Страница 7 из 13
«В комнате больного, в первом этаже, окна должны быть расположены повыше, чтобы нельзя было выброситься наружу. Изголовье кровати располагается спиной к двери (тогда больной не видит входящих). У очень возбуждённых больных приходится иногда вместо постели ограничиваться соломой, но тогда последнюю надо тщательно осматривать, чтобы не попалось в ней твёрдых предметов. В случаях повреждения кожи эти места необходимо перевязывать, и тогда на некоторое время, пока это нужно, больного пеленают мягкими бинтами, делая обороты вокруг головы, плеч и груди.
Приходится прибегать к помощи надсмотрщиков: эти люди должны по возможности незаметно, под предлогом, например, растирания, приблизиться к больному и овладеть им, но при этом надо принять все меры, какие возможны, чтобы ещё сильнее не взволновать его. В таких случаях всегда имеется опасность повредить суставы, а потому при связывании надо пользоваться мягкими тканями и делать это осторожно и ловко».
Сами понимаете, при таком подходе работа медикуса с пациентом массовой быть не может. Только штучная, только эксклюзив. И подход, практикуемый Сораном, необычайно гуманен, особенно по тем временам.
«Иные врачи предлагают держать всех без исключения больных в темноте, не принимая во внимание, как часто отсутствие света раздражает человека, не соображая, что темнота ещё больше омрачает голову, в которую как раз обратно требуется внести свет…
Некоторые, например Тит, проповедовали голодный режим, забывая, что это вернейший способ довести больного до смертельной опасности и помешать применению других средств, например гимнастики.
Врачи, сравнивающие умалишённых с дикими животными, укрощаемыми голодом и жаждой, должны сами считаться умалишёнными и не браться за лечение других. Исходя из ошибочной аналогии, они предлагают применение цепей, совершенно упуская из вида, что это наносит тяжёлые повреждения и что гораздо легче и целесообразнее удерживать больных руками, чем тяжестью оков».
Судя по всему, Соран внимательно изучил многие труды, касающиеся лечения помешательства, и многое испытал на практике, после чего у него возникли определённые сомнения в пользе некоторых рекомендаций. Мол, рассуждать можно красиво, а вот когда дело доходит до применения… Так, он отказался от идеи Темизона поить сумасшедших допьяна: дескать, у них и своей дури достаточно, а вы ещё и вином усугубляете, так и до мании недалеко!
К использованию музыки Соран тоже подходит с осторожностью: мало ли что Асклепиад, Ксенократ и Темизон считали живой и нежный фригийский ритм подходящим для меланхоликов, а воинственный дорийский – для склонных к нелепым выходкам и взрывам ребяческого смеха! Это всё хорошо, но вот звуки флейты, которые и здорового-то порой раздражают, больного вообще могут привести в бешенство, будь она хоть тысячу раз из чемерицы! Это он ещё шотландских волынок не слышал…
Советовал Соран не перегибать и с лечением пациента путём пробуждения у него сильных чувств – к примеру, любви. Предостерегал: мол, любовь сама по себе страстна и может подстегнуть развитие мании. Был, говорит, у меня один пациент – так он, воспылав любовью к нимфе Амфитрите, вообще в море бросился. И сия пучина поглотила его безвозвратно. Так что вы там осторожнее с любовью, коллеги-медикусы.
После Сорана: античный креатив
После Сорана и до самого заката Римской империи уже мало кто из докторов того времени уделял в своих письменных работах пристальное внимание психиатрии. Нет, чудесного массового оздоровления населения не произошло, как болели, так и продолжали болеть. Просто врачи удовольствовались теми теоретическими изысканиями и умозаключениями, что были сделаны до них. Мол, чего тут думать? Всё давно придумано, лечить надо. Музыкой, цепями или вязками, рвотным или слабительным, тумаками или увещеваниями.
Даже Гален в своих трудах наработки по сумасшествию и его лечению даёт разрозненно, как бы промежду прочим. И это при том, что делает вскрытия и первым подробно описывает мозговые оболочки, указывая, что вот под ними-то, глубоко в желудочках мозга, и таится душа.
