Страница 1 из 9
Владимир Василенко
Поиграй со мной
Ученые выяснили, как звучит Вселенная: «Божественную частицу» теперь можно послушать. 23.06.2010. 10:42. В мире. Newsru.
Ученым удалось смоделировать звуки, производимые субатомическими частицами, подобными легендарной «божественной частице», или бозону Хиггса в научной терминологии, которую эксперты из CERN надеются обнаружить с помощью Большого адронного коллайдера…
Доктор Лили Эсквит работала над этим проектом в сотрудничестве со звуковыми инженерами, чтобы «переформатировать» в звуковую форму данные, которые получаются в результате столкновения частиц в коллайдере…
На данный момент доктор Эсквит и ее команда создали несколько имитаций того, что может произойти внутри адронного коллайдера в результате столкновения частиц…
Ученые проекта Atlas уверены: человеческий слух способен различать гораздо более мелкие изменения, нежели глаз, и эти наблюдения помогут идентифицировать «божественную частицу»…
Ричард Добсон, композитор, также участвующий в проекте, поражается, насколько мелодичными оказались звуки столкновения элементарных частиц. «В этих звуках можно различить четкие структуры, как будто они кем-то продуманы. Создается ощущение, что они рассказывают какую-то свою историю. Они настолько динамичны и изменчивы, что нередко напоминают современные музыкальные произведения», – восхищается Добсон.
Программисты также настроены достаточно лирично… Один из них сказал, что… этот проект даст людям возможность услышать, как звучит Вселенная.
По его словам, все участники эксперимента, слушая полученные ими звукозаписи, ощущали нечто подобное религиозному переживанию. «Ты чувствуешь себя ближе к разгадке тайны природы, и это нередкое впечатление среди ученых, занимающихся подобными вопросами. Это так интригующе. В этом так много тайного и неизведанного», – сказал в заключение программист.
Первая часть
1
– Умер ты хорошо. Я вошла – ты лежал в дверях ванной, ногами туда, головой в коридор. Приехал врач, глянул: скорее всего, эмболия легочной артерии, уголовку можно не вызывать, простую милицию. Сказал: «Практически мгновенно». Насколько «практически»?.. Как бы я хотела, чтоб ты в последний момент ничего не почувствовал, не испугался. Не мучился. В милицейском протоколе: «С моих слов записано верно». Расписалась…
Виктория Семеновна заметила, что говорит вслух. Опустошив одну из двух стоявших на столе рюмок… не опуская, держа ту на весу, снова зашевелила губами:
– Похоронила я тебя хорошо. Все успела. Теперь все есть, все можно, были б деньги. Приехал парень в час ночи (умер ты до одиннадцати, до моего прихода), положил на диван, раздел. Обмыл губкой, несколько раз. И голову c мылом. Пленку подстелил, так что все осталось сухим. Я дала твой костюм, хоть ты не любишь костюмы…
Она загляделась на рюмку в руке.
– Потом сам знаешь, как у нас… Утром в поликлинику. Там очередь, еще с больничными идут. Потом в милицию. Это на троллейбусе, ты не знаешь, все попереносили, мы ведь туда не ходим. Скопировали заключение о смерти. Можно было не ехать, но… попросили. На обратном пути купила тебе цветов. И так удачно: знаешь, по три гвоздики из одного стебля, такие пышные. Пришла Ника. На ночь ей не звонила, уже утром… Пришла. Осталась сидеть с тобой. Там, куда я приехала, теперь принцип одного окна: дали свидетельство, справку на пособие. Там же все и заказала. Без музыки. Знаешь, все эти медные рыдания…
Потеряв мысль, Виктория Семеновна прислушалась к нашедшему на нее ощущению пустоты на месте недавнего тонкого, многогранного чувства жизни, близкой к ее собственной, так долго почти сливавшейся с ее жизнью, а теперь дававшей рассматривать пустоту вместо себя, безвыходную не то чтобы для ушедшего, а – вообще: выхода не было не только в сторону жизни окончившейся, но и в ее, Виктории Семеновны, сторону. Тоже…
– А в колумбарий с Никой сегодня пришли – так хорошо, что вдвоем. Выдали нам урну, плиту, и – идите через все поле… Я эту плиту чуть удержала. Ника ее несла, а я урну с балкончиком… В общем, остался теперь медальон на плитку. И всё.
