Ночь кровавой луны

Кожаные сапоги с грубыми голенищами приминали сухую увядшую траву и взбивали серый подъюбник, от вида которого мне захотелось снова заплакать. Залатанный, местами поеденный молью, он походил на старую половую тряпку, но все еще служил мне, потому что другого в нашем доме не водилось. Четыре старшие сестры износили его так, что до меня он дожил в виде заштопанной и застиранной тряпицы, но перья темного эльфа, спрятанные в подоле охотничьего платья, могли изменить ситуацию раз и навсегда. Если я покажу их отцу за ужином, его от счастья удар хватит, а матушка, чего доброго, начнет причитать и заставит избавиться от них.

Эта мысль заставила меня резко остановиться прямо посреди тропы, петляющей между холмами. Спуск к поселению людей я знала, как свои пять пальцев, поэтому всегда задерживалась на охоте до позднего вечера, несмотря на все предупреждения родителей. Да, в нашем краю опасно оставаться ночью на улице — дикие звери, облюбовавшие эти земли раньше людей, никак не желали уступать территорию, спускаясь с горы Одинокой на охоту и лакомясь всеми, кто попадался им на пути. Дикие, необузданные хищники, жаждущие крови, могли разорвать человека одними когтями и зубами, и охотники предпочитали убираться домой пораньше, не оставаясь на ночь у подножия горы. Кто-то в поселении говорил, что балует нечисть, но я давно не верила подобным сказкам.

Мысль о том, что мать упустит единственный шанс на успешную и безбедную жизнь, заставил меня остановиться и оглядеться по сторонам. Холмистая местность, заросшая редким жестким кустарником и колючим сорняком, не самое лучшее место для тайника, но я все же решила припрятать перья эльфа поблизости от дома, чтобы в любой момент вернуться и достать их, а единственное кривоватое дерево, росшее недалеко от тропы, служило отличным ориентиром. Я едва успела закидать свежую яму сухой листвой, как меня окликнули по имени.

— Розали, дитя, — скрипучий голос коэна Ша ни с кем не спутать. Старик внезапно появился из-за ближайшего холма и ковыляющей походкой направился прямо ко мне. Его сухопарая высокая фигура, похожая на иссохшее дерево и облаченная в мешковатый балахон, четко выделялась на фоне темнеющего неба.

От внезапного появления старика я словно одеревенела, боясь поднять голову и посмотреть коэну Ша в лицо. Он только на вид казался этаким добряком с немалым опытом прожитых лет за спиной, но каждый житель в поселении людей знал, насколько старик злопамятен и беспощаден. Любого, кто когда-то перешел ему дорогу, он довел до нехорошего конца, в том числе и моего старшего брата Люция.

От бурлящих в душе чувств я скрипела зубами и силилась перебороть ненависть, спрятав ее за лестной улыбкой.

— Коэн Ша, — склонившись в почтенном поклоне, я радовалась, что какое-то время могу прятать взгляд, в котором горела жажда вырвать старику кадык. — Неожиданно увидеть вас в холмах в столь поздний час. Скоро зайдет солнце и на землю опуститься ночь — это небезопасное время для прогулок.

Старик рассмеялся скрипучим смехом, но на меня глянул пристальным и ясным взором, горящим любопытством и колючим, как тысяча смертоносных игл.

— Дитя-дитя, — покачал он головой, прикидываясь добрым старцем, укоряющим меня за позднее возвращение домой. — Мой век давно минул, и гибель от когтей диких людоволков лучше, чем долгая и иссушающая смерть от болезней, а вот твой век едва начался.

В душе я лишь рассмеялась его лживым словам. Никто не пожелает себе подобного конца — быть разорванным когтями и зубами кровожадных хищников, а уж коэн Ша настолько жаден до жизни, что станет издыхать от болезни, но все равно не полезет в пасть зверей.

Я стояла на месте, парализованная страхом и мыслями о том, что он догадался, чем я тут занимаюсь, а старик кружил вокруг меня, как хищная птица.

— Небогат улов, — заглянул он в сумку, брошенную мною прямо на траву. — Утки нынче совсем перевелись?

— Что вы, коэн Ша, просто, хмурое время — не сезон для уток. Я подстрелила одну, отставшую от каравана, да и то по чистой случайности. — Соврала я старику.

