Covok

Да, сам город и его неискушенные граждане продолжают жить своей прежней жизнью, и интенсивно строить коммунизм. Для них, в их обывательском существовании, ровным счетом ничего не изменилось. Трамваи, как и прежде, звенят, и едут по своим рельсам. А жители, в соответствии с заповедями товарища Иисуса Христа, плодятся и размножаются с прежней интенсивностью. И даже, пока еще в большинстве своём русские дворники, всё так же исправно метут улицы.

Но вот сов-парторганы, милиция, прокуратура и территориальные подразделения КГБ, наверняка утратили свою вальяжность и спокойствие. Я уверен, что уже более суток они пребывают в состоянии перманентного и нервного оргазма. И пусть каждая контора, непроизвольно сотрясаясь от пинков и указаний своей вертикали, оргазмирует в строгом соответствии со своей, только ей присущей спецификой. Но, в любом случае, делает она это одновременно с остальными параллельными структурами. Не прерываясь в своих судорожных позывах и порывах надолго.

А, что для меня лично не есть хорошо, так это то, что все они, с разной степенью неприязни и зубовного скрежета, сейчас наверняка применяют ненормативную лексику в мой адрес. Злобно поминая скромного милицейского лейтенанта всуе. Известного им под фамилией Корнеев и по имени Сергей.

Нет, всё же прав товарищ Копылов, не наступило еще время высовывать мне свои уши из окопа. В котором есть всё, что только может понадобиться интеллигентному советскому милиционеру. От личной бани до личной прокурорши, которую можно использовать по её самому прямому назначению. Но, желательно, не выходя за границы возвышенных чувств и не сильно противоречащих советской морали поз…

Переместившись вместе с кружкой чая в беседку, я поудобнее устроился в плетёном кресле и смежил веки. За последнее время и, особенно, за крайние несколько дней мне порядком надоело напрягать голову, просчитывая людей и их всевозможные поступки. Отдавая себе отчет, что усталость всё равно берёт своё, а заснуть я при этом почему-то не могу, я выбрался из кресла. И, пересилив лень, сходил в дом за коньяком. Долив молдавского коньяка в отпитый на треть чай, я продолжил коньячно-чайную церемонию. Минут через пять я с глубочайшим удовлетворением ощутил, что с пропорциями я не ошибся. По телу разошлось не только тепло, но и приятная организму индиферентность. Душа отмякла, а разум наполнился комфортным пофигизмом. Перед тем, как отключиться, я даже успел прочувствовать, как медленно проваливаюсь в полудрёму. Мой перегруженный мозг, руководствуясь здоровым эгоизмом, вовремя включил режим самосохранения.

Что меня трясут за плечо, я почувствовал буквально в следующую секунду, как только уснул. Во всяком случае, я был в этом абсолютно уверен. И дальше пребывал бы в этой уверенности, если бы вокруг не было темно, а в небе не светились бы звёзды.

Как оказалось, что за плечо меня теребила уже выспавшаяся и, кажется, вполне протрезвевшая Наталья Сергеевна.

На меня она смотрела с нескрываемым превосходством. Как недавно завязавшие алкоголики обычно смотрят на активно практикующих забулдыг. Надо полагать, в заблуждение её ввела напополам опустошенная коньячная бутылка. Которая так и осталась стоять на столе после сеанса моего чаепития.

— Бросала бы ты пить, душа моя! — предусмотрительно опередил я гражданку Копылову, которая, как я видел, уже хотела меня в чем-то подобном упрекнуть, — Ты имей в виду, что в отличие от мужского, женский алкоголизм неизлечим! И не важно, какой социальный статус у бабы-ханыги! Будь она хоть прачкой, хоть помощником районного прокурора, излечиться и бросить бухать она уже никогда не сможет! — тонко намекнул я Копыловой на её печальные перспективы стать женщиной с трудной судьбой.

— Да пошел ты! — задохнулась от праведного возмущения мадемуазель Наталья.

