Пляска в степи

— … Святополк! — его окликнул кто-то из дружины. — Дозорные видели людей Ярослава. Рыщут по степи…

— Сколько их? — недовольно заскрежетал зубами мужчина. Они и без того делали порядочный крюк, чтобы незамеченными пройти по хазарской степи.

— Двое, — отозвался кметь и жадно отпил из бурдюка воду. Закончив, он вылил остатки себе за шиворот — солнце палило неумолимо. Капли воды на лице превратились в грязные потеки и разводы, смешавшись с пылью и песком.

Святополк выругался себе под нос.

— Уходим восточнее, — приказал он и потянул за поводья.

***

Пропажу он обнаружил уже поздним вечером, когда снимал кольчугу да рубаху, чтобы обмыться в мелком, диво что не пересохшем ручье. Привычно развязал кожаные ремешки, сбросил одежу и почесал запотевшую шею. Сперва Святополк не уразумел, что его зацепило, отчего так и замер с задранной рукой. Мудрое тело помнит все лучше разума, потому он и застыл, когда пальцы не нащупали на шее цепочку с перуновым оберегом.

Он перетряхнул рубаху и кольчугу, седельные сумки, заглянул в сапоги и портки. Витязи из отряда провожали его ошеломленными взглядами, но никто не решался спросить, что приключилось. Святополк ходил багровый от гнева.

Оберег нигде не нашелся. Была дюжина дюжин мест, где он мог бы его потерять. Да взять хоть нынче утром, когда также снимал кольчугу да рубаху в шатре Иштар. Запросто мог утянуть вслед за одежей оберег. Да мало ли где!..

«Во время сечи, — билась в голосе единственная шальная мысль. — Во время сечи».

Святополк подозвал к себе младшего из кметей — тот подошел не без опаски. Князю под злую руку попадаться не хотелось. Отрок молча выслушал его сбивчивый шепот, все шибче и шибче удивляясь. Он так таращил глаза, что Святополк с трудом сдерживался, чтобы не ударить его прямо промеж них.

— Ты все уразумел? — прорычал он, схватив кметя за рубаху и притянув вплотную к себе.

— Д-д-да, княже, — с трудом выговорил тот. — Еду нынче же.

— И чтоб ни звука, ни полслова! Ни с кем! — пригрозил ему напоследок Святополк и оттолкнул мальчишку в сторону.

Тот отскочил от него и поспешил убраться с глаз, пока князь на прощание не отвесил еще пару тумаков. Глядя ему в спину, Святополк заскрипел зубами. Коли не найдется перунов молот у Иштар в палатке — быть беде. Он приказал отроку ничего не объяснять хазарской девке и сказать, что князь, мол, велел, поискать внутри шатра одну дорогую ему вещицу. Не бывать тому, что хазары узнают об его потере. Отправить бы кого поискать на месте, где они налетели на дружинников Ярослава, но уж больно то будет приметно.

«Утонул в пыли, вот и все», — порешил Святополк.

Небольшой оберег мог запросто затеряться в земле, затоптанный людьми и лошадьми. Это коли он взаправду потерял его там, а не в ином месте.

«Невелика беда».

Но беда была столь велика, что полночи Святополк не сомкнул глаз. Он мало ел и все больше пил кислое молоко, и едва говорил с кем-то из кметей, сквозь зубы отзываясь на их редкие вопросы. Он обдумывал, во что ему выйдет, коли найдут оберег там, где он больше всего страшился. Обдумывал, как скрыть пропажу в своем тереме. Где найти кузнеца, который выкует ему новый заместо утерянного и никому при том не разболтает. Хоть сразу язык вырывай, али после руби кузнецу голову.

Ни долгожданная ночная прохлада, ни свежий ветер не радовали князя. Никакая мысль не приносила утешения. Он лежал на земле на плаще и смотрел на бесконечное небо прямо над собой, на дюжины ярких звезд. Такая оплошность… Коли пришел бы да признался ему в таком кметь, Святополк, самое малое, убил бы его. Но с самим собой что уж тут поделать. Нужно как-то исправлять.

— Потерял, когда на обоз напали разбойники, — прошептал он, устраивая под головой поудобнее седельную сумку.

Вымышленным нападением разбойников он уже чаял объяснить смерть двух своих витязей: их убили люди Ярослава, и когда его отряд уходил, Святополк велел забрать мертвых с собой и похоронить недалеко от хазарского становища. Нельзя было оставлять следов, говорил он. И вот сам же оставил.

