Страница 9 из 18
Уличный фонарь за забором светил жёлтым, Глебка долго стоял на коленках, трясся, его рвало, в голове гудело, на языке было кисло. Мама лежала в снегу рядом, на спине, с закрытыми глазами, раскинув руки, и молчала, отец ревел над ней, часто бросая маме снег на щёки и матерясь.
Сбежались соседи, женщины плакали.
Кто-то вызвал «скорую» …
Зимой ещё раз приезжало к ним в засаду много милиционеров, знакомый большой начальник всё так же шутил, часто называл маму красавицей.
Отец сердился.
Он, этот милиционер, приходил и ещё, днём, один, без подчинённых, угостил тогда Глебку маленькой шоколадкой, спрашивал, когда мама приходит с завода, где сейчас отец. С улыбкой походил по комнате, поскрипывая сапогами, внимательно посмотрел на посудный шкаф, потрогал чехол на швейной машинке.
Прошло некоторое время, Глебка скучал дома, нечаянно простудившись в самый разгар весенних каникул.
За занавеской, в мамином углу, было тепло и тихо; после микстуры, честно и вовремя отмерянной Глебкой для себя из липкой бутылочки, приближался медленный сон.
Глебка укрылся с головой одеялом.
Тишина, пот на шее, чешутся ноги в грубых шерстяных носках, но нужно обязательно терпеть, он же обещал маме…
Коротко стукнуло что-то на пороге с улицы.
Показалось?
Поскрипел, поцарапался, большой внутренний замок на дощатой двери. Не как ключом…
Медленные, осторожные шаги.
Так никто у них не ходит. Да и дверь-то вроде должна быть заперта на крючок, Глебка обычно сам набрасывал его, провожая утром на работу маму…
Крючок не звякнул.
Глебка сжался, глубже спрятал голову под одеяло.
Шаги.
Раздаются ровно, тяжело, обувь стучит по доскам пола подкованными каблуками.
Человек подошёл к окну…
Постоял.
Опять к двери, но не уходит…
Ущипнув краешек одеяла, Глебка немного стянул его, освободив один глаз. Сквозь щёлку в занавесках стало видно полкомнаты.
Милиционер. Большой.
О чём-то думает, руки за спиной, смотрит по сторонам.
Улыбнулся по-доброму, с хитрецой. Достал из своей полевой сумки что-то в белой тряпочке и, привстав на носки, положил узкий свёрток на верхний косяк двери. Отошёл, пристально посмотрел на дверь, поочерёдно наклоняя голову то к правому плечу, то к левому. Ещё раз улыбнулся, негромко кашлянул, потёр руки и вышел.
Сон тоже пропал.
Глебка вскочил с кровати, отбросив большое одеяло, и, прямо в носках, побежал по холодному полу за стулом. Росту с подставкой хватило, он сразу же нащупал пальцами за доской косяка, в неглубокой пыльной щели, тугую тряпичную вещицу.
На клеёнке стола нетерпеливо размотал свёрток.
Нож.
Красивый, с полосатой, из разноцветных пластмассовых стёклышек, рукояткой.
Взрослый нож, никакой и не хлебный, нет, из мальчишеских разговоров Глебка уже знал, что за желобок такого кровостока могут ведь и срок дать…
Испачкан в чём-то тёмном и липком. Но красивый!
Наверно, большой милиционер мириться к отцу приходил, подарок принёс.
Здорово!
Они теперь с отцом будут обязательно в походы с таким-то ножиком ходить!
Глебка помахал ножом перед зеркалом, ловко нападая сам на себя.
А может отец его кому-нибудь по дешёвке продаст, он же в походы не ходит.
«Лучше бы мне подарил…»
Такой нож метать можно, он, наверно, специально сделанный, для метания во врагов.
«А если будет маму обижать или меня ещё раз за ухо дёрнет, я его убью».
Глебка уснул. Померял себе температуру и уснул. С ножом под подушкой.
…Хохотали, оседлав громадных и скользких китов, полосатые, с большими мускулами, весёлые матросы; рядом с ними, рассевшись на солнечных брёвнах, курили толстые папиросы бородатые плотогоны – люди с хитрыми лесными глазами. Индейцы ехали на жёлтом поезде.
