Страница 11 из 12
Странно было другое – почему всё же Мари не сказала мне об этом? Боялась, что мы снова начнем выяснять отношения на кулаках, а она терпеть этого не могла? Жалела Михеева, понимая, что я опять наваляю ему?
Мне даже в голову не приходила мысль, что все могло быть куда проще. Мари просто не хотела волновать меня ерундой, с которой при ее-то характере запросто разобралась бы сама.
А ведь после злополучной вечеринки, где случайным свидетелем наших с ней забав стал Валерка, Мари довольно долго не разговаривала со мной. Я понимал, что кругом виноват – или не надо было делать то, что я сделал, или потом не надо было вести себя так, словно я об этом пожалел. Мари была права, когда говорила – если ты Верхний и так решил, то не оспаривай собственное решение, не жалей о нем. Возможно, тогда я тоже дал ей почву для размышлений, пошатнул ее уверенность во мне, заставил посмотреть на меня как на Верхнего чуть иначе, чем прежде.
– Скажи, ты действительно прочитал всё прежде, чем отдать мне?
Я сижу в кухне Олега, курю и наблюдаю за тем, как мой друг переворачивает ножом два больших стейка на гриле.
– Ты о чем? – он настолько погружен в то, чем занят, что, похоже, даже не слышал вопроса.
Приходится повторить, и Олег, тяжело вздохнув, произносит:
– Конечно. И отдал тебе только то, на что ты имеешь полное право, не больше.
– Их ведь много, этих дневников, да? – я могу об этом не спрашивать, потому что точно знаю – их много, Мари писала всегда, еще со школы, скрупулезно фиксируя всякие мелочи, о которых я, например, иной раз вообще не помнил.
– Да, – ровным тоном отвечает Олег, сбрасывая стейки с гриля на тарелки. – Но я сказал – всё, на что ты имеешь право, я тебе отдал. Остальное принадлежит только мне. Ну, и еще одному человеку, но я не думаю, что ей это нужно.
– Ты об этой Ляльке?
– Да. И хватит о ней, – чуть морщится Олег, придвигая одну из тарелок мне.
– Ты прочитал? – представляя, каково ему было, все-таки интересуюсь я.
– Прочитал.
– Поговорить об этом не хочешь?
– Нет, не хочу. Ешь, а то остынет, – и Олег с мрачным видом заносит над своим стейком нож и вилку, а я понимаю, что пора остановиться и больше не доставать его вопросами.
Ужинаем молча, но я физически ощущаю напряжение, исходящее от Олега. Он, против обыкновения, сегодня не в кимоно, а в спортивных брюках и без майки, и я вдруг вспоминаю, как розовели щеки у вечно бледной Мари, когда она оказывалась рядом с ним, как в ее глазах начинали метаться черти… Она прихватывала нижнюю губу зубами, и только я понимал, что она испытывает в такие моменты. Я помнил это выражение лица с юности…
– Как ты живешь… без Темы? – вдруг вырывается у меня.
У Олега дергается стянутая шрамом щека:
– Как все те, кто о ней не знает.
– Но ты-то не все, – представления не имею, зачем вообще об этом спросил и почему так настаиваю на продолжении разговора, по окончании которого обоим будет больно.
– Чего ты хочешь, Денис? – как-то устало спрашивает вместо ответа Олег и смотрит на меня в упор.
– Не того, о чем ты подумал. Я просто пытаюсь представить, каково тебе.
– Представь, каково тебе самому, а потом усиль это раз в десять.
«Э, нет… тут ты приуменьшил, дружок, – думаю я, опустив голову. – Если усилить мою боль, то меня разорвет в клочки…»
– Но… так ведь невозможно, Олег. Ты живой, значит, надо как-то…
– Не говори этих банальностей, – отрезает он. – Я не жив ровно с того дня, как… Телом я здесь, но, к счастью, всё это временно. Я давно с ней, с ней ушло то, что вообще имело для меня хоть какую-то ценность. И поверь, это вовсе не Тема, как ты можешь подумать.
– Очень приятно слышать, как ты называешь меня зацикленным придурком.
– Я? – удивляется Олег, прикуривая сигарету. – Когда я такое сказал? Ты снова слышишь только то, что хочешь сам. Задал вопрос, но ждешь на него ответ, который укладывался бы в твое видение ситуации. А у меня всё иначе, понимаешь? Это ты с чего-то решил строить свою жизнь исключительно вокруг Темы.
