Страница 1 из 11

Тающий след

Татьяна Краснова

Тающий след

– Мороз и солнце, день чудесный! – хором протараторили школьницы с яркими рюкзачками, захихикали и, поскальзываясь, полезли дальше в гору. На них были такие же шапки с большими помпонами, как у Веры.

Вера выключила диктофон. Получается!

Показался безобидный старичок, к которому она не постеснялась бы подойти, как и к девчонкам, но он остановился у трубы с краном и начал набирать воду в ведро. Надо же, а здесь водопровод на улице – как-то ведь это называется…

Следующим был нарядный лыжник. Может, пусть его катится мимо? Сейчас, на склоне, как раз начнется ускорение. Но Вера одернула себя: непрофессионально! Настоящая журналистка как ни в чем не бывало подойдет к любому выпендрежнику. И подошла. А щеки красные – так это от мороза.

– Здравствуйте, сегодня день памяти Пушкина, можете сказать несколько пушкинских строчек – первое, что вспомнится?

Лыжник притормозил и, не приподняв зеркальные очки, начал не торопясь декламировать:

Вера и не знала, что у Пушкина есть такие стихи. Надо будет проверить, что этот знаток наговорил. Он, что ли, заранее готовился? Даже раскланялся, как артист.

А с вершины горы махала рукой Катя. Ей попалась пара старичков, которые во что бы то ни стало захотели, чтобы девочка зашла к ним погреться – такой мороз, хоть и солнце… и вторая девочка тоже. И уже в своем домике радостно проговорили хором в диктофон: «У Лукоморья дуб зеленый»! А потом пришлось пить чай. Пожилые супруги рассказывали о своей жизни, показывали семейный альбом и уже хотели кормить обедом.

Но на обед подружки отправились к Кате, потому что там ждала Катина мама – и, возможно, тоже тары-бары и еще один альбом, – но Катя по-командирски это пресекла и увела одногруппницу в свою комнату. Там они отслушали материал, посмеялись над тем, что «мороза и солнца» у них набралось три, а Лукоморья – четыре. Зато каждый из опрошенных открыл рот, это круто. Никто не отнекивался, не пробегал мимо. Буквально каждый прохожий что-то знал из Пушкина наизусть.

– А твой-то эстет, – восхитилась Катя, – он у нас будет гвоздь программы.

– А с дублями что делать? Кого выкидывать?

– Может, как-нибудь обыграем?

– Классная идея насчет улицы Пушкина!

На журфак Вера перевелась из другого вуза, близко ни с кем не знакомилась и общалась только по учебе. И скоро заметила еще одну такую же девицу – они обе синхронно не ходили на студенческие сборища. Когда все бурно обсуждали предстоящий Новый год, прямолинейная Катя пояснила, перехватив Верин взгляд:

– Я здесь, чтобы учиться. Меня не интересуют ни тусовки, ни устройство личной жизни. Я уже была замужем[1].

Вера ответила коротко:

– Я тоже.

А потом они решили вместе делать задание, интервью-опрос. Тема подобралась сама собой. Катя вспомнила, что в подмосковном городке, где она живет, есть улица Пушкина. А что, если поспрашивать прохожих, не вспомнят ли они какие-нибудь пушкинские строчки?

– Поехали?

– Поехали.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас.

Все вышло так складно, так рифмовались между собой и этот день, и мороз и солнце, и милые провинциалы, и заснеженный дачный городок, и старинный Катин дом-«зефир». Вера пригрелась у батареи, рядом в кресле дремал рыжий пёсель, а в глазах еще сверкали снега, рассыпались золотыми искрами и снова собирались в зимнюю картинку, знакомо-школьную: «великолепными коврами»… Вместе с теплой батареей и посапыванием пса все соединялось в полноту жизни, а обратный путь с холодной электричкой был где-то за скобками.

В Катиной комнате стояло пианино, заваленное кучами книг. Вера все поглядывала на него и наконец не выдержала:

– Можно?

