Бросок Венеры

-Впрочем, кого заботят их дела? – я поднял свою чашу, покрутил её, чтобы взбаламутить остатки вина, и уставился на этот водоворот. – Однако я только что спрашивал о тех странных посетителях, которые были у нас накануне моего отъезда.

Бетесда безучастно глядела на меня.

-Это же было только месяц назад. Ты наверняка помнишь: невысокий галлус и Дион, старый философ из Александрии. Он просил меня о помощи, но я ничего не мог сделать для него – во всяком случае, тогда. После того, как я уехал, он приходил сюда снова?

Я ждал ответа – но, оторвав взгляд от чаши, увидел, что Бетесда смотрит в другую сторону.

-Это ведь совсем простой вопрос, - мягко заметил я. – Философ был здесь после моего отъезда?

-Нет, - обронила она.

-А вот это странно. Я был уверен, что он придёт снова; в тот раз он казался совершенно безумным. В дороге я волновался за него. Впрочем, ему, возможно, на самом деле и не нужна моя помощь. У тебя ведь повсюду в Риме глаза и уши – ты слышала что-нибудь о нём?

-Да, - отозвалась Бетесда.

-И? Какие новости?

-Он мёртв, - ответила она. – Насколько я знаю, убит в том доме, где он жил. И это всё, что мне известно.

Взбаламученное вино в моей чаше застыло. Съеденный завтрак окаменел у меня в желудке. Во рту я ощутил вкус пепла.

Глава седьмая

Только через несколько дней после возвращения в Рим я нашёл время написать письмо Метону. Я перечислил ему события, о которых мне стало известно: победу Цицерона над Целием в суде по делу Бестии, несмотря на уловку с «преступным пальцем» (я был уверен, что этот анекдот позабавит Метона), проблемы, возникшие у Помпея на суде над Милоном, скабрёзные разговоры о Клодии и его сестре.

Так как в Иллирии я подробно рассказал Метону о встрече с Дионом и Тригонионом, то теперь нужно было сообщить ему о судьбе, постигшей философа. Просто чтобы он знал, сказал я себе, берясь за перо. И уже когда я писал – меня вдруг осенило, что это и есть главный предмет моего письма. Известие об убийстве Диона заставило меня почувствовать себя виноватым, и я, описывая для Метона эту кровавую историю, облегчал свою совесть, как будто от этого преступление становилось менее ужасным.

По части писания писем мне далеко до Метона: уж мой-то стиль вряд ли восхитит великого Цезаря. Однако здесь я приведу часть того письма, которое написал сыну в последний день февраля.

«Ты, вероятно, помнишь мой рассказ о том, как меня посетили философ Дион, с которым я был знаком в Александрии, и галлус по имени Тригонион. Ты ещё смеялся, когда я живописал, под каким видом они пришли в мой дом: Дион был переодет женщиной, а евнух надел тогу и пытался выдать себя за римлянина.

К сожалению, продолжение этой истории оказалось не столь забавным, скорее наоборот.

То, чего боялся Дион, произошло через считанные часы после его ухода из моего дома. Той же ночью, когда я собирался в дорогу, чтобы навестить тебя, Дион был злодейски убит в доме Тита Копония – своём римском пристанище.

О самой его гибели я узнал от Бетесды наутро после возвращения в Рим. По её словам, деталей она не знала. Диона она невзлюбила с первого взгляда, а ты знаешь Бетесду: с этой минуты он перестал существовать для неё, и даже его убийство оставило Бетесду равнодушной – при её-то страсти к сплетням. Подробности мне пришлось выяснять самому, задавая то здесь, то там ненавязчивые вопросы. Дело оказалось нетрудным, однако потребовало времени.

Незадолго до этого Диона пытались отравить – он упоминал об этом в разговоре со мной. Судя по всему, рабы его прежнего домовладельца, Луция Лукцея, были подкуплены (несомненно, людьми царя Птолемея), чтобы подмешать яд в еду Диона, но вместо него погиб единственный остававшийся у него раб, дегустировавший пищу. После этого Дион покинул дом Лукцея и перебрался к Копонию.

Именно из его дома Дион пришёл ко мне и попросил о помощи. Если бы я только предложил ему ночлег в своём доме! Но ведь не исключено, что тогда убийцы сделали бы своё кровавое дело под моей крышей. Я думаю о Бетесде, и особенно о Диане – и эти мысли вгоняют меня в дрожь.