– Ну, ты не перегибай уж. У тебя самого…
– А что – у меня? Мы с Мари четко проводили границу. У нас была обычная жизнь, которая начиналась сразу, как мы выходили из «норы».
– Да конечно! Одни твои самурайские причуды чего стоили, вспомни! Это же форменный дом-саб, эти сидения на коленях поодаль от стола, эти чайные церемонии, кимоно и поклоны! Я помню, где и когда впервые это увидел! И помню, что на самом деле за этим стояло!
Он окидывает меня тяжелым взглядом, от которого хочется забиться под стол. Но я уже влез в разговор, который теперь нужно довести до конца – иначе не стоило и начинать.
– Вот я об этом и говорю, – вздыхает Олег, стряхивая пепел с кончика сигареты. – Ты видишь Тему в кирпичах, там, где ее нет в принципе. Мари знала, что мне нравится эта игра – и подыгрывала потому, что ей это тоже нравилось, а вовсе не потому, что я ее заставил. Она к этому пришла сама, через пару лет после того, как мы с ней… Сама, понимаешь? Я ее не принуждал. Да – обучил кое-чему, но только после того, как сама попросила. Не делала бы – я бы и не настаивал, мне вполне хватало ее такой, как она была. Но Мари было важно всё вот это потому, что она хотела разделить со мной мои интересы. Хотела доставить удовольствие мне и понимала, как и чем, только и всего. А ты увидел в самых простых ритуалах дом-саб.
– Да потому что это он и есть! Ты просто не хочешь этого признать, чтобы не опуститься со своих небес на один уровень со мной!
Никогда прежде я не замечал в его взгляде столько снисходительности по отношению к себе – как будто разговаривает с клиническим идиотом.
– Я не буду объяснять тебе то, что ты, видимо, не в состоянии понять и принять.
– Ты говоришь как Мари! Вы даже в этом стали похожи!
– Иногда люди прорастают друг в друга, не знал? Это и называется любовью – когда уже не разберешь, где заканчивается один и начинается другой, – спокойно произносит Олег, словно не замечая моего взвинченного состояния.
Я и сам удивляюсь тому, что со мной творится – совершенно не собирался затевать ссору или пытаться вывести Олега, а вот поди ж ты… Как будто вместо крови вдруг потекло что-то ядовитое, разъедающее меня изнутри. И это так больно, что хочется кричать, но я не могу – нет голоса. А он продолжает смотреть на меня всё тем же снисходительным взглядом, докуривает, придавливает окурок в пепельнице:
– Ну, что ты маешься, Денис? Найди себе нижнюю, и всё пойдет как надо.
– Конечно! Это же так просто, стоит только захотеть.
– Вот именно, – словно не замечая сарказма, подтверждает он всё тем же спокойным ровным тоном. – Стоит только захотеть и выкинуть из головы фантом, как всё наладится. Если прекратить искать в каждой женщине ту Мари, которую ты придумал.
– А ты можешь? Вот ты сам можешь выкинуть ее из головы и найти другую, а?
– Я не могу. Но только потому, что мне это не нужно. Я знаю, что проживу и без Темы, раз уж всё сложилось таким образом. Я умею контролировать свою голову и свое тело, мне это не сложно. А тебе придется что-то с собой делать, Денис, иначе действительно окажешься в психушке.
…его абсолютную правоту я признаю, лёжа дома в темной спальне и прижимая к груди эту злосчастную тетрадь с японкой на обложке.
Дневник Мари.
«Я всегда смотрю на него с каким-то внутренним трепетом. Не знаю, почему так, но всякий раз, когда он оказывается рядом со мной, я чувствую, как все дрожит, и словно бы кровь останавливается во всех венах. Так было с первого дня, хотя я изо всех сил сопротивлялась и не хотела никаких отношений. Но он смотрел на меня, и я почему-то четко знала – рано или поздно между нами что-то случится, что-то произойдет, даже если я не буду этого хотеть. Я просто не смогу сопротивляться.
Я сознательно держала его на расстоянии – и умирала внутри от странного чувства, заставлявшего оставаться рядом, пусть и на вытянутую руку. Я понимала, что он всё равно преодолеет это расстояние, а я не смогу препятствовать. Да и не захочу, если уж быть честной до конца. Нет, меня подстёгивало вовсе не то, что Денис нравился большинству девиц в любой компании, где оказывался. Я чувствовала в нем что-то совсем другое, он чем-то отличался от остальных парней – чем-то незнакомым, даже опасным. Я не понимала, как это называется, не знала, что с этим делать, зато четко понимала – сопротивляться этому не смогу, потому что глупо.