Covok

Глава 7

Уже давным-давно мне была известна одна из тех непреложных истин, которыми я руководствовался в общении с лучшей половиной человечества. Спорить с женщиной, если, конечно, дело не касается профессиональных вопросов, это примерно то же самое, что спорить с радио или с телевизором. Оправдываться же перед, не совсем протрезвевшей подругой, когда она пытается уличить меня в факультативной связи на стороне, занятие еще более неблагодарное. И, мало того, оно бессмысленное, это занятие. Поэтому я не стал отвечать на бестактный вопрос похмельной младопрокурорши. Я просто укоризненно оглядел её с ног до головы тяжелым взглядом оскорблённого милиционера.

— Вы, Наталья Сергеевна, вместо того, чтобы проявлять пошлое любопытство, шли бы лучше в баню! — строго посмотрел я на девушку, — Предупреждаю вас официально, если вы не совершите качественного омовения, то до своего стерильного тела я вас сегодня не допущу! В том смысле, что спать вы будете отдельно. Всё необходимое я положил на лавку в предбаннике! — известил я барышню, уже начинающую густо краснеть от моих слов.

Не давая мадемуазель Копыловой возможности собраться с мыслями и как-то аргументировано отреагировать на моё хамство, я окинул её высокомерным взглядом и поспешно ретировался в сторону дома.

Нелицеприятные и полные возмущения эпитеты начали биться в мою спину уже после того, как я отдалился от похмельной барышни на полдюжины шагов. Не теряя достоинства, я не только не посчитал нужным ответить на прокурорские поношения, но даже не обернулся на них.

Меня сейчас гораздо сильнее интересовали тектонические подвижки в правоохранительной системе города. Переданная мне партийцем через дочурку информация, была слишком скудной. Её категорически не хватало для сколь-нибудь сносного анализа ситуации. А без этого анализа мне сегодня не уснуть.

Прихватив из находящейся в доме сумки свой спортивный костюм и свежую футболку, я вышел на воздух. Не увидев в кресле Наталью, я направился в баню.

— Одежда на диване в комнате отдыха, — пытаясь обойти вниманием кустодиевские формы прокурорской красотки, известил я её, — Я на пару часов отлучусь, так что ты меня не жди и спать ложись после бани!

Роскошная плоть скандалистки, расслабленно распластанная на полке, возмущенно колыхнулась. Из-под фетровой будёновки сверкнули надзирающие за мной голубые глаза.

— Тебе нельзя в город! — строгим и абсолютно трезвым голосом прикрикнула на меня сдобнотелая служительница советской прокуратуры, искрясь испариной на спине и заднице, — Папа сказал! — безапелляционно припечатала она меня, будто бы статьёй УПК, — Нельзя тебе в город!

— У меня своё руководство, душа моя! — негромко, но твёрдо возразил я голозадой, но оттого не менее строгой, прокурорше, — И это ни разу не твой папа! Сказал же тебе, через три часа буду! А ты, если хочешь, можешь меня дождаться и после нашей ночной физкультуры уснуть у меня на груди! Ты ведь тоже, я надеюсь, соскучилась? И прошу тебя, пожалуйста, не звони никому по телефону, сама понимаешь, чем это для меня может закончиться!

Не слушая возражений резво соскочившей на пол барышни и самоотверженно отведя глаза от её колыхнувшихся сисек, я захлопнул дверь в парилку. А потом решительно двинулся в сторону калитки.

От ворот дачного массива мне предстояло прошагать по тропинке через темноту соснового леса почти километр. Времени у меня было в самый обрез, но бежать всё же смысла не было. От соседствующих между собой турбаз «Дубки», «Дзержинец» и «Волна», расположенных километров на восемь дальше по дороге от дачного массива, автобус должен был отойти через десять минут. Эти ведомственные турбазы своими территориями, включая пляжи, тянулись вдоль Волги. Дважды в сутки их объезжал автобус, обслуживающий их дневные и ночные смены персонала. С учетом времени подлёта, я вполне успевал на остановку у развилки. Дорога от турбаз до остановки радовала асфальтом, но петляла она между соснами и была шибко извилистой. По ней и легковушка не имела возможности разогнаться, а уж неуклюжий «ПАЗ», тем более. Тем не менее, шагу на всякий случай, я прибавил, потому, как другой оказии добраться до города уже не предвиделось. Разве, что только непрогнозируемые и совсем уж маловероятные попутки.