– Конечно, – Катя еще возилась с их записями на компьютере, – вот только там, наверное, пылища, я его не открывала с пятого класса. Оно у меня книжной полкой служит.

– А ноты? – Вера приподняла крышку пианино. – Я в детстве думала, что в пианино Снежной королевы только белые клавиши. А весь инструмент – прозрачный, и, когда играешь, видно движение молоточков, и получается хрустальная музыка…

– Нет, это – не от Снежной королевы, и точно не волшебное. Это был тренажер для укрепления силы воли! И я его отсюда не выношу, чтобы он мне напоминал, что жизнь полна испытаний. Ноты, конечно, теперь не найти. Должен где-то быть джентльменский набор – «Времена года» Чайковского и «Картинки с выставки». Но я и так что-то помню!

И она одним пальцем заиграла «Собачий вальс». Рыжий лохматка – он оказался по-зимнему обросшим пуделем, почти утратившим львиность, – встрепенулся и тоненько заскулил. Катя заиграла громче, он спрыгнул с кресла, подбежал к ней и запел во весь голос. Подруги давились от смеха, пудель завывал, Катина семья собралась за дверью и наблюдала в щелочку.

Катя и Вера – одна высокая, с волосами до пояса, вторая маленькая, хрупкая и с такой короткой стрижкой, что головка просвечивала насквозь, – играли в четыре руки, бурно проносясь по всем октавам и извлекая из изумленного пианино неслыханные звуки.

– Вот видишь, правильно, что мы ее водили в музыкалку, – шептала мама папе, – не напрасно все было.

Несколько нежных птичьих ноток – мелодия Вериного мобильника – прорвались в короткую паузу. Вера только слушала и ничего не говорила, но Катя наблюдала, как меняется ее лицо, и тихо спросила:

– Что-то случилось?

Вера растерянно моргала:

– Мама сказала – бабушка умерла. Я, наверно, что-то не так расслышала. Мне надо скорее домой.

Катя быстро поднялась. Она выходила из комнаты и возвращалась, куда-то звонила, что-то искала в Интернете, снова звонила – Вера беспомощно глядела на нее снизу вверх, опустившись на пол и сжавшись в комок у батареи.

– Электричка только через час, таксисты заламывают дикие цены. Но я нашла, как отправить тебя домой.

Натягивая шапочку с помпоном, Вера видела вокруг себя сочувственные лица и машинально угадывала: это Катин папа, а это старший брат. Пудель тоже вышел провожать.

Все они остались по ту сторону, в мире, где есть Пушкин и сверкающее счастье… и колонка – вот как называется труба с водой. А Веру выбросило в ночь и холод, ту самую февральскую ночь, которая начинается еще днем и проваливается в безнадежность.

В машине тоже было темно. Водитель приглушил музыку, спросил, достаточно ли тепло, потом – родственники ли ей Перехватовы, Катина семья, потом – не плохо ли ей от движения.

– Наоборот, лучше. Я так люблю ездить. Куда угодно на чем угодно. Сегодня вот в ваш Белогорск заехала.

– А он не мой. Я сюда – на лыжах покататься. Ты меня не узнала.

И Вера тут же узнала голос лыжника.

Машина неслась мимо зубчатой, до самых звезд, стены елей. Дорога на Москву была свободна. Прощаясь, лыжник обронил, что бабушка, наверное, была уже старенькая. Вера, раскрывшая рот, чтобы поблагодарить, вместо дежурной благодарности выпалила:

– Я вдруг подумала, что люди умирают не от старости, а оттого, что все согласны с тем, что им пора! А моя бабушка такая, что… что я хочу, чтобы она всегда была со мной!

– А у меня мама старая, – пояснил лыжник вместо дежурного извинения. – Я сильно поздний ребенок. И всегда обращаю внимание на то, сколько люди прожили… особенно если долго. Как будто какую-то надежду дает.

История Кати рассказывается в романе «Территория юности».