Страница 14 из 24
Под песню друзья продолжили трапезничать. Зимовой быстрыми движениями дохлебывал уху. Столяров осторожно обирал губами рыбий скелет. Григорьев, наклонившись над опустевшей миской и зажмурив от удовольствия свои челубеевские глаза, смаковал скибку соленого арбуза. Воробьев тоскливо смотрел то на порожний стакан, то на поющего товарища.
Середин, оперев подбородок на сомкнутые кисти рук, с интересом наблюдал за своими, уже далеко не молодыми, приятелями, воскрешая в памяти их детские образы. Из далекого и безмятежного времени выплывали румяные и улыбчивые мальчишеские лица, щупленькие фигуры, одетые в светлые сатиновые рубахи, хлопчатобумажные серые штаны, со многими следами штопок, а то и явными заплатками, в резиновые или кирзовые сапоги, пальтишки, перешитые из отцовских старых пиджаков. Вот они веселой, гомонящей стайкой идут с самодельными удочками рыбачить на ближайшие к станице рукава Донца, называемые речками и ериками, – Плеску, Барсовку, Замануху, Лебяжий и Гусиный ерики.
Сколько им было в ту пору лет? Пять – семь, не больше. Но каждый был уже довольно значительным помощником в семье, имея свои определенные обязанности по хозяйству. Они ухаживали за домашними животными и птицей, встречали с выпаса коров, а нередко помогали взрослым пасти стадо. Собирали упавшие на землю яблоки и груши на корм скоту и для приготовления сухофруктов на зиму, заготавливали траву для кроликов, пропалывали сорняки на огороде, собирали для топки печей, на которых круглогодично готовилась пища, подсохшие за день коровьи лепешки на улице.
Но главным увлечением мальчишек была, конечно же, рыбалка. Простенькими удочками с пробковыми или перьевыми поплавками, на примитивных удилищах из молодой акации или карагача эти шкеты умудрялись выуживать из речных омутов довольно приличных по размеру рыб – желтоглазую тарань, блинообразных чебаков, полосатых чекамасов, ярких красноперок и золотистых линей. Иногда улов, нанизанный на куканы из ивовых веток, был настолько велик, что оттягивал мальчишкам руки и рыбьими хвостами мел пыль на дороге к дому.
На Дону и Северском Донце им на крючок попадались серебристые язи с темными и широкими спинами, зубастая сула, губастые сомики и налимы, плоская, похожая на нож мясника, чехонь. Последняя налетала на любую наживку, как голодная крыса. Но, несмотря на свою худобу, сочилась жиром, когда ее после засолки вывешивали провяливаться на жарком степном солнце.
Сколько воды утекло с тех пор? Где эти безмятежные, спокойные деньки размеренной станичной жизни? Где степенные старики и старухи, неспешно беседовавшие о жизни на лавочках возле своих свежевыкрашенных или побеленных куреней? Где строительство жилья для молодых или погорельцев «всем миром»? Где гулянья всей станицей на свадьбах и проводах в армию? Где веселые ватаги ряженых на Масленицу и в ночь под Рождество?
Вроде те же речки и ерики, улицы и дома, то же небо над станицей, а жизнь совсем иная, замотная, унылая, без витамина радости, без уверенности в завтрашнем дне.
Зато на телеэкранах – сытые и довольные физиономии Яковлева, Ельцина, Бурбулиса, Гайдара, Чубайса и иже с ними. И несть им числа! И нет окорота их бесстыдному шабашу после кровавой вакханалии на Краснопресненской набережной.
– О чем грусть-тоска, Валюха? – положил свою крепкую пятерню на плечо друга Александр Григорьев. – Скажи-ка нам, полковник, что-нибудь эдакое… душевное.
– Не знаю насчет «эдакого», как получится, – поднялся со стула Середин. – Приятно и горько мне быть рядом с вами, дорогие мои одноклассники. Приятно, что могу вернуться мыслями в наше детство, увидеть себя и вас в другом обличье, в другой, более благоприятной, среде. А горько потому, что вижу и сознаю, что от той полнокровной жизни, того артельного духа почти ничего не осталось сегодня. Чужие лица – на телеэкране и в Кремле, новые, непонятно откуда взявшиеся, хозяева народной собственности, новая мораль – поклонения Мамоне, новые, чуждые нашей традиционной культуре, песни…
Мы с вами вдруг оказались бедными родственниками на чужом празднике жизни. Предлагаю выпить за тех, кто до последней возможности сопротивлялся прихватизаторам нашей страны и погиб в Верховном Совете России четвертого октября. Стоя и не чокаясь!
