Смертельное сафари

Неподалеку от нас ужинала та самая юная француженка, которую я видел раньше в вестибюле. Во главе стола сидел щеголеватый лысый старец – должно быть, отец мадемуазель. Он почти все время молчал, не вмешиваясь в довольно горячий разговор, почти что перебранку, между матерью и дочкой.

Толстый американец, любитель плоских шуток, ужинал один, мрачно склонившись над тарелкой. Перед ним стояла бутылка вина. Лицо его было довольно грустным – давешняя веселость исчезла без следа.

В разгар трапезы я вспомнил о телефонном разговоре с человеком, назвавшимся Яносом.

– Вам удалось до него дозвониться? – спросил я.

– Нет, на месте не оказалось, – ответил фон Шелленберг.

– Он сказал, будто дело решенное, – стал припоминать я. – Если не ошибаюсь, оно назначено на двадцать второе число. Вы не можете предположить, о чем идет речь?

Фон Шелленберг покачал головой и аккуратно вытер алой салфеткой рот.

– У нас теперь в работе сразу несколько проектов. Придется снова позвонить после ужина.

– Мне почудилось, будто он был уверен, что вы сразу поймете, о чем речь.

Фон Шелленберг уставился на меня через стол. В неярком отблеске свечей его глаза, казалось, еще глубже вжались в череп, напомнив узкие просветы в конце длиннющего туннеля. Больше за ужином не было сказано ни слова.

Фон Шелленберг заказал на десерт кофе с коньяком, затем поднялся в номер, чтобы вновь позвонить в Германию. Едва он скрылся за дверью, как из-за своего столика встал одинокий янки и поспешил в вестибюль. Я бы этого не заметил, если бы американец едва не сбил с ног итальянца-священника, с которым я раньше ехал в лифте, и даже не извинился – так он спешил догнать фон Шелленберга.

Итальянец, и без того взвинченный, теперь уже едва сдерживался. Плюхнувшись за столик в дальнем углу зала, он судорожно схватил большущую картонку с меню, пряча за ней посеревшее от расстройства лицо.

Официант принес кофе. Я заказал еще пива и тоже вышел. Заглянув на открытую веранду, полез в карман за сигаретами и, делая вид, будто прикуриваю, обшарил взглядом вестибюль. В дальнем его конце я увидел спину фон Шелленберга, говорившего по телефону, которым разрешено пользоваться лишь проживающим в гостинице. Американца же видно не было. Швейцар с дубинкой сторожил выход на улицу. В вестибюле были еще какие-то люди, каждый занимался своим делом: одни въезжали, другие покидали гостиницу, третьи торговались в сувенирной лавке или ждали заказанного такси, чтобы ехать в аэропорт.

Я вернулся в ресторан. Официант уже принес пиво и стоял возле столика в явной тревоге – не сбежали ли мы с фон Шелленбергом, не расплатившись. Завидев меня, он лучезарно улыбнулся и тут же подал счет. Теперь уже танцевали несколько пар, но как-то вяло, их движениям не хватало жизни. Телефонный разговор фон Шелленберга затянулся, но наконец он возвратился за столик. И вид у него был довольный. Американец же в тот вечер больше на глаза не попадался.

Мы выпили кофе, расплатились и встали из-за стола. В моем портфеле была куча писем, нуждавшихся в прочтении и ответе. Я извинился перед фон Шелленбергом за то, что не имею возможности показать ему ночной Найроби, главным образом из-за опасения, что ищейки комиссара Омари устроили на меня засаду во всех барах и других злачных местах, куда я хаживаю. Фон Шелленберг сочувственно кивнул, и я было подумал, что он испытывает искушение отправиться в увеселительную экскурсию в одиночку. Оказалось, однако, что и у него накопились срочные бумаги, и мы поднялись к себе.

Увы, ни один из нас не смог в тот вечер заняться корреспонденцией: наш люкс был перевернут вверх дном, как говорится, выворочен наизнанку. Остановившись на пороге, мы молча взирали на учиненный разгром. Гостиную подвергли тщательнейшему обыску. Каждый предмет обстановки сдвинут с места, стулья перевернуты, диванные подушки раскиданы. Меня сразу же осенило: американец!

