Пляска в степи

Отрок поморщился и сплюнул в пыль. Вымеска казнят нынче вечером с заходом солнца. Мальчишка ждал того всей душой.

— Что с рукой у тебя? — Вышата подошел к нему со спины, слегка толкнув в плечо, и Горазд устыдился. Он совсем не слышал его шагов.

— Да так, на крюк напоролся, — лгать у него всегда выходило плохо, но к чести приятеля, тот смолчал и больше ничего не спрашивал, хоть и вскинул недоверчиво брови.

— Подсобить-то мне сдюжишь? Воевода Крут велел в терем пару сундуков отнести.

— Знамо, сдюжу, — Горазд помахал здоровой рукой, на том они и порешили.

Остаток дня он и Вышата сновали между теремом, кузней, конюшнями, двором да клетями. Все шептались, что уезжает князь в спешке — оно и понятно! Но рук не хватало, и потому отроков подсобляли с мелкими поручениями. Когда они тащили в терем сундуки, то повстречали княгиню Доброгневу и княжну. Звениславу Вышатовну, не Рогнеду. Горазд слыхал, как слуги, привыкшие не смотреть на братоучадо как на княжну, ныне частенько оговаривались.

Княгиня и княжна осматривали в горнице отрезы ткани, разложив их на широком столе и скамьях. Запыхавшиеся, взмокшие отроки не чаяли встретить кого-то в тереме и потому, слегка растерявшись, застыли в дверях словно два столпа, держа вдвоем один тяжеленный сундук. Они простояли так, пока Доброгнева Желановна не шикнула на них строго и недовольно, и Горазд с Вышатой, наконец, отмерли, оттащили сундук вглубь горницы, как им было велено. За все время княжна не подняла на них взгляда, склонив голову над отрезом. Полотно дрожало в ее руках.

Едва они успели перетаскать в терем все сундуки, как Горазда посреди двора остановил князь. Он сунул ему в руку кошель с серебряными монетами и велел поскорее отнести их кузнецу.

— Жив ли хоть тот десятник? — задумчиво потерев вспотевший затылок, спросил Вышата. Он смотрел в спину ушедшему князю. — Видал, рубаха у него в крови запачкана?

— Да хоть бы и помер, — равнодушно скривился Горазд. — Коли приберет его Чернобог, никто печалиться не станет!

— Окромя Рогнеды Некрасовны, — елейно ухмыльнулся Вышата.

Горазд фыркнул в ответ и поспешил в кузню. Там стоял невиданный жар, и, едва заглянув, отрок принялся надсадно, истошно кашлять. Ему помстилось, что горло обожгло изнутри. Кузнец замахал на него рукой, и Горазд послушно отступил, решив обождать поодаль. Ему страсть как было любопытно спросить, пошто князь Ярослав велел отдать увесистый кошель с серебром. Но хмурый кузнец молча забрал у него монеты и вновь скрылся в кузне, спеша продолжить работу, и отрок не решился его окликнуть, хоть и грызло его изнутри любопытство. Но уж больно грозно глядел на него дядька Могута.

На княжеский двор он воротился, уж когда солнце низко-низко опустилось над землею. Едва не пропустил казнь Ладимира! К тому моменту приволокли к задней стороне двора тяжеленную деревянную колоду, и сгрудились вокруг нее праздные зеваки. Вышата помахал ему из густой толпы, и Горазд принялся протискиваться к нему через людей, то и дело охая, когда кто-то задевал его раненую руку.

— Где ты был? — попенял ему приятель, возбужденно сверкая взглядом. — Уже отправили за ним кметей!

Горазд не стал ничего отвечать, да Вышата и не ждал. Он высмотрел в толпе знахарку и подивился. Вот уж не мыслил ее увидеть! Оба князя стояли в самом центре толпы рядом с колодой. Ярослав Мстиславич держал в руках меч, и нынче Горазд и сам разглядел на его рубахе пятна крови. Хмурый пуще некуда Некрас Володимирович смотрел прямо перед собой, заведя руки за спину. В двух шагах позади князей стояли их ближайшие, верные воеводы — Крут и Храбр, отец парнишки, с которым сцепился тогда Горазд.

Никого из домочадцев Некраса Володимировича во дворе не было. Видать, запретил.

— … что ж дочку не приволок, — будто прочитав мысли Горазда, буркнул кто-то рядом с ним в толпе.

— И то правда, — отозвался женский голос. — Ей самое то было бы, потаскухе.