Да, основы конституции человеческого организма он, следуя канонам Гиппократа, расписал красиво и подробно (да-да, те самые, в которых рулят кровь, слизь, желчь обычная и желчь чёрная) – и душевнобольных пациентов сам лечил и другим завещал сообразно этой теории: кому кровь пустить, кого чемерицей напоить, кому ванны назначить, а кому диету особую.
Правда, и психотерапевтических приёмов не чурался, и поощрял изобретательность в этом отношении. Ведь увещевать можно по-разному. Вот, говорил он, эфесский врач Руфа умеет подход найти к больному: пациент уверяет, что у него башню снесло… простите, что головы нету, – а Руфа тут как тут со свинцовой шапкой. «Тяжело?» – участливо так спрашивает он пациента. «Тяжело», – соглашается тот. «А чему же тяжело-то, если головы у вас нет?»
Скорее всего, похожие приёмы применяли и другие доктора в схожих ситуациях, но лишь отдельные случаи сохранила история. Второй из таких описан Александром Тралльским, что жил тремя веками позже Галена, в труде «О медицинском искусстве». Женщина жаловалась – мол, совсем житья не стало, завелась у неё в животе змея. Живёт, понимаете ли, доктор, эта гадина внутри и не выходит ни так ни этак. Доктор пошёл на врачебную хитрость: дал даме рвотное, а в сосуд, заботливо предложенный ей, когда началиь позывы, тихонько подбросил змею. После чего торжественно продемонстрировал ей результат победы добра над разумом: вот, мол, всё у нас с вами получилось!
Приём этот, кстати, продолжают в разных вариантах копировать до нынешних дней. А уж какое распространение он получил в XVII–XVIII веках в Европе… впрочем, дочитаете до тех лет – сами убедитесь. О результативности такого подхода, особенно при галлюцинаторно-бредовой симптоматике и в отдалённой после процедуры перспективе, скромно умолчим. Но ход изящный, не без того.
Ещё один из видов сумасшествия, описанных во времена, когда Гален практиковал в Риме, так прочно вошёл в легенды и суеверия, что теперь уже сложно сказать, кто первый начал и кто при этом соврамши. Во всяком случае, нам интересен один из трудов Марцелла (не того, который епископ, и не той плеяды, которые все Марки Клавдии, а врача из Сиды). Доктор тот ещё был затейник – 42 книги по медицине в стихах написал. Кстати, хороший приём для учеников при сложности копирования письменного оригинала и отсутствии всеобщей грамотности – легче запоминается.
Так вот, в одной из своих книг Марцелл описывает болезнь, которой часто, с его слов, страдали жители горной Аркадии. Начинается она чаще всего в феврале: человек впадает в меланхолию, дичает и становится поведением похож на волка: воет, бродит по окрестностям, на людей нападает. А ночами скрывается на кладбище, раскапывая могилы, и только к утру, весь бледный, измождённый, нередко побитый и израненный, зато в прояснившемся сознании возвращается домой. Болезнь эту, как вы, наверняка догадались, Марцелл Сидийский величал ликантропией…
Средневековье
Арабский мир: лечим тоску шахматами
Раннее Средневековье. Христиане, чья религия практически на всей территории, занимаемой ранее Древней Грецией и Римской империей, стала официальной и, можно сказать, государственной, словно решили припомнить все былые обиды. Фанатики от религии преследуют не только жрецов старых богов – под раздачу попадают и учёные, и философы, и врачи.
Куда, к примеру, было деваться им из Александрии, где досталось не только мусейону и библиотеке, не только храмам, но и людям? Не в Сахару же, там к этому моменту было уже суховато, жарковато и в целом неприветливо. А вот в Месопотамию – да, другое дело. А оттуда и в Персию. Правда, её вскоре завоевали арабы, но те-то как раз оказались – надо же – куда терпимее к учёным мужам, нежели христиане. Так где-то в середине VII века и познакомились арабские мудрецы с древними (даже по тем временам) медицинскими трактатами – ведь спасали вынужденные эмигранты не только домашний скарб и золотишко, но и бесценные рукописи.