Страница 25 из 51
Вот это да-а… Передо мной лежало целое сокровище! Небольшая диадема, несколько золотых колец и браслетов, колье. Все украшения были усыпаны мелкими и крупными красными камешками.
Вдоволь налюбовавшись этой красотой, я завернула всё обратно в ткань, и убрала свёрток в рюкзак.
Откуда у меня эти вещи?
Не помню! А надо вспомнить, сказала я сама себе и закрыла глаза…
…Я иду по красной дорожке среди толпы людей, по бокам идут два офицера с обнаженными мечами. Они должны следить, чтобы меня никто не обидел. Но вокруг только радостные лица и только добрые восторженные крики. Со всех сторон слышны крики:
— Принцесса, принцесса!
Мне под ноги бросают лепестки цветов. А следом, всего в трех шагах от меня, идут мама и папа. Я это точно знаю. Изредка кто-то из них бросает в толпу монетки. И крики, крики…
— Принцесса, принцесса.
Вдруг, кто-то больно ухватил меня за плечо, и я, ойкнув от боли, открыла глаза.
— Что развалилась, как принцесса. Вставать пора!
— Что?!
Я села на деревянную лавку электрички. Как я сюда попала? Ну, конечно же. Я бежала от омоновцев через окно и успела вскочить в электричку, решив уехать на лето к бабе Нюре, пока все не уляжется. И, вероятно, уснула. Я всегда засыпала под мерное постукивание колес.
И вот сейчас, тетки, пришедшие мыть вагоны, меня разбудили. Одна из них, громадная бабища, держала в полусогнутой руке десятилитровое ведро, которое казалось детской игрушкой в ее могучих руках.
Да это же Галина Вячеславовна, мама Савки Ишкина. Мы тогда училась в четвертом классе. Савва был хиленький, тщедушный парнишка. На физкультуре он висел на турнике, как мешок.
— Купите мальчику гантели, — посоветовал однажды физрук, — он у вас под весом собственного рюкзака падает.
Зачем в тот раз Галина Вячеславовна поперлась в райцентр — история умалчивает, но в райцентре она мелочиться не стала, зашла в «Спортивный», и купила сыну пару пудовых гирь. Сложила в спортивную сумку, и пошла по магазинам, прикупить колбаски, сыру и прочей бакалеи.
Когда Галина возвращалась домой, на станции полицейский попросил её поставить пакеты и сумки на рентгеновский интроскоп для досмотра.
На станции работала наша соседка, Людка Белкина, и в тот день, как раз, была её смена. Вот она то и рассказала всю дальнейшую историю, над которой смеялась вся деревня.
«Галина то наша перечить не стала. Пакеты с колбаской и другой снедью на ленту для проверки поставила, а вот сумка с гирями, крупой, да солью, на ленту не уместилась, и она ее на металлические ролики поставила. Аккуратненько так поставила. И пошла ждать, когда ее пакеты да сумка с обратной стороны покажутся. Стоит, ждет, когда сумка из-за черной занавески выкатится, а ее все нет и нет. Пакеты уже давно в руках, а сумки нет и нет.
Вот тут-то её терпение и кончилось. С пылающим от праведного гнева лицом, широко раздувая ноздри, она своей мощной грудью придавила к стенке полицейского, что за аппаратом сидел, уставилась на него своими глазищами и, потрясая своими пудовыми кулаками, потребовала.
— А ну, сказывай, где мои гантельки для сыночки? Учитель физкультуры велел, а то он у вас, говорит, хиленький. А ваш рентгент их сожрал. А ну, вертай их взад!
Мамочки родные! Что тут началось!
Полицейский, хоть и здоров был, а оторвать сумку от роликов не может, чтоб на ленту поставить. Тогда он по роликам докатил ее до ленты, и, как говорится, с божьей помощью впихнул ее внутрь аппарата. А когда сумку рентгеном просветило, то подошли еще двое полицейских. А потом еще. И ещё.
— Женщина, а гирьки то кому везете? — спрашивает Галину один, из вновь подошедших полицейских. Старший, коли судить по звёздочкам.
— Так, это, сынуле, — отвечает ему наша Галка, — он у меня уже в четвертом классе учится.
Так не поверите, бабы, ни один из них даже не улыбнулся. Зато всем отделением, раскрыв рты, они смотрели, как наша Галя сумочку с гирьками так легоненько подхватила и спокойно, ну прям, как ледокол по первому льду на осенней реке, сквозь толпу поплыла».
