Царь нигилистов 4

— Вы сгущаете краски, — осторожно заметил Гогель. — У нас же не Париж. Все совершенно спокойно.

— Я просто чувствую запах гари от будущего пожара, — сказал Саша. — А вы — нет. И поэтому я кажусь вам сумасшедшим.

— Нет, что вы! — горячо возразил Гогель.

А Гучков энергично помотал головой.

— Любит, конечно, поспать Русь-матушка, — продолжил мысль Саша, — но, если уж проснётся, мало не покажется никому.

И перевел взгляд на Гучкова.

— Помните, вчера мы с вами проезжали мимо Благородного собрания?

— Да, — кивнул Ефим Федорович, — конечно.

— И вспоминали речь моего отца, — продолжил Саша. — Про то, что освободить крестьян лучше сверху, чем снизу?

— Помню, — согласился Гучков.

— Так вот, улучшить жизнь рабочих тоже лучше сверху, чем снизу. Это другой аспект той же проблемы. Сейчас она не кажется серьезной, просто потому что мало промышленности — мало пролетариата. Но пройдет время, и проблемы крестьянства покажутся ерундой по сравнению с рабочим вопросом.

— Итак, что можно сделать прямо сейчас, — продолжил Саша. — Во-первых, хотя бы разделить спальни на мужские, женские и для семейных.

Он поморщился при воспоминании о гендерно-нейтральной казарме.

— А то у вас же все вповалку: мужики, бабы, молодые парни и взрослые девушки.

— Хорошо, — обреченно согласился Гучков. — Это возможно.

— Во-вторых, надо дать рабочим матрасы, одеяла, подушки и постельное бельё. Не думаю, что это сумасшедшие деньги.

— Да они не знают, как этим пользоваться! — воскликнул хозяин. — Все испортят! Бельё будет из белого станет черным! А что не замызгают — разорвут на портянки.

Ну, да! Если нет белья в тюремной камере, оправдания те же: разорвут всё заключенные!

— Ефим Федорович, а ваш дед крепостной крестьянин тоже не умел пользоваться бельем? — поинтересовался Саша.

— Отец, — поправил Гучков.

— Там более. Как же быстро люди склонны забывать о своих корнях! Так научился почетный гражданин Федор Гучков пользоваться постельным бельём хотя бы к концу жизни?

Ефим Федорович промолчал.

— Вот и они научатся, — ответил за него Саша.

— Мы посчитаем, — пообещал мануфактур-советник.

— Посчитайте, — согласился Саша. — А в Москву я ещё не раз вернусь. Обещаю. Мне нравится этот город. Он как-то теплее Питера.

— Будем рады, Ваше Высочество, — заученно пообещал Гучков.

— Это не всё, — сказал Саша. — В-третьих, казарму надо расселять и разгораживать на отдельные комнаты. И не только для семейных, но и для одиноких. Человеку нужно личное пространство. По себе знаю. Чтобы у каждого был ключ, и никто не опасался, что его ограбят, если он снимет на ночь сапоги. И никаких переходящих спальных мест!

— Но тогда половина рабочих останется без жилья, — заметил Гучков.

— Аренду в городе просубсидируете.

Гучков вздохнул.

— И перейдете к десятичасовым сменам с перерывом на обед, — продолжил Саша. — На первое время. Чтобы закон о восьмичасовом рабочем дне не застал вас врасплох. А я его продавлю!

Самое интересное, что Гогель слушал это все и не вмешивался.

— И это только начало, — сказал Саша. — Для рабочих нужно строить нормальное жильё с отдельными квартирами. Пусть маленькими. Пусть сначала для рабочей аристократии. Но жильё должно стать их собственностью.

— Собственностью! — поразился Гучков. — Даже генералы снимают.

— Именно, — сказал Саша. — Чтобы у нас были не пролетарии, а собственники недвижимости, которым есть что терять. Это не такая уж фантастика, Ефим Федорович. Берёте посильный первоначальный взнос, а потом — рассрочка лет на двадцать. Можно под процент. Скажем, 5–6 годовых. Может, ещё заработаете. Посчитайте. Мне самому интересно, насколько этот проект осуществим на данном этапе экономического развития.

Гучков задумался и наконец медленно кивнул.

— И не думайте, что моя единственная цель вас разорить, — улыбнулся Саша. — Я вообще этой цели не преследую.

Гучков приподнял брови, но промолчал.

