Страница 73 из 82
— Ничего, ничего, не нужно ворчать, — уговаривала Маша, ставя мне градусник под мышку.
Я опять вспоминаю про Георгия Петровича.
— Мне бы очень нужно повидать его, может, ты ему позвонишь?
— Конечно, позвоню, — отвечает она, вынимая через несколько минут градусник. — Ого, тридцать девять и три. Прими-ка вот подсолнечных капель и ложись в постель. А я займусь обедом.
Я вдруг почувствовал какую-то особенную слабость, и меня действительно потянуло прилечь.
4
Проснулся я весь в поту.
За столом, спиной ко мне, сидел Георгий Петрович и что-то писал. Я сел, кровать жалобно заскрипела. Он оглянулся.
— Ага, проснулся. Вот хорошо. Ну, здравствуй, здравствуй, — говорил он баском. — А ну-ка я погляжу на тебя... О‑о! Молодец, молодец! Вырос, возмужал. А как я?
— И вы переменились, будто покрепче стали, выросли, — пытаюсь шутить я.
— Так, так. Это хорошо, когда человек растет. Я, брат, большой университет прошел. Бутырки, Красноярск, Туруханск — вот мои классы. Побывал и в тех краях, где дядя Миша ваш подвизался. Славные места. Скоро там, да и не только там, а и везде, развернется такая жизнь, так забурлит, что любо-дорого. Енисей — это просто чудо. Представь себе, вдруг бы наша спокойная величавая Волга понеслась со скоростью пассажирского поезда. Таков Енисей. Глядя на него, заражаешься силой, энергией, хочется работать, жить... — Помолчав немного, он спросил: — Ну а как ты живешь? Как солдаты?
— У меня все то же: служба, армия. Сначала тихо у нас было, все думали да гадали, не знали, как и откуда начинать, но вот приехал Антон...
— Завалишин?
— Ну да! И дело пошло. По-настоящему пошло!
Я рассказал, как у нас проходила Февральская революция, какие события произошли в полку, как арестовали командира полка.
— Молодец Антон, молодец! Это же опытный человек. Так ты говоришь, он там остался? Ну что же, это неплохо. Смотрю я, здорово все выросли, ей-богу. Выпрямляется народ.
— А война-то вот продолжается, — сожалею я. — Даже революция не помогла.
— Это не та революция. Это были цветики, красные бантики, и вообще не наш праздник. Наш праздник еще придет. Ведь Ленин приехал, слыхал небось? А уж он знает, как дело вести. Тезисы его читал?
— Да нет, где же!
— Ну ничего, я вам подберу литературу, солдаты довольны будут.
Вошла Маша и очень удивилась, что я разговариваю как ни в чем не бывало.
— У него же температура тридцать девять и три... Ну чего ты встал c постели?
— Пропотел, все прошло.
— Не верю, дай поставлю градусник.
Градусник показал тридцать шесть и шесть.
— Это значит, у тебя малярия, — заключила Маша, — Постой, где-то у меня хина есть, — сказал Георгий Петрович. — Сейчас мы эту самую малярию угостим...
Я принял хины и продолжал разговор с Георгием Петровичем.
— Слушай, дружище, — улыбнулся он, — а ведь мы с тобой теперь, выходит, родня.
— Ну да... родня, конечно.
— А какого же черта ты меня на «вы» величаешь? По возрасту мы, наверно, не очень уж различаемся? Тебе сколько?
— Двадцать два.
— Ну а мне двадцать восемь. Велика разница. Когда же вы поженились?
— Прошлой весной.
— И свадьба была?
— Нет, не успели.
— А, не успели, так вот мы сейчас устроим. И гостей пригласим.
— Да ты что! — испугалась Маша. — У нас нет ничего. Ничего не готово...
— Все будет готово. Закажем обед, пива, гости будут пить и кричать «горько»! И я буду кричать. А как же?! Что мы — не русские люди, что ли? Жениться и свадьбы не сыграть?.. Это все от вольнодумства, — засмеялся он. — Не слушаете нас, стариков, вот и получается все как-то боком. Нет, нет, так нельзя. Ну, свадьба не свадьба, а сегодняшнюю встречу отметить надо.
