что мы обладаем такой чувствительностью, заложено в общей человеческой природе. Однако более тщательный анализ показывает, что бессознательная мотивация отделена от сознательной сверхструктуры рефлексии, сознательного осмысления человеком собственных мотивов и субъективных оценочных суждений. Таким образом, если мы анализируем в деталях человеческое существо, то совесть представляет собой очень сложный феномен, который привел к широко распространенной проблеме, известной теологам как проблема чистой и нечистой совести и даже отсутствия таковой, с вытекающими отсюда бессовестными намерениями и действиями, или присутствия ложного чувства вины. Есть другое мнение, утверждающие, что вся эта путаница вызвана сложными отношениями между бессознательной и сознательной частью психики, которые заложены в базовой структуре психики всего человечества.
Затем Юнг подробно обсуждает фрейдовское понятие Супер-Эго, объясняющее человеческие реакции, связанные с чувством вины, с чистой и нечистой совестью и другими этическими тенденциями, и указывает, что Супер-Эго совпадает с тем, что он сам называет коллективным моральным кодексом, который в нашем обществе поддерживается иудео-христианской патриархальной традицией. В индивидуальных случаях этот кодекс может отчасти действовать бессознательно и вызывать самые разные осложнения — чувство вины, душевную тяжесть, какие-то запреты или побуждения к действию, которые фрейдисты соединили вместе и назвали феноменом Супер-Эго.
В этом смысле мы, юнгианцы, не отрицаем этот феномен, ибо он существует и представляет собой коллективный моральный кодекс, который человек может как признавать сознательно либо бессознательно, так и полуосознанно вытеснять под давлением своих мотиваций. Однако при более тщательном рассмотрении в Супер-Эго можно увидеть исторически сложившуюся форму, а это значит, она отвечает не за все этические проблемы человечества, а только за их часть.
Иными словами, Юнг считает этическую реакцию человеческой психики не идентичной фрейдистскому Супер-Эго. Наоборот, эти два понятия часто сталкиваются между собой и оказываются там по разные стороны друг от друга. Согласно Юнгу, мы находимся под давлением двух факторов: коллективного этического кода, который является особым для каждой нации и, как правило, диктует наше этическое поведение, — и индивидуального морального побуждения, которое у каждого человека является субъективным и зачастую не совпадает с коллективным кодексом. Естественно, что там, где они совпадают, их трудно различить.