— А ну цыц, глупая баба. Она чай не ровня тебе, княжья дочь!

— По заслугам ей и честь!

— Да пожалел ее никак…

Люди приглушенно гомонили, не решаясь хулить княжну Рогнеду в полный голос при ее отце. По всему было видно, что хоть и зол Некрас Володимирович, хоть и заплатил втрое больше приданого, хоть и запер нечестивую дочь в подполе, а все же в полной мере наказать ее не может.

Пока ждали, Горазд принялся озираться. Как бы не все городище стянулось хоть издалека поглазеть на казнь. Ему даже помстилось, что где-то скрипела деревянная створка, словно кто-то поглядывал из-за окна или двери. Но со стороны терем выглядел запертым наглухо, и Горазд так и не понял: показалось ему али нет.

Толпа разом замолчала и расступилась, когда двое кметей под руки выволокли в самый центр бывшего княжеского десятника Ладимира. Он шел, то и дело спотыкаясь, в испачканных пылью и землей портках, в разорванной рубахе с темными пятнами и потеками. Когда он вскинул голову, то стали видны ссадины на щеках, в кровь разбитые губы, сломанный на бок нос.

Вокруг прошел сдержанный ропот, кто-то всхлипнул. Горазд посмотрел на своего князя. Тот выглядел спокойным и нарочито отстраненным. На кулаках у него не было свежих ссадин. Стало быть, избил Ладимира не он. А вот Некрас Володимирович, завидев десятника, как раз принялся тереть запястья и хрустеть пальцами.

— Ох Макошь-матушка, — запричитала та же женщина, которая уже жалела Рогнеду. — Бедняжечка…

Горазд скривился. Что взять с глупых баб!

Ладимира толкнули прямо под ноги двум князьям, подставив подножку, и бывший десятник упал лицом в пыль. Его руки были туго связаны за спиной.

— Развяжите его, — велел Ярослав, когда Ладимир кое-как поднялся на одно колено, покрытый пылью пуще прежнего.

Повинуясь приказу, кметь из дружины Некраса Володимировича неохотно подошел к десятнику и перерезал веревку у него на запястьях. А еще седмицу назад они сидели за одним столом, делили хлеб, осушали кубки за здравие князей.

Ладимир медленно поднялся, растирая онемевшие запястья. Зачем, коли он лишится вскоре головы?

— Ладимир сын Будая, ты повинен в измене своему князю и искупишь вину кровью. Скажи, коли есть что тебе сказать этим добрым людям, которые станут свидетелями того, как свершится над тобой суд, — звучным, громким голосом провозгласил воевода Храбр, выступив вперед, чтобы его было хорошо слышно на всем княжеском дворе.

Бывший десятник сплюнул себе под ноги кровь и вскинул злой, гордый взгляд.

— Терем твой, князь, я поджег. Не тронь Рогнедку.

Сказал и мотнул головой. Мол, давайте.

Ропот вновь пронесся по толпе. Даже Горазд с Вышатой поглядели друг на друга изумленно. Уж в чем, а в поджоге терема никто десятника не винил. Когда ему успеть, пока с княжной в постели тешился.

Некрас Володимирович кивнул, и двое кметей подхватили Ладимира под руки, оттащили к деревянной колоде, бросили перед ней на колени и заставили склониться, свесить голову. Воевода Храбр обнажил меч, в два шага подошел к десятнику, и спустя один замах все было кончено. Отрубленная голова Ладимира упала в пыль, откатившись в сторону. Хлынувшая кровь залила землю, окрасив ее в темно-бурый цвет.

В толпе тихонько запричитали сердобольные женщины, где-то испуганно заплакал ребенок.

— Добрый удар, — одобрительно хмыкнул Вышата. — Хватило одного.

Горазд нехотя кивнул. Порой бывало, рубили с двух и даже с трех. Он видел такое раньше и в тереме на Ладоге тоже. Но его князь всегда казнил одним ударом.

— Занятно, ему так князь велел али сам не всхотел? — размышлял Вышата, пока они с Гораздом пробирались поближе к месту казни, чтобы поглазеть на отрубленную голову.

— Сам. Ты князя-то ихнего видел? Его воля — придушил бы вымеска.

За вечерней трапезой сдержанно говорили о казни, словах Ладимира и скором отъезде. Это был последний пир, и кмети Ярослава во главе с князем собрались за длинным дубовым столом в тереме Некраса Володимировича. Напитки и кушанья подавали слуги да девки. За столом не сидела ни княгиня, ни вторая княжна, ни их ближние девушки.