— Вот это не так уж страшно, — улыбнулась Маша. — Обед у меня готов, садитесь.
Маша стала собирать на стол, а мы с Георгием Петровичем сидели и гадали, какой же родней мы приходимся друг другу. Перебирали и свояков и шуринов — ничего не подходило. А когда трудно бывает разобраться в родне, тогда говорят одно замечательное русское слово, и все становится ясным — сват!
— Ну конечно же мы сватья!..
Когда пообедали и поблагодарили молодую хозяйку, Георгий Петрович стал одеваться.
— Ты, конечно, у нас будешь, — сказал он. — Я не прощаюсь поэтому. Но вы, друзья мои, не думайте, что так легко от меня отделаетесь, — нет, свадьбу все равно заставлю сыграть, пир горой остается за вами.
Взявшись за руки, мы с Машей низко кланялись Георгию Петровичу и весело смеялись...
Глава шестая
1
Приехали мы в Румынию в ту счастливую весеннюю пору, когда природа, проснувшись после долгой зимы, и на севере расцветает пышно и дружно. Но то, что мы увидели здесь, на берегу Дуная, трудно описать... Справа, за широкой лесной долиной, виднелись синие Карпатские горы, слева, за Дунаем, — Добруджа. Дунай — удивительная река. За время войны судоходство и рыболовство на ней замерло, и столько в воде и на берегу расплодилось разной живности — птицы, рыбы, зверя и всякой другой твари — все кишмя кишело на островках и в тихих заводях. Все время над рекой слышалась какая-то меланхолическая мелодия — словно колокольчики в вышине звенят. Это напоминало мне родную Шешму. Когда весной, бывало, пойдешь в урему, то там услышишь проникающий до сердца звон: это в кустах пасутся коровы и лошади, которым на шею повесили колокольчики и бубенчики, чтобы легче было найти скотину в зарослях черемухи и черной смородины. По берегам Дуная стоят города и села, а между ними виноградники, и такое множество белых, желтых и красных роз, как на Кавказе, и так же воздух пахуч и ароматен от множества цветов.
Из штаба фронта нас направили в Сибирскую стрелковую дивизию, которая находилась на самом левом фланге фронтовой линии. Из штаба дивизии мы попали в Сибирский стрелковый полк, в третью роту, которая сильно пострадала в последних боях при отступлении из Добруджи. Не раз приходилось слышать и от солдат и от офицеров про местечки Топалул и Батагул, где много осталось лежать в сырой земле русских солдат. Добродушный командир батальона капитан Тарасов, напоминавший мне своим обликом лермонтовского Максима Максимыча, познакомил нас с командиром роты — прапорщиком Морозом. У Мороза усталый, флегматичный вид, но большие серо-зеленые глаза смотрят ласково и приветливо. Он уже больше года на фронте и пережил тяжелое отступление из Добруджи, где похоронил трех командиров рот и под конец сам принял роту. Кроме него в роте еще один офицер — прапорщик Кобчик — не то молдаванин, не то цыган. Он окончил военное училище первого революционного выпуска, но был совсем не революционно настроен. Если в Немыйске Рамодину приходилось спорить с Темлянкиным, то здесь нашелся достойный преемник ему в лице Кобчика.
— Ну что ж, очень хорошо, что вы приехали, — сказал Морозов. — Теперь у нас будет веселее, а то участок тихий — скука страшная. Вот уж больше шести месяцев сидим без дела.
— Скоро будет дело — не заскучаем! — подал голос Кобчик.
— Какое же дело? — прикинулся простачком Рамодин. — Виноград, что ли, собирать?
— Вы что же думаете, на фронт приехали как на курорт? Будет, посидели в тылу, пора немца гнать восвояси.
— А может, он нас погонит? — сказал Мороз.
— Если большевики не разложат армию, то немцу несдобровать, — запальчиво кричал Кобчик. — А если доберутся они и до нас, то пропала Россия. Поглядите только, что приказ номер один наделал. Я говорю рядовому Зинченко: «Заправь шинель», а он «Теперь свобода, можно без пояса ходить...»
— При чем же тут большевики? — спросил Мороз. — Разве они издали приказ номер один?