Река блестела как длинный золотой ремень, а он скользил по ней долго-долго, размахивая руками, переворачиваясь с живота на спину, кувыркаясь, чихая и смешно щурясь от горячего всеобщего сияния…
Отец и большой милиционер дрались по-настоящему.
Милиционер всё старался сильно пнуть отца сапогом в живот, а отец, уворачиваясь, держал одной рукой противника за воротник гимнастёрки, и раз за разом бил его жёстким кулаком по белым, сквозь разбитые губы, зубам.
Их разнимали, с грохотом упали на пол два стула, звякнула мелким стеклом оконная форточка, у какого-то милиционера выпал под ноги автомат.
– Стоять! Стоять, я сказал!
Человек в круглой шляпе и в чёрном пальто выхватил откуда-то изнутри одежды, из-под рукава, пистолет и выстрелил в потолок.
– Стоять, сволочь!
И изо всей силы ударил пистолетом отца сзади по голове, над шеей.
Отец медленно опустился на колени.
Сразу же стало тихо, только стукали часы на стене и, закрыв лицо уличным тёплым платком, в ужасе всхлипывала мать, да молча стояли, вытянувшись по стене, соседи, кочегар со своей хромой женой.
– Где?
Чёрный, в шляпе, схватил отца за волосы, дёрнул его голову вверх.
– Где нож?!
– Какой? К-какой нож?..
Отец старался увидеть всех, но глаза, красные от боли и крови, как он ни старался, не могли смотреть выше стола.
– Здесь где-то и нож его, и всё другое. Уверен! Товарищ подполковник, разрешите приказать обыскивать помещение?!
Большой милиционер уже обтёр себе лицо кухонным полотенцем и стоял перед тем, чёрным, в шляпе, навытяжку.
– Это понятые?
– Да.
– Заносите их в протокол и приступайте.
Милиционеры разбрелись по комнате, принялись вытряхивать посуду из шкафчика, книжки с полки, бельё из комода. Упала на пол старенькая фанерная шкатулка, обклеенная мелкими розовыми ракушками, всякая незначительная мелочь из неё рассыпалась по тёмным доскам.
Мама, заплаканная, подхватила отца, оттащила в сторону, прислонив к стене, принялась лить воду из ковшика ему на голову.
Большой милиционер снял фуражку, задумчиво, с заметным звуком, почесал пальцем себе макушку. В сильных размышлениях повернулся было на каблуках вправо, влево, сделал даже два неуверенных шага к печке. Но тут же остановился, словно что-то внезапно вспомнив, и ринулся к двери. Вытянул руки вверх, пошарил ими, обеими, одновременно, по-над верхним косяком, застыл недоумённым движением, ещё сунулся туда же, но уже глубже, сильными ладонями…
– Тащи стул, чего стоишь! Топор у кого-нибудь есть?!
Затрещал косяк, когда большой милиционер, взгромоздившись прямо в грязных сапогах на чистый стул, принялся отдирать топором дверную доску от стены.
– Нет… И здесь нет. А где же?..
С той минуты, как его разбудили внезапным шумом, Глебка стоял на коленках у занавески. Молчаливые слёзы и прозрачные сопли непобеждённой вовремя болезни смешивались на его щеках, на подбородке, ещё сильно щипало под глазами, но он продолжал неотрывно смотреть на происходящее в комнате.
Не в силах понять сложность ситуации, большой милиционер, отдуваясь, сел на стул, принялся вытирать крупную голову носовым платком.
– Ну что? Обещал же ведь, что всё нормально будет… Как же так случилось-то, любезный? Недоработочка, что ли?
Большой вскочил, с шумом отодвинул стул.
– Никак нет! Всё было готово! Не понимаю… Всё ведь перерыли. И эти ведь были все на работе…
Чёрный человек с укоризной качнул шляпой.
– Ну, ну… Посмотрим, разберёмся. За вещдоки ответишь по всей строгости, под свою же ответственность брал.
Нечаянно шевельнулась занавеска под руками Глебки.
Большой милиционер посмотрел ему прямо в глаза, улыбнулся, поманил пальцем.
– Оставь ребёнка, гад! Мужика, сволочи, изуродовали, теперь за мальчишку принялись! Чем хоть ребёнок-то вам не потрафил?!
Мама первой бросилась к Глебке, размахом отдёрнула занавеску, схватила его в охапку.