Пляска в степи

Ярослав подавил вздох, пристегнул к воинскому поясу ножны с мечом и кинжалом, которые он снял, намереваясь поупражняться, и велел стоявшим в стороне воеводе и отроку:

— Ступайте за мной.

Они шли на капище Перуна, на котором пару седмиц назад Ярослав проливал свою кровь, благодаря за удачу в битве. Было оно здесь совсем скромным — не чета ладожскому — да небольшим. Они прошли через теремной двор да все городище, провожаемые взглядами многочисленных зевак, прошли стоявшую в отдалении избу знахарки и вышли за частокол. Вдалеке на небольшом холме возвышался деревянный идол, и Ярослав повернул к нему. Позади него тяжело дышал дядька Крут. Столь долгий путь дался ему нелегко. В какой-то момент, когда они поднимались на холм, воевода оступился, запутавшись в ногах, и едва не упал. Горазд кинулся его подхватить, и то не укрылось от взгляда князя.

В ногах у идола с грозным ликом Бога-Громовержца лежал огромный камень с темно-бурыми потеками. Степные ветра и дожди не смогли вымыть с него яркие потеки крови, часто и обильно проливаемой войнами. Пока воевода, согнувшись и упираясь ладонями в колени, пытался отдышаться, Ярослав вытащил из ножен кинжал и протянул его замершему в нерешительности Горазду.

— Клянешься, что не ты воеводу отравил?

— Клянусь, княже, — отозвался отрок и взял из рук князя кинжал.

Он закатал рукав рубахи и прочертил лезвием длинную глубокую полосу на левой руке: от запястья и до локтя. Из раны тотчас хлынула кровь, и Горазд шагнул поближе к идолу Перуна, покрепче сжал кулак и склонился так, чтобы погуще окропить камень.

Князь и воевода молча наблюдали за ним. Коли и хотел дядька Крут сказать что против, но, поразмыслив, промолчал.

— Довольно, — в какой-то момент велел Ярослав, и Горазд послушно шагнул назад, зажал рану свободной рукой.

Коли б соврал он князю, то Бог-Громовержец непременно поразил бы его молнией в тот же миг.

— Больше я про вину Горазда в твоем отравлении слышать не желаю, — Ярослав Мстиславич повернулся к дядьке Круту и посмотрел тому в глаза.

Дернув подбородком, воевода встретил его взгляд и не опустил головы.

— Добро, — выдавил он сквозь зубы и повернулся к мальчишке. — Был я не прав… что творишь, дурень, рану-то зажимай как следует!

В два шага преодолев разделявшее их с отроком расстояние, воевода стиснул того за руку и потянул наверх. Кровь все лилась и лилась из раны, не останавливаясь, и уже окрасилась в темный цвет пыль под ногами Горазда. Дядька Крут надкусил подол собственной рубахи и с громким треском оторвал большой кусок. Привычным, умелым движением скрутил жгут и крепко-накрепко перемотал отроку руку.

— Куда токмо глядел, когда резал, кто ж так делает, — костерил его в то же время воевода. — Жилы все себе вспорол, бестолочь! — воскликнул он, обернувшись к князю.

Горазд облизал пересохшие губы и с трудом заставил себя вслушаться в ругань дядьки Крута. Она доносилась до него словно через плотную, плотную ткань — будто бы издалека, будто стоял воевода на соседнем холме.

— Я допрежь кровью никогда не клялся, — пробормотал он и пошатнулся.

— Бестолочь! — повторил воевода и оторвал от рубахи второй кусок, чтобы перевязать поверх первого. — Как токмо руку себе не оттяпал, ума не приложу!

Ярослав усмехнулся едва заметно. По всему выходило, что Горазд ныне в надежных руках. Но в одном был прав его воевода: отравил его кто-то из своих. А стало быть, завелся в его дружине предатель. Может, и не один. Знать бы еще, кому тот служит…

На обратной дороге к терему они повстречали знахарку. Как раз проходили мимо ее избы, когда госпожа Зима вышла во двор с топориком. Поднеся к глазам раскрытую ладонь и щурясь против солнца, женщина поглядела на них и чему-то довольно улыбнулась. Они остановились ей поклониться, и от цепкого взгляда знахарки не утаились пропитавшиеся кровью повязки на руке Горазда.

— Где руку-то попортил? — отложив в сторону топор, спросила она, подходя к остановившимся на дороге мужчинам.

Ее изба не была обнесена забором, хоть и стояла на самом дальнем краю городища и казалась покосившейся, изрядно обедневшей.

