Шалунья

Он был зол…

Он упустил правду.

Я хожу по кругу, снова и снова в темной спальне, пока не наплачусь досыта.

Я засыпаю, запутавшись в промокших простынях, но меня будит звонок. Я бросаюсь к телефону, надеясь, что это Рамзес.

Когда вместо этого я вижу номер Магды, мой засыпающий мозг решает, что она, должно быть, застряла на свидании или ее мама приняла худший оборот.

— Привет, — прохрипела я. — Тебя подвезти к маме?

— Что? — Магда звучит так же занудно, как и я.

Мои контактные линзы приклеились к глазным яблокам. Я моргаю, пока не убеждаюсь, что время на моем телефоне показывает 2:23 ночи.

— Извини, я была в полусне.

— Ты спала всю дорогу, — говорит Магда. — Я должна была подождать…

— Не говори глупостей.

Мы оба говорим в этой странной вежливой манере, но напряжение в наших голосах нарастает, потому что в любую секунду Магда собирается рассказать мне, почему она позвонила в 2:23 ночи. И хотя комок в груди означает, что мое тело уже знает, я тяну время, крошечная, уродливая часть меня все еще надеется, что проблема в маме Магды…

— Табита.

Это все, что смогла сказать Магда.

Мы обе знали, что это произойдет. И все же мы рыдаем по обе стороны линии.

К боли нельзя подготовиться.

Все, что ты можешь сделать, — это разделить ее.

Похороны Табиты приходятся на серый пасмурный день, когда улицы еще мокрые от дождя, а облака — одно сплошное одеяло. Яркие листья, словно пластыри, прилипли к влажному тротуару, издавая перечный аромат, когда я ступаю по ним ногами.

Утро я провела в ее квартире, собирая последние вещи. Все, что у нее осталось, она отдала Магде и мне с просьбой позаботиться о ее зябликах.

Магда забрала птиц и все остальное, что хотела. Я попросила только любимое пальто Табиты. Сейчас я ношу его, прогуливаясь по извилистым дорожкам кладбища.

При порывах ветра на меня сыплется дождь из ржавых листьев. Длинное парчовое пальто прижимается к моим ногам, все еще слабо пахнущим дымом и фиалками.

Это дым от пожара в ее старом особняке, а не от сигарет. Табита старалась сохранить как можно больше вещей. Она сохранила несколько красивых витиеватых зеркал, деревянные рамы которых обгорели и потрескались. Некоторые книги удалось спасти, но их обложки почернели. Самым печальным были фотографии в рамах: Табита-подросток, стройная и прекрасная в своей пачке, Табита и ее первый американский любовник в вечерних нарядах у входа в "Majestic", Табита на торжественном вечере, Табита на яхте в Монако…

Никто не прикасался к ней ни на одной из этих фотографий — ни руки вокруг ее плеч, ни ее руки.

И когда я выхожу на открытую лужайку, где будет проходить служба, ни один человек с тех фотографий не ждет в креслах.

Пришли лишь несколько девушек из старого агентства. Нет бывших клиентов и очень мало людей, похожих на друзей.

— Алли пришлось работать, но я думала, что Кирстен придет, — переживает Магда, расстроенная столь малым количеством желающих.

Я говорю ей: — Ты проделала невероятную работу.

Магда занималась всеми приготовлениями, а я — упаковкой. Табита, как всегда эффективная, уже купила свой участок за двадцать лет до этого.

Я смотрю на закрытый гроб и думаю, действительно ли она там. Может быть, какая-то ее часть находится где-то еще?

Я представляю, как она наблюдает за мной, хотя на самом деле не верю в это.

Плакать на похоронах — это скучно.

Не думаю, что ей понравятся цветы, хотя я никогда не скажу об этом Магде.

Только мужчины настолько глупы, чтобы платить деньги за то, что умирает.

Ей определенно не понравится мое платье.

Это похороны или спиритический сеанс?

Я слегка улыбаюсь, но недолго. Внутри у меня зыбучий песок. Любая искра счастья засасывается обратно.

Я никогда не чувствовала себя так низко, как сейчас, даже в самые мрачные дни после того, как бросила колледж. Тогда я еще не пробовала ничего лучшего.

