Марка из Анголы

— У тебя хорошо получается,— похвалила она.— Но нужно больше рисовать с натуры. Попытайся изображать на бумаге все, что видишь.

Ходили потом они и в кино, и в театр, и на каток.

Люся часто приезжала к Славке в интернат, а один раз, в субботу, засидевшись в ожидании его матери, сказала:

— Слава, мама твоя, наверное, сегодня уже не придет...

— Не придет,— согласился мальчик.— В ту субботу она тоже не приезжала.

— Не огорчайся. Хочешь, поедем ко мне? Я тебя познакомлю со своей мамой. Побудешь у нас, а потом я тебя провожу до интерната.

Славка молча кивнул головой.

Однажды в Люсиной квартире раздался звонок. Она открыла дверь. На пороге стояла немолодая женщина в ярком пальто с блестящими пуговицами. Пережженные перекисью водорода волосы выбивались из-под малинового платка.

— Видите ли,— произнесла незнакомка,— я мать Славика...

— Здравствуйте, здравствуйте, проходите, пожалуйста...— всполошилась Люся.

— Нет, проходить я не буду и задерживать тебя тоже. Я пришла попросить тебя: оставь ты моего Славика...

— Почему? — непонимающе спросила ее Люся.

— Почему?..— переспросила гостья и, посмотрев на свою юную собеседницу, добавила: —Какая ты воспитательница! Ты же еще жизни сама не знаешь. Чему ты можешь научить его? Тебе сколько лет? Двадцать? Двадцать пять?

Люсю удивил этот вопрос — ей не было еще и восемнадцати, и двадцать, двадцать пять лет, о которых упомянула Славкина мама, ей казались очень далекими.

А женщина, почувствовав, что разговор с Люсей, к которому она готовилась, не сможет иметь никакой убедительности, перешла на мягкий тон:

— Вот у тебя есть мама и папа, а у него только я, мать. И он должен знать только меня! Прости! Уж какая я есть, но я мать, и он должен быть только со мной. Не отбивай его от меня...

— Да что вы!..— попыталась возразить Люся, но, увидев слезы в глазах женщины, сказала: — Хорошо... Я больше не буду с ним видеться.

— Спасибо тебе.

И она, какая-то сгорбленная, что так не вязалось с ее яркой внешностью, направилась к лифту.

...Из интерната Люсе позвонили не сразу. Сначала пришла из детской комнаты Ольга Николаевна, спрашивала, что случилось и почему Люся перестала бывать у Славика, ведь так все шло хорошо.

Но она ничего не сказала.

Молчала она и на заседании комитета комсомола, который обсуждал вопрос о невыполнении поручения комсомолкой Никифоровой.

— Ты же предала парня!

— Бросила его в самую трудную минуту! — раздавались возмущенные голоса.

— Ведь это не в игрушки играть,— говорил секретарь.— Перевоспитание подростков — дело серьезное, кропотливое. Вот, сразу не получилось, так и руки опустила, перестала даже к нему ходить. Не ожидали мы такого от тебя.

Комитет принял решение объявить Никифоровой строгий выговор.

Она не оправдывалась и не протестовала.

— Зайди ко мне на перемене,— сказал ей как-то директор школы.

Она пришла.

— Тут тебе все из интерната звонят.

— Из какого интерната? — переспросила она.

— Из интерната, где Слава... Да вот, это опять, наверное, оттуда...— Виктор Петрович снял трубку.— Да, да... Здесь... Сейчас... Тебя просят,— обратился директор к девушке.

— Люся, Люся, это я, Слава,— услышала она в трубке взволнованный голос Славки.—Я знаю, к тебе приходила мать. Она мне все рассказала. Ты не слушай ее... Приезжай, я тебя очень жду, ведь все знают, что ты сестра...

Люся молчала.

— Приедешь? — уже тише прозвучал голос Славы.— Приедешь, Люся?

В секунду вспомнилось все: и елка, и милиция, и разговор с его матерью, и выговор...