Будто бы это не она совсем недавно отключилась, вылакав бутылку «Каберне» и отключившись в том же кресле, в котором сейчас находится моя отдохнувшая лейтенантская плоть. — Я, как дура, сюда приехала, чтобы тебя накормить и успокоить, а ты тут с Эльвирой веселишься и развлекаешься! — в мокроносую устрицу начала превращаться прокурорша.

Не зная, чем возразить девушке на высказанную ей обиду, я налил себе коньяку и всё своё внимание сосредоточил на нём. А Наталья Сергеевна, увидев, что её печали и горести оставили меня равнодушным, озлобилась еще больше.

— Правильно про тебя Анька Злочевская говорила, скотина ты, Корнеев! — забыв, что хотела поплакать, выкрикнула она. — Я домой хочу, вызови мне машину! А ты кобель и сволочь! И как только тебя из комсомола не выгнали за твоё блядство, мерзавца такого!

Надо же! Карету ей, карету… Да еще без всякого стеснения мои чистые чувства блядством называет! Капризы номенклатурных дамочек меня уже начали порядком раздражать. Они, что, воспринимают меня за начальника транспортного цеха? Сначала ту отправь домой, теперь эту отвези! А я, между прочим, теперь и сам безлошадный. И хрен кто мне новую машину для покупки выделит. Совок, он для того и совок, чтобы десять лет в очереди стоять и только после этого получить заветную открытку в автомагазин. А, если же я куплю не самую древнюю развалюху на вторичке, да еще по рыночной цене, то сразу же начнут доставать меня пошлыми вопросами. Потому что на вторичном рынке автомашины стоят в два раза дороже. На фоне мильённого дела по «ликёрке», такая покупка обойдётся мне слишком дорого. Не в смысле денег, которые есть, а в плане количества и качества проверок. Которыми до боли родное МВД СССР меня вгонит либо в землю, либо в дурдом. Ни того, ни другого мне не хотелось.

И тут я почти вовремя вспомнил, что вложенная для меня в голову дочурки товарищем Копыловым информация, так там пока и находится. Осознание того, что я чуть было не ответил прокурорше встречным хамством и не лишился доступа к пересланным мне файлам, меня отрезвило. Пришлось взять себя в руки и снова стать обаятельным и улыбчивым.

— Как тебе не стыдно, Наташа⁈ — с обидой и грустью, на которую только сподобился, обратился я к Копыловой, — Тебе ли не знать, что только тобой я живу и только о тебе все мои мысли!

Мне пришлось снова преодолеть приступ прокрастинации и выбраться из удобного кресла. Шагнув к протрезвевшей прокурорше и преодолев символическое сопротивление, я обнял её. Поцеловать девушку, перекрыв её похмельное дыхание, я не решился. Заменив примиренческий романтизм поцелуя ласковым оглаживанием сначала ягодиц, а потом и груди. Моя извиняющаяся тактильность отчасти сработала. Задницей под моей рукой барышня возмущенно не дёргалась. И из дружеских милицейских объятий вырываться она так же не стремилась. Губами ко мне она, к счастью, тоже не тянулась. Так что нового повода обидеться я не дал. Поскольку, независимо от пылкости чувств к любой из своих самых обожаемых дульсиней, целоваться с ними сразу же после сна или когда они с похмелья, я избегал. Кстати, интересно, а зубную щетку мадемуазель Копылова с собой захватила? Или же только колбасу и херес?

Так, пребывая в прозаических и по большей части бытовых раздумьях, я и простоял несколько минут, обнимая посыльную дочь партийца Копылова.

— А я, пока ты спала, любимая, тебе баню нагрел! — тихо сообщил я в шелковистый завиток, заправленный за ухо девушки, — Ты на меня ругаешься самыми последними словами почем зря, душа моя, а я о тебе непрестанно забочусь! — тактично упрекнул я Наталью. — На диванчик тебя отнёс, когда ты уснула и пледом накрыл, чтобы мухи не кусали, пока ты спишь.

Ненавязчиво перечислив все свои добрые деяния, совершенные по отношению к девушке, я счел возможным начать свои расспросы.