Виктория Семеновна поднялась. Прошла в кухню, прислушалась к работающему холодильнику…
Ника сказала: придет, если сможет. Не сможет – сразу туда, к бабе Вере. Когда-то была «мама», теперь «баба». Теперь она, Виктория Семеновна, «мама». А будет… кто? – «баба»? «баба Вика»?.. Она огляделась: прочный, основательный, «от Собакевича», стол, покрытый красно-лиловой, выцветшей бархатной скатертью… пара рюмок, тарелка… горящая в стороне, на трюмо, свеча, отраженная в телевизоре… Странная, вывернутая наизнанку жизнь: сперва похороны, потом девять дней, потом захоронение в колумбарий. И что тогда это сейчас, после захоронения? Не поминки, а… что?
Виктория Семеновна подошла к телефону, набрала номер бабы Веры. Терпеливо выждала. Трубку наконец подняли:
– Алё…
– Мама, Ника не объявлялась?
– Алё, кто это?..
– Мама, кто тебя еще может назвать мамой? У тебя что, еще дочки есть?
– Виктория?.. Я не узнаю твой голос… Скажи мне что-нибудь, что только мы с тобой знаем…
– У Симоны Синьоре есть свой зритель: это ты.
Молчание.
– Мама, ты так вчера сказала.
– Не могла я такого сказать… Вы днем на кладбище были. Я думала, она с тобой. На дворе уже темень. Как можно девочку…
– …мама, девочке двадцать четыре года. Придет – пусть позвонит. Хотя, я сама скоро буду.
Идти никуда не хотелось.
Оставаться тоже.
Тогда, сразу после… когда убрали, вымыли посуду, поставили на место стол, два дня стоявший сдвинутым к окну… баба Вера с Никой уговорили ее пожить всем вместе, там, у них. «Пока рассосется». Уходя с ними, она боялась: боялась уйти и боялась остаться…
На тумбочке рядом с телевизором блеснуло в воздухе крохотное пламечко, и у Виктории Семеновны в сознании тоже блеснуло: на каких-то из видеокассет – записи… Она вспомнила сейчас об этом уже не впервые. И так же, как во все эти дни, желание включить телевизор, вставить кассету в магнитофон, взять в руки пульт уступило накатившему… нет, не безразличию – какому-то почти объективному, почти не ее собственному, почти что в воздухе – противодействию. В воздухе и в темноте… стоявших уже не только в комнате, но и в голове. Она вместе с этой комнатой – всего лишь помещенье, жилье, она – та же комната, так же чувствует, не подавая виду на свету и расслабляясь, переводя дух в темноте… Комнате хорошо или плохо почти как растению – можно вчувствоваться, со-настроиться и разглядеть: да, хорошо… да, плохо…
Подойдя к свече, Виктория Семеновна хлопнула пальцами по огоньку. Белая дымная струйка какое-то время поднималась во тьме, расползаясь.
Дома у бабы Веры Виктория Семеновна окликнула из ванной:
– Мама, а мыло, что я тебе купила… ты что, им не пользуешься?.. – и тут же вспомнила, как мать, разглядывая обертку, поджала губы… Вспомнив, пошарила, нашла в шкафчике нераспечатанную пачку: та же ошибка, гомельское. В прошлый раз – то же самое. Не выдержав, баба Вера пожаловалась Нике: у гомельских собак жир радиоактивный. «Мама, как можешь ты, современный человек, химик по образованию, думать, что мыло сегодня варят из собак?..» – вспомнила Виктория Семеновна свои разборки с матерью…
– Виктория, звала?.. Что?.. – появилась в дверях ванной мать.
– Нет… ничего…
Ближе к полуночи вернулась Ника. Успокоенные, Виктория Семеновна с матерью легли в большой, проходной.
Среди ночи Викторию Семеновну разбудил голос. Приподнявшись на постели, она вслушивалась в это, с выражением несшееся с соседней кровати:
– Мой друг, Отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!..
Отговорив во сне, мать не пошевелилась. Виктория Семеновна опустила голову на подушку…