Когда яд не дал нужных результатов, враги Диона обратились к средствам менее тонким.

Покинув мой дом, Дион вернулся к Копонию со всей возможной быстротой – было уже темно, и он боялся римских улиц, несмотря даже на свой маскарад и на Бельбона, которого я дал ему для защиты. Что до Тригониона, то Бельбон говорит, что он шёл с ними до дверей дома Копония, а дальше отправился своей дорогой. Наверное, он вернулся в жилище галлусов – оно здесь же, на Палатине, рядом с храмом Кибелы. Об этом евнухе, похоже, никому не известно, и никто не может мне рассказать, что связывало его с Дионом.

О том, что произошло дальше, я знаю из вторых, а то и из третьих рук. Да, конечно, это могут быть и обычные слухи, но я склонен верить тому, что услышал.

Вернувшись в дом Копония, Дион заперся у себя в комнате и отказывался брать еду, которую ему приносили. (Он панически боялся отравы, а как раз перед тем плотно пообедал у меня). Домашняя челядь у Копония ложится рано, и вскоре после наступления темноты все в доме уже спали, кроме раба, приставленного на ночь сторожить у главного входа. Так вот, ночью (как говорит этот сторож, около полуночи) послышался шум из дальнего конца дома, где и жил Дион.

Сторож пошёл посмотреть, что там творится. Дверь комнаты Диона была заперта. Раб, назвав себя, стал стучаться. В конце концов, он поднял такой шум, что Копоний в соседней спальне проснулся и вышел спросить, в чём дело. Когда дверь взломали, Дион был обнаружен на своём ночном ложе, лицом вверх, с открытыми глазами и ртом. На груди были глубокие раны. Его закололи прямо в постели.

Окно его спальни выходило в небольшой внутренний дворик. Ставни этого окна были открыты, а замок взломан снаружи. Убийца – или убийцы – очевидно, проползли по верху стены, пробрались через террасу, затем ворвались через окно в комнату Диона, убили его и бежали.

Во всяком случае, тот, кто совершил это злодеяние, сумел скрыться незамеченным.

Поистине, горестный конец блестящей жизни! Дион ожидал гибели – и провёл свои последние дни вдали от дома, в чуждом ему городе, пугаясь каждой тени. Это делает всю историю ещё трагичней. Особенно меня заботит то, что в самый день своего убийства он пришёл ко мне и попросил о помощи. Мог ли я спасти своего учителя? Наверняка нет, говорю я себе – ведь люди, которым была нужна его смерть, явно располагали такими силами, с которыми я тягаться не мог. Всё же со стороны богов это чересчур жестокая шутка: через столько лет вернуть в мою жизнь Диона, и тут же снова отнять его навсегда. Я в своей жизни видел немало и насилия, и страданий, но так и не смог привыкнуть к ним. Разве только с годами я вижу в них всё меньше смысла.

Теперь все участники посольства, прибывшего прошлой осенью из Александрии, либо убиты, либо сбежали в Египет, либо, так или иначе, исчезли из виду. (Немногие оставшиеся в Риме, как мне рассказывали, поклялись в верности царю Птолемею или согласились взять деньги за молчание. Нет сомнения, кто-то из них – а может быть, и все – был с самого начала человеком Птолемея). Для римлян настоящий позор, что подобная мерзость могла произойти не просто в Италии, но и прямо в самом сердце города. Правда, некоторые говорят, что убийство Диона настолько вопиюще, что теперь Сенат будет вынужден предпринять шаги для наказания виновных (если и не самого Птолемея, то хотя бы кого-то из его прихвостней). Возможно, это даже подтолкнёт Сенат к тому, чтобы отказать Птолемею в покровительстве и признать египетской царицей Беренику – а ведь ради этого Дион и ехал в Рим. Пока он был жив, сенаторы не желали даже выслушать его, но своей смертью он может добиться того, к чему стремился при жизни: независимого Египта с новым монархом.

Может ли правосудие покарать убийц Диона? Зная о положении дел в римских судах и о людях, чьи интересы затрагивает это дело, я весьма сомневаюсь в возможности такого исхода. Если бы я согласился работать на Диона и разоблачить его врагов, то теперь, скорее всего, чувствовал бы себя обязанным предать суду его убийц. По счастью, я ему отказал. Я прямо заявил Диону, что не смогу ему помочь, и объяснил, почему. Так что теперь моя совесть чиста. Отыскать клинок, оборвавший жизнь Диона, наказать державшую его руку – это не моя забота.