Поспешая по чуть различимой тропинке, я напрягал зрение, изо всех сил стараясь уберечь свою иноходную поступь от узловатых корней и кочек. Опасаясь подвернуть ногу и получить растяжение, я всё же отвлёкся, невольно вернувшись к мыслям о тяжкой доле безлошадного милиционера. Наличие в последнее время собственного или позаимствованного автотранспорта меня изрядно разбаловало. Теперь, когда злобный преступный умысел лишил меня колёс, я с трудом представлял, как буду обходиться без них.

Если честно, то мне до зубовного скрежета не хотелось отдавать, а, вернее сказать, бросать красную «шестёрку» «колбасного» нелегала. И все объективные факторы, включая моё революционное правосознание, решительно были на моей стороне.

Беглому майору этот неприлично красный автомобиль был опасной обузой. Безусловной и чрезмерно обременительной. Кроме того, сразу же, как только эта машинка попадёт в руки системы, её сначала, в соответствии с разбойничьей песней «Интернационал», до основания разрушат. То есть, разграбят. А затем… Затем эту красную колесницу ухари из ХОЗУ областного УВД бессовестно уценят до меньше тысячи рублей и реализуют сами себе. Впрочем, зная, кому принадлежала эта ухоженная радость экспортного исполнения, её могут от технического изнасилования уберечь. Не дав её на поругание младшему начальствующему составу, «шестёрке» позволят чуток отстояться. Прибрав её потом к рукам сразу же после приговора, в котором непременно будет упомянута конфискация имущества заместителя начальника городского ОБХСС.

Мне даже вспомнилась песенка из девяностых. Её тогда задорно исполнял один вертлявый недомерок. Он прыгал по сцене в генеральской шинели с чужого плеча и затейливо грассировал про есаула, который так безответственно бросил своего коня.

Автомобиль, на который я уже давно и основательно выделил слюну, был не мой. Да и я, надо признать, есаулом не был. Однако существенных препятствий, в плане бессовестного присвоения обэхээсного авто, в этих двух прискорбных обстоятельствах я всё равно не видел. Ибо большую часть сожженного бензина и намотанных на колёса своего личного транспорта километров, я осуществил, а вернее сказать, затратил исключительно в интересах службы. И только её, проклятой. По казённой надобности, это, если совсем простыми словами.

Пока ехал до города в пропахшем бензином «ПАЗике», со своей старушкой совестью я успел договориться. Осталось дело за малым. Надо было поженить документы своей разбитой машины с красной «шестёркой» низвергнутого майора Никитина.

Ссыпав в ладонь шофера двадцать копеек медью, я вышел на Революционной. Здесь стояли в ряд сразу четыре телефонных будки. Домашнего адреса Дергачева я не знал, зато я знал его домашний телефон. Сунув в прорезь телефонного автомата вместо опрометчиво отданной водиле «двушки» «дестюнчик», я взялся накручивать диск, сверяясь с цифрами на бумажке.

— Слушаю! — раздался в трубке голос начальника Октябрьского РОВД.

Сонливым подполковник не слышался, но недовольства в его баритоне хватало. Оставалось только догадываться, как часто телефонные звонки поднимают его по ночам с постели. Но каждый человек сам кузнец своего геморроя. Именно потому и спит спокойно главбух совхоза «Путь Ленина», а не начальник райотдела милиции. Хотя и это не факт, у главбухов тоже не всегда спокойный сон…

— Это я, Василий Петрович! — не стал я представляться, как положено, — Племяш ваш из Пензы, Николай! — бодрым голосом обрадовал я подполковника, — Проездом я, с поезда недавно, переночевать пустите?