— Кстати, по поводу школы для девочек, — проговорил Саша. — Вы, наверное, думаете, что сумасшедший царевич, начитавшись Герцена, проповедует социалистическое равенство полов?

— Нет, что вы! — возразил Ефим Федорович. — Только круглый дурак может счесть вас сумасшедшим.

— Так вот, — продолжил Саша. — Культуру детям передаёт мать. Поэтому, если вы научите грамоте мальчиков, вы сделаете грамотным одно поколение, а если девочек — и все последующие, потому что женщины научат своих детей. Так что, если вы хотите грамотных рабочих, я вам предлагаю серьёзно сэкономить.

— Посчитаем, — усмехнулся Гучков.

За спиной послышались шаги.

Саша обернулся.

К беседке бежал гучковский лакей.

Подлетел, низко поклонился.

— Разрешите доложить, Ваше Императорское Высочество? — задыхаясь спросил он.

Глава 25

— Вас просит принять генерал-губернатор Москвы граф Сергей Григорьевич Строганов! — провозгласил лакей.

— Да, разумеется, — сказал Саша.

И перевел взгляд на Гучкова.

— Можно Его Сиятельству войти на территорию фабрики?

— Да! — сказал хозяин. — Конечно.

Лакей убежал, а Саша решил, что успеет.

Он вынул из кармана тяжёлые золотые часы и опустил себе на открытую ладонь.

— Ефим Фёдорович, этот подарок я приготовил для вас ещё вчера. Сегодня, когда я увидел рабочие казармы, честно говоря, я решил оставить часы у себя. Но у меня было время подумать. Знаете, до сегодняшнего дня я считал, что достаточно дать людям, как говорит Герцен, «человеческие права», и это предотвратит революцию. Но вы открыли мне глаза: человеческие условия жизни не менее необходимы. Так что возьмите. Спасибо за науку!

И он протянул часы Гучкову, который с поклоном их принял.

К беседке, в сопровождении лакея, шёл высокий подтянутый старик в генеральском мундире и при орденах. Он опирался на палку и слегка прихрамывал.

Саша встал навстречу.

— Его Сиятельство граф Сергей Григорьевич Строганов, генерал-губернатор Москвы, — представил лакей.

Старик низко поклонился. У него был высокий лоб в обрамлении седых волос, седые бакенбарды и выбритый подбородок. На груди — георгиевский крест и алмазная звезда ордена Александра Невского. Ну, и так по мелочи: Анна, Владимир, Станислав и Орден Белого Орла.

Саша подал гостю руку и помог подняться в беседку. Впрочем, граф вряд ли нуждался в помощи, несмотря на хромоту. Ему было не больше шестидесяти пяти.

Генерал-губернатор сел напротив, рядом с Гучковым, выдержав дистанцию примерно в полметра от торгаша, хотя Строгановы сами торгашеством не брезговали.

— Ваше Императорское Высочество, — сказал граф, — московское дворянство приглашает вас завтра в пять пополудни в Благородное собрание, где даёт обед в вашу честь.

— Обязательно буду, — улыбнулся Саша.

— Я прошу меня простить, что не встретил вас ещё в четверг на вокзале, но государь просил сохранить ваше инкогнито. А просьба государя равносильна приказу.

— Я вас нисколько не упрекаю, — сказал Саша.

— Но теперь, после статьи в «Ведомостях» сохранить инкогнито не представляется возможным, поэтому я просил Его Императорское Величество разрешить нам этот приём, и он милостиво подтвердил своё согласие телеграммой. А я приглашаю вас сегодня отобедать у меня.

— Благодарю! — кивнул Саша. — И принимаю приглашение. Папа́ известно содержание статьи в «Ведомостях», граф?

— Об этом я не телеграфировал, — поморщился Строганов.

— А как вы объяснили разоблачение моего инкогнито?

— Я телеграфировал, что это после купеческого приёма неприлично игнорировать ваш визит в первопрестольную.

— Понятно, — усмехнулся Саша. — Когда вы меня приглашаете?

— Если вы будете столь любезны, то прямо сейчас. Карета ждёт у входа на фабрику.

Особняк графа Строганова находился на улице Мясницкой, имел три этажа, и на последнем — балкон, опирающийся на ионические колонны. Обеденный зал располагался на втором этаже, и от столовой в Фермерском дворце существенно не отличался. Даже стол раздвижной, на двенадцати ножках, и пейзажи на стенах (явно восемнадцатого века, с римскими руинами, ажурными деревьями, фонтанами и водопадами).