Воробьев живо вскочил со стула и шатнулся над столом, подняв стакан:
– Надо, надо за них. Ёшкин кот, хреново вышло…
Григорьев, Столяров и Зимовой поднялись одновременно, как солдаты по команде старшего.
Ложкин неторопливо отставил гитару и последовал их примеру. Было видно, что в душе он не согласен с Валентином, что его подмывает желание сказать что-то наперекор. Но, видя единодушие одноклассников, Владимир все же сдержался и молча поднял свой стакан.
Когда все сели и потянулись к закуске, он не особо запальчиво проронил:
– Не казачье все-таки дело защищать власть Советов. Я в этом вопросе согласен с атаманом Ратиным.
– Конечно, защищать народовластие – не казачье дело, а прислуживать кагану – казачье, – с иронией отозвался Валентин. – Кстати, а ты знаешь о том, что Ратин привез донцов первоначально к Верховному Совету и даже совместно с Московским землячеством казаков караулы выставил? Это потом ему либералы из иерусалимских мудрецов объяснили, что почем, где выгоднее покрасоваться, и потащили на телевидение делать нужное заявление. Знаешь такие детали из биографии своего кумира?
– Первый раз слышу.
– В том-то и дело, Володя, что большинство россиян, благодаря манипуляциям средств массовой информации, видят только верхушку политического айсберга, а основная его часть спрятана под водой.
– Только вы одни, москвичи, и видите реальную картину происходящего, а все остальные в России – слепые котята…
– И в Москве не все и не всем видно и понятно. Нет такого окошка, чтобы заглянуть в Кремль и в души его обитателей. Но кто умеет думать, самостоятельно анализировать получаемую информацию, а не доверять ручным комментаторам, тому скрытность властей не помеха, хоть в Москве, хоть на Дону.
– Что-то не знаю таких провидцев у нас.
– А ты к Тихону Иванычу сходи, – посоветовал Александр Григорьев, – он тебе быстро мозги прочистит.
– Это к нашему бывшему завучу?
– К нему, к нему. Ты когда-нибудь говорил с ним про политику?
– Встречаемся иногда мимоходом. Перекидываемся словечками про то, про се…
– Ты конкретно про нынешнюю кремлевскую семью поговори. Тогда поглядим, что запоешь. Правду гутарю, браты?
– Точно прочистит, еш твой клеш! – поддакнул Воробьев.
Остальные согласно закивали головами.
– Саня, а что тебя заставило пойти в единоличники? – поинтересовался Валентин.
Григорьев вскинул удивленные глаза, выражавшие бессловесный ответ: «Чего же здесь непонятного?» Но все же пояснил вслух:
– Круговое безделье после «катастройки»…
– Это как?
– А так. Виноград в совхозе еще Горбач с Лигачевым извели. Винсовхозы, в том числе и наш, развалились. Местное начальство ждет с моря погоды, чтобы кто-то приехал из Ростова или Москвы и за них проблемы устранил. Работы людям нет, денег нет, техника на ладан дышит, воровать нечего. Многие стали наниматься батраками к предприимчивым корейцам, что за взятки получили в аренду землю и выращивают на ней лук и арбузы на продажу местным аборигенам. Помогал и я какое-то время, кому делать нечего. Потом надоело обезьяну по кругу водить. Детей кормить надо, одевать, учить, а я, как безрукий, жду милостыни от властей, позволяю чужакам все соки из отчей земли высасывать. Ну и закусил удила – потребовал выделить наш семейный земельный пай в натуре. Из валявшегося вокруг механизаторских мастерских металлолома собрал гибридный трактор. Стал сам мороковать, как жить дальше.
– Получается?
– Вроде как грех жаловаться. Видишь сам. – Александр обвел рукой стол и комнату. – Не жируем, но и не бедствуем.
– Дак одна надежа в станице токо на Саньку, – заявил Воробьев. – Не у кого больше ни в долг попросить, ни опохмелиться. Крепко на ноги встал. Петруху и Зиму колеса кормят. Ложкина – гитара. А я – и там и сям, а толку никакого…