— Да так, — Горазд махнул здоровой рукой: неважно, мол, не о чем и говорить.

— Гляжу, совсем ты оправился, воевода. Почти уж бегаешь с холма да на холм, — с насмешливой улыбкой протянула госпожа Зима и кивнула в сторону капища, где возвышался идол Перуна.

Она перекинула на грудь темные, посеребренные сединой косы и привычно погладила торквес. Выглядела она получше, чем запомнил Горазд в тот день, когда очнулся дядька Крут, и госпожа Зима объявила, что тот не умрет. Лицо уже не казалось смертельно уставшим, постаревшим на дюжину зим, но седины в волосах и впрямь изрядно прибавилось. Не зря сказывали, что знахарка ворожила. И дураку известно, чем платят за ворожбу, когда возвращают кого-то к жизни.

— Твоими чаяниями, госпожа, — князь Ярослав улыбнулся.

Знахарка ему нравилась. Угадывалось в ее лице и выговоре что-то смутно знакомое. То, как она растягивала некоторые слова, как хмурилась, как гладила свой торквес, как склоняла в сторону голову. Жаль, забот у князя было не счесть, потому и не мог никак понять, кого же напоминает ему знахарка.

— Слыхала, с новой невестой уезжаешь ты завтра, князь, — госпожа Зима уже не улыбалась, когда повернулась к задумавшемуся Ярославу. — Не позабыл еще, что обещал, когда за воеводу своего просил?

— Не позабыл, — тот медленно покачал головой и окинул ее вопросительным взглядом. — Говори, чего хочешь.

— С тобой в Ладогу поехать, — просто сказала знахарка. — Возьми меня в свой обоз, князь. Небось, сгожусь и в пути.

Коли и удивила Ярослава ее странная просьба, он никак этого не показал. Помедлив лишь самую малость, кивнул.

— Добро, госпожа. Мы поутру уезжаем, с восходом, — он договорил и замолчал ненадолго. А после указал на Горазда. — Посмотри отрока моего. Руку он поранил неудачно.

— Не токмо руку, как я погляжу, — она сварливо покачала головой.

Ярослав Мстиславич перекинулся парой тихих слов с воеводой и, развернувшись, быстро зашагал в сторону терема; только и развевался за его спиной длинный подол княжеского плаща. Дядька Крут остался же с Гораздом, и вместе они следом за знахаркой прошли в избу. Оказавшись внутри, отрок токмо и поспевал вертеть головой.

Впервые за все время, что они покинули Ладогу, он почувствовал себя дома. Жилище знахарки так сильно отличалось от терема князя Некраса и до боли напоминало ему избу, в которой поселились его мать и сестренки.

Знахарка достала с полки горшочек с медом, положила две полных ложки в чарку и плеснула туда же молока. Подвинула к Горазду чарку и убрала рушник с блюда, на котором лежали куски сладкого пирога.

— Попей и поешь, — велела слегка опешившему отроку.

— Благодарю, госпожа.

— Ты бывала на Севере? — тем временем спросил воевода, оглядываясь. Он хмурился, оглаживая седую бороду. — В Бирке?

— Не бывала, — хмуро отрезала знахарка, достала из сундука чистые повязки и велела Горазду. — Ну, показывай, руку-то.

***

От избы знахарки до терема шли в задумчивом молчании. Горазд оберегал нещадно разнывшуюся руку, прижимая ее поближе к телу, и чувствовал, как на спине рубаха липнет к свеженанесенной мази. Дядька Крут шел на шаг впереди, и отрок старался лишний раз не попадаться ему на глаза. Не оправился еще до конца от ложного навета, от того, что с ним стало бы, поверь князь своему воеводе…

Впрочем, не больно-то стремился воевода Крут с Гораздом заговорить. Задумчиво нахмурившись, он спешил в терем. Он вообще сделался до изумления молчалив, как токмо вошли они в жилище знахарки. Видать, крепко удивился, как и сам Горазд.

На дворе перед теремом первым делом Горазд увидал несколько здоровенных, груженых приданым обозов. Слуги затягивали на сундуках и бочках потуже веревки, укрывали сверху толстой холстиной — защита от ветра, солнца и дождя. Подле них вертелись близнецы, сыновья Некраса Володимировича. Горазд услышал, как кто-то ответил дядьке Круту, что оба князя пошли потолковать с Ладимиром. Того держали подальше от терема, заперев в какой-то клети.