Теперь я попробовала, и независимо от того, было ли это на самом деле или нет, я не могу вернуться к тому, что было раньше.

Теперь я чувствую свое одиночество. Я чувствую его как холод, как голод. Постоянная боль, которая крадет жизнь и краски у всего остального.

Собирая немногие уцелевшие красивые вещи, за которые Табите удалось уцепиться до конца жизни, я думала о том, как все это бессмысленно. Ты не можешь забрать их с собой, и даже если тебе удастся сохранить их до конца, они просто превратятся в кучу дерьма, которую придется разбирать кому-то другому.

Из всех подарков, которые я когда-либо получала, ярче всего в моей памяти сияют те моменты, когда Рамзес заставлял меня смеяться. Я бы вернула каждый доллар, каждое украшение, но я храню эти воспоминания, как золото дракона.

Табита была моим наставником. Она была для меня больше матерью, чем моя настоящая мать. И все же, сидя здесь сегодня… я не хочу закончить так же, как она.

Последние годы своей жизни она провела, куря в переулке. Она умерла в одиночестве в своей квартире, и ее птицы пели так же весело, как всегда, когда Магда брала их клетку.

Я была чертовски зла на Рамзеса за то, что он набрал для меня мой номер. Но почему я вообще выбрала это число? Почему я выбрала любую из своих целей?

Я думаю о замке своей мечты.

Замки — это крепости одиночества. Когда я представляла себя там, я всегда была одна. Читаю, готовлю, занимаюсь садоводством… одна, одна, одна.

Рамзес хотел, чтобы мы поставили перед собой новые цели, которых мы достигнем вместе.

Я накричала на него и оттолкнула.

Ты никогда не увидишь во мне равного…

На кого я кричала — на него или на себя?

Рамзес сдерживает меня?

Или это я притворяюсь уверенной в себе, а в глубине души не вижу в себе ничего, кроме порока…

Начинается служба. Виолончелист играет отрывок из "Жизели", любимого балета Табиты. Директор разместил нас в укромном уголке кладбища, вокруг — серебристые клены и ивы. Тем не менее, больно бросается в глаза, как мало людей собралось. Из дюжины стульев несколько пустуют.

Магда встает, чтобы выступить. Она спросила меня, хочу ли я, но я чертовски не люблю плакать на людях и не могу остановиться. Даже сейчас слезы текут по обеим сторонам моего лица, остывая по мере падения. Я зажмуриваю глаза, но они все равно текут.

Ветер усиливается, и листья проносятся по полированной крышке гроба. Лепестки срываются с цветочных композиций и кружатся в воздухе, как припорошенный снег. Мне холодно даже в пальто Табиты. Небо цвета шифера. Прохлада непролитого дождя проникает в мои кости.

Тяжелая рука опускается мне на плечи. Рамзес опускается в кресло рядом с моим и притягивает меня к себе.

Я прижимаюсь лицом к его груди и рыдаю. Он прижимает мою голову к себе, укрывая меня своим плащом, чтобы никто не видел.

— Как ты узнал?

Рамзес целует меня в макушку. — То, что ты злишься на меня, не значит, что я перестал обращать на это внимание.

— Не думаю, что я больше на тебя злюсь, — шепчу я. — Вообще-то, я чувствую себя стервой.

Рамзес хихикает. — Я собирался дать тебе еще один день, чтобы остыть, но когда я услышал…

— Спасибо. — Я всхлипываю. — Ты был мне нужен сегодня.

Он притягивает меня к себе, бормоча: — Я всегда буду заботиться о тебе, Блейк.

Он держит меня, пока Магда рассказывает нам все, что ей нравилось в женщине, которая выжимала из нас форму, как из балерины, и отправляла в мир, чтобы мы соблазняли, очаровывали и развлекали.

Когда похороны заканчиваются и гроб опускают в землю, мы с Рамзесом остаемся еще на некоторое время. Мне уже не холодно, когда его рука обхватывает меня. Однако я замечаю какое-то шевеление в его левом нагрудном кармане.

— Рамзес… мне кажется, твое пальто шевелится.

Он запускает руку в карман шерстяной одежды и достает оттуда нечто, похожее на шарик сажи.