— Стало быть, два кметя и один оберег. Цена моего набега.

Святополк вздохнул и закрыл уставшие, налившиеся кровью глаза. Как вернется в Белоозеро, испросит у Перуна прощения. Принесет ему великую, богатую жертву. Окропит своей кровью священных идолов. Князь не боялся, что грозный бог отвернется от него, что осердится за нерадивость — потерять перунов оберег, знак своей воинской принадлежности и силы! Отчего-то был уверен, что все обойдется, сможет откупиться от божьего гнева жертвенной кровью. Куда сильнее мысли Святополка занимал старший брат. Коли тот прознает раньше срока…

Еще тянет со сговором отец Иштар. Святополк предложил ему убить Ярослава в степи — куда уж проще, чем в тереме на Ладоге. Но хитрый хазарин не хотел наносить первый удар в надвигавшейся войне, и потому Святополк решил ему подсобить. Не токмо проучить брата, напав на его людей почти у самых ворот терема мелкого князька, но и ударить первым от лица степняков. Станет ли кто-то разбираться, кто налетел на княжескую дружину посреди степени? Кому в голову придет кто-то, окромя хазар?

Святополк был собой очень доволен. Все вышло, как он и задумывал. Коли клюнет брат, то непременно проучит в ответ хазар, а такого уж они ни за что не стерпят. Все шло гладко, пока нынче он не обнаружил, что пропал его перунов молот.

Но Святополк велел себе не тужить. Все равно случится так, как он задумал. Нужно токмо подождать самую малость, пока робичич заглотит наживку и развяжет с каганатом войну.

Девка в тереме II

Рогнеда угодила в опалу к матери да отцу, и на памяти Звениславки то был первый раз. Заканчивалась вторая седмица, как в тереме гостил князь Ярослав Мстиславич, и все минувшие дни Рогнеда провела взаперти в своей горнице. Доброгнева Желановна приставила к дверям пару холопов и велела ни за что не выпускать строптивую княжну. Звениславка допрежь не слышала, чтоб княгиня так говорила о дочери.

Разбитый кувшин, застывшее лицо, поджатые губы, кривая усмешка на пиру, когда просватали княжну, истощили терпение отца, который многое прощал единственной дочке. Уязвленный, рассерженный, Некрас Володимирович махнул рукой, и княгиня Доброгнева взялась за Рогнеду по-своему.

Раньше муж воспрещал ей строжить дочь, и вот куда его потакания привели! Нынче все будет ино. Доброгнева Желановна намеревалась добиться от дочки смирения и послушания в те последние седмицы, что Рогнеда проводила в родимом доме.

Знамо, Звениславку никто не спрашивал, она и помалкивала. Но думала, что плохо отец с матерью знают дочку свою, коли мыслят, что смирится она за пару седмиц, что глядеть на князя станет ласковее. У Рогнеды порою так сверкали глаза, что Звениславке делалось страшно. Гордая, своенравная у нее двухродная сестра. Не привыкла взгляд в пол опускать, прощения просить.

Меж тем, в тереме болтали всякое. Мол, после такого-то сватовства запрет князь Ярослав княжу Рогнеду в горницах в тереме на Ладоге и не выпустит до конца жизни. Ползли слухи про его крутой, лютый норов, да что строжил он своих домочадцев. А еще болтали, что видели в степи его молодшего брата…

Шептались еще люди, что страшные вещи творились в тереме князя Некраса, как приехал к ним на сватовство чужой князь. На второй день после пира, где Ярослав Мстиславич защелкнул на запястьях княжны Рогнеды тяжелые обручья, отравили его воеводу.

Кто, как, нашто — досель неведомо. Много ночей провела знахарка госпожа Зима подле скамьи, где в беспамятстве лежал воевода Крут. Все говорили, что ходил тот за Кромку, бродил вдоль Смородины-реки да ступал одной ногой на Калинов мост.

Лицо у чужого князя было жутким, черным, пока не сказала госпожа Зима, что будет жить его воевода. Еще бы князю не потемнеть лицом, ведь так и не сыскали отравителя. Приехал он в терем к Некрасу Володимировичу заключить союз да договориться о браке, а выходило все совсем не так, как задумывалось.