Как давно это было…
И вот, сейчас Галина Вячеславовна стояла передо мной.
— Дак, это ж Светка! Что ж ты, паскуда, на похороны бабки то не явилась? — напустилась она на меня.
— Какой бабки? — не поняла я, — Я к бабе Нюре на лето еду. Приехала, то есть. Да в дороге вот, уснула.
— Да похоронили ее, уже недели две как, — встряла еще одна тетка, и сразу юркнула за широкую спину Галины Вячеславовны.
А я пялилась на них, и ничего не понимала.
— Тетки, да вы чего? Да мы с бабушкой постоянно перезванивались… правда, в последнее время телефон у неё часто был не в зоне доступа, но так и раньше бывало. Просто бабушка не дружила с зарядками, и забывала, что телефон надо заряжать. Я, конечно, волновалась, но не сильно. Если что — у соседей мой номер есть, всегда можно было позвонить, сказать.
Среди теток, работающих в вагоне, я увидела маму моего друга Лешки, тетю Любу.
Слезы лились у нее по щекам.
— Света, так Леша тебе звонил. Сказать хотел. И сестра Анина тоже. Она и похороны организовала.
Тетя Люба замолчала, думая о чем-то своем, а потом опять обратилась ко мне.
— Света, ты из вагона пока выходи, мы сейчас с бабами закончим здесь, и домой поедем. Там, возле остановки, муж мой на машине меня ждёт. Да ты ж его знаешь. Ну, иди, иди.
Я шла по вагону к выходу, словно во сне. Куда-то, мимо меня, неслись слова баб.
— Как же она так, на похороны то не приехала?
— Может, правда не знала?
— Да Лизавета мне клялась, что позвонила девчонке, а та ей, дескать, сказала — она мне никто, не поеду, и не звони больше.
— Нет, ты, что хошь, Галина, говори, но я Светку знаю. Не могла она на похороны бабки не приехать. Одна она у нее…
Я, словно во сне, вышла на перрон, и пошла по тропинке к лесу. Кто-то схватил меня за руку.
— Ты куда, тут волки с зимы еще по лесу шастают, а уж сумерки.
Это был дядя Ваня, отец Лешки.
— Дядя Ваня… Я… Баба Нюра….
И уткнувшись носом в его куртку, я разрыдалась. Как же так? Баба Нюра, единственный родной мне в этой жизни человек. Единственный. И как же так, как так? Я даже не попрощалась…
Домой меня не пустили. Дядя Ваня с тетей Любой привезли меня сразу к себе. Тетя Люба усадила за стол, налила тарелку щей.
— Света, ты голодная, поди? Ты поешь.
Я даже не спрашивала, как все произошло. Они все рассказали сами.
Первым начал рассказ дядя Ваня.
— Понимаешь, Света, она вьюшку рано закрыла, и угорела, это бывает. Часто бывает.
Он говорил, что-то еще, но у меня, словно красной тряпкой замахали перед глазами.
— Дядя Ваня, она не могла! Не могла она угореть.
— Угорела, Света. Я сам читал заключение о смерти.
— Леша, — я схватила своего школьного друга за руку, — Леша, ты же помнишь, у нас нельзя полностью закрыть вьюшку. Бабушка всегда боялась угореть. У нее же вся семья угорела. Вся.
Дядя Ваня внимательно посмотрел на меня.
— А вот с этого момента, поподробнее, доченька, поподробнее.
— Так я про бабушкину семью почти ничего не знаю.
Рядом на стул присел Лешкин дед.
— А ты, дочка, про вьюшку расскажи. Почему не могла угореть, Анна то?
— Когда печку перебирали, это было лет семь тому назад, бабушка попросила печника вьюшку короче сделать, чтобы всю трубу не перекрывала. Тот — ни в какую! Говорит, тянуть будет сильно, выдувать тепло. Так мы потом сами три дырки проделали.
— Так уж и сами?
— Ну, я помогал, — сконфуженно признался Лешка.
— А пошто сразу не сказал? — нахмурился дед.
— Забыл я, деда, забыл. Давно это было.
— А почему мне не позвонили, почему мне не сказали? — Я никак не могла понять, почему мне не сообщили о смерти бабушки.
— Так, это, мы звонили, — дядя Ваня явно был чем-то смущен, — и сестра Нюры звонила.
И вдруг, о чем-то задумавшись, резко повернулся к Маше.