Каждый из нас поспешил в свою спальню. Там царил еще больший хаос: одежда на полу, постельное белье скинуто с кроватей, из ящиков комода все вывернуто на ковер. В ванной тоже побывали, свидетельством тому разбросанные повсюду туалетные принадлежности. Единственной вещью, пережившей катастрофу без ущерба, был портфель, который я запихнул под кровать не из предчувствия, а в силу привычки. Я сразу же определил, что мое имущество в целости, ничего не украдено.

Спальня фон Шелленберга была в таком же состоянии, только вещей у него было побольше, чем у меня, соответственно и гора на ковре выше. Он стоял посреди всеобщего разгрома, онемев от злобы. Потребуется взвод горничных, чтобы привести номер в божеский вид.

Мы перешли в гостиную и, устроившись поближе к напиткам, которые, как ни странно, уцелели в пронесшемся здесь урагане, налили себе чего покрепче, потом фон Шелленберг зажег сигару, я тоже закурил. Что и говорить, владеть собой мы умели, однако давалось нам это не без труда.

– Дверной замок не сломан, – негромко заметил я.

Фон Шелленберг кивнул. Уже один этот факт говорил о многом.

– У вас что-нибудь ценное пропало? – спросил я фон Шелленберга.

– Деньги целы, – изрек он лаконично.

– Сколько?

– Довольно много.

– Нет, – я с сомнением покачал головой, – тут что-то другое. Были у вас драгоценности, конфиденциальные бумаги?

Серые глаза фон Шелленберга округлились.

– Кое-какие документы, – наконец сказал он. – Никакой ценности для посторонних не представляют. Так, сугубо внутренние дела фирмы. Однако я предусмотрительно положил их на хранение в сейф гостиницы вместе с чеками и наличными, которые в ближайшие дни не понадобятся.

– Другими словами, грабители ничего не унесли? – спросил я.

– Поскольку нечего было взять. Если только что-нибудь из одежды...

Я покачал головой. Если бы их интересовала одежда, наши дорогие костюмы не валялись бы теперь на полу. Кроме того, только безумец мог рассчитывать пронести чемодан с краденым барахлом мимо швейцара. Во всяком случае, какова бы ни была причина вторжения, разгром учинен с нарочитой наглостью.

Мы оба пришли к единодушному мнению, что не стоит извещать о случившемся полицию. Мне не хотелось наводить на свой след омариевских гончих. Поди объясни им, отчего это я прячусь в люксе отеля "Бульвар". Фон Шелленберг сказал, что, попади эта история в газеты, его инкогнито будет раскрыто и факт приезда в Кению с частным визитом крупнейшего европейского промышленника станет достоянием гласности. Не говоря уже о том, что никакого материального ущерба мы не понесли.

Я предложил позвать горничную, но фон Шелленберг рассудил, что это равносильно звонку в полицию. Мы сами взялись за наведение порядка, потребовалось не меньше часа, чтобы вернуть все на свои места, повесить одежду в шкаф и застелить кровати.

Я не высказал вслух подозрений относительно американца. То, что он поспешно покинул ресторан, еще ни о чем не говорит. После всего, что случилось, мне уже было не до писем, и я отправился на боковую с твердым намерением наутро обстоятельно побеседовать с фон Шелленбергом.

4

Я проснулся, как обычно, около шести, принял ванну, оделся – словом, приготовился к грядущему дню. Фон Шелленберг еще спал, когда я вышел из номера.

В вестибюле отеля было пустынно, так бывает в дежурке полицейского участка наутро после спокойно прошедшей ночи. Ночной портье, задрав ноги на телефонный коммутатор, делал вид, что бодрствует, но то и дело клевал носом. А швейцар даже не притворялся – он спал, как сиротка, свернувшись калачиком на узкой кушетке.

Хотя мне жаль было тревожить портье, я его разбудил и попросил разрешения позвонить в город. Со сна он даже не спросил, откуда я взялся и почему не звоню из номера.

Трубку долго не снимали, но наконец мне ответил женский голос. Оказалось, что Сэм лишь недавно пришел домой после ночного дежурства и будить его ни в коем случае нельзя – пусть хоть пожар начнется и все сгорит дотла. Я назвал себя, солгав, что Сэм ждет не дождется моего звонка. Это, мол, связано с его ночным дежурством.