Охота — это лишь предлог, чтобы сбежать из дома. Мать совершенно выжила из ума со своей слепой любовью к членам коэна Воли Асхи. Эти люди, к чьему имени всегда приставляли вежливое «коэн», расхаживали по поселению в дорогих балахонах, расшитых золотой и серебряной нитями, и забирали у людей все, что им нравилось. Безграничная власть, жестокость, стремление завладеть богатствами друг друга — вот что даровал коэн людям, дорвавшимся до власти. Я ненавидела коэнцев и проклинала мать за то, что она так темна, но даже отец не мог справиться с ее слепой верой в богиню Асху. Мать считала, что немилость богини пала на наши головы в виде бедности, а я знала, что нищета — следствие воровства и беспредела, которое творилось в нашем поселении членами коэна.

— Что ж, — старик нахмурился, глянув на меня недобро, пожевал губами, но не нашел, к чему бы придраться. Он всегда догадывался, как я к нему отношусь, как отношусь ко всем коэнцам, но отец приказал мне смириться и молчать, терпеть во благо сестер. В одиночку наша семья не смогла бы пересечь Запретный лес и Смертельное ущелье, прозванное так за то, что оттуда никто не возвращался. Наше поселение — единственное, раскинувшееся на этих бесплодных землях, и только коэн богини Асхи имел доступ к порталу, расположенному в их каменном неприступном храме. Все мы зависели от поставок коэнцев, все мы — их рабы.

— Воля богини Асхи послала тебе эту утку, — с напором в голосе изрек старик, и я невольно отшатнулась от его фанатичного оскала, прорезавшего пергаментную кожу, но промолчала в ответ, сцепив зубы.

Это мать почитала богиню Асху и состояла в ее коэне, но я — дочь отца, дитя степей. У меня только один бог — Всеотец.

«Ему я поклоняюсь с самого детства, его заветам следую, его тайны постигаю, забираясь высоко по скалистым тропам горы Одинокой», — произнесла я про себя, как молитву.

— Эту утку никто мне не посылал, — процедила я сквозь зубы, подбирая сумку и пряча ее за спиной.

«Если коэн Ша позариться на мой ужин, я перегрызу ему глотку», — пообещала я себе мысленно.

— Упрямая ослица, — скривился старик. — Что ты здесь делаешь?

Он привык, что практически никто в поселении ему не перечит. Фанатиков коэна боялись, потому что они обладали силой, властью, умением запугивать простодушных селян. Даже мать смирилась с уходом из поселения ее первого сына — Люция, склонила голову перед коэном, поверила лживым речам мерзких сектантов, поклоняющихся столь же отвратительной богине Асхе.

— Я здесь отдыхаю, — с вызовом глянула я на коэна Ша, задрав подбородок. — Устала с дороги.

— Да ну? — поднял он седые брови к лысому черепу, скрипнув желтыми зубами.

Лишь Всеотец знал, каких трудов мне стоило просто стоять на месте, гордо вскинув подбородок, и с вызовом смотреть в лицо своему злейшему врагу.

Сколько раз отец просил меня не нарываться на скандал и не провоцировать людей коэна, но я не могла сдержать свой нрав, вспоминая светлую улыбку Люция. Самый старший, самый сильный, самый веселый из всех детей, он слыл честным и талантливым кузнецом на все поселение. До той самой поры, пока не влюбился в дочь одного из членов коэна. Люция словно подменили, когда он начал ухаживать за девушкой, не отвечавшей ему взаимностью.

— Ты лжешь мне, — раздул крылья носа коэн Ша. — Как ты смеешь врать мне, Розали? Разве мать не учила тебя, как должно вести себя в присутствии кого-либо из коэна богини Асхи?

— Да пошел ты! — выкрикнула я прямо в мерзкую пергаментную рожу старика, остолбеневшего от услышанного. — Уйди с моей дороги, Ша, или я проткну твое горло самой острой стрелой, которая есть в моем колчане, и ты останешься истекать кровью на сухой траве, привлекая запахом диких хищников. Они растерзают твой труп и унесут твои останки высоко в горы. Твои кости останутся гнить в холмах навечно, как напоминание другим о том, что коэнцы — не святые.

Открытый рот старика говорил о том, что он никогда доселе не слышал в свой адрес ничего подобного. Мало того, что я нарушила массу запретов, подписав себе одной только речью смертный приговор, я оскорбила коэнца, я ему угрожала. За это в поселении вырывали язык и запарывали плетьми у позорного столба насмерть, но во мне клокотала такая ярость, такая чистая неудержимая ненависть к Ша, что я не сдержалась. Злые слезы выступили на глазах, руки затряслись. Всего одно ловкое движение, и Ша навеки замолкнет, а его труп даже не найдут, но я никогда не поднимала руку на людей. Никогда.