А потом, взглянув в окно директорского кабинета, где, огороженный невысоким забором школьного сада, лежал уже почерневший снег, она тихо сказала в трубку:

— Приеду. Обязательно приеду.

МУЖСКАЯ СОЛИДАРНОСТЬ

Николай учился уже на первом курсе института, а Антон, его младший брат, еще в школе. Жили они с матерью. Отца у них не было. Вернее, был, но, когда Антон еще только родился, он ушел из семьи и больше не возвращался.

Мать очень хотела, чтобы мальчики учились, и поэтому, когда Николай окончил десять классов, она сказала ему:

— Пойдешь в институт!

И он пошел. Николай окончил школу с медалью, легко поступил в политехнический и сразу же начал получать стипендию.

Мать работала на почте. Зарплата у нее была небольшая, и потому стипендия Николая вносила существенный вклад в бюджет семьи.

Но однажды Николай стипендию не принес.

— Что случилось? — строго спросила мать.

— Потерял...

Однако он солгал. Николай истратил деньги на куртку для своей однокурсницы, с которой не то чтобы дружил, но и полного равнодушия к ней не испытывал. В тот день, когда они со своей группой ездили в Кусково в усадьбу графа Шереметева, он был все время возле нее, не отставая ни на шаг. Вместе они возвращались домой в электричке, сидели тоже рядом, и Николай проводил ее в тот вечер до самого дома.

— Ой! — сказала у подъезда Лена, когда рука Николая освободила ее пальцы.— А где же куртка? Моя куртка, которую я брала с собой?

— Куртка? — удивился Николай, пытаясь ее припомнить.

«Какой же я невнимательный,— с досадой подумал он,— даже забыл, что у нее была куртка... Ах как нехорошо получилось!..»

— Что это? — спросил Антон, увидев у брата сверток.

Николай не стал таиться и рассказал все, что произошло.

— И сколько она стоит? — поинтересовался брат. Тот назвал сумму.

— Фью! — присвистнул Антон.— Ничего себе!

Вечером пришла мать. И когда Николай сообщил ей о потере денег, она оторопела.

— Как же это ты потерял? Неужели все деньги? — все еще не веря в случившееся, спрашивала она.— Ты представляешь, что ты наделал? Как мы теперь будем жить до моей получки? — мать всплеснула руками и опустилась на стул.— Что-то не верю я, что ты мог их потерять,— продолжала она.— Может, истратил на что-нибудь? Лучше скажи сразу.

Николай молчал. Молчал, будто набрав в рот воды, и Антон.

— Негодяй! — вырвалось у матери.— Всю семью оставил без хлеба!

Антон вдруг зримо представил себе такую картину: сидят они утром за столом на кухне все втроем, а на столе нет хлеба, даже масло не на что намазать. Но потом он понял, что мать выразилась фигурально, и ему от этого стало легче.

— Но ведь занять можно, мама,— негромко сказал он.

— Занять? — повернулась она к нему.— А отдавать как будем? Я и так уже в долгу как в шелку...

Она растерянно посмотрела вокруг, остановила взгляд на телевизоре, потом на фарфоровой вазе, стоящей в углу на столике, и, наконец, на детской копилке.

Маленькая деревянная коробочка имитировала кованый сундук, на котором даже висел замок и были сделаны петли. Мать знала, что Антон уже давно копит деньги на фотоаппарат, и даже иногда сама давала ему одну-другую монетку. Но сейчас выхода не было.

Копилку вскрыли, но — увы! — денег в ней не оказалось... Мать в сердцах дала Антону звонкую затрещину и плача повалилась на тахту.

На другой день утром никто друг с другом не разговаривал. А когда мать ушла на работу, Николай подошел к брату:

— Это я у тебя деньги взял. Понимаешь, на куртку не хватало...

— А я догадался,— ответил Антон.

— Но я отдам... Отдам обязательно,— продолжал он, глядя на брата,— ты только не обижайся...

Вечером Николай вернулся возбужденным. В руках он держал все тот же сверток.

— Понимаешь, какое вышло дело,— начал он с порога.— Лена-то, оказывается, и не брала куртку.