Птица Карлсон

― Может, и отменят, ― согласился толстый. ― Да только ведь деньги ― это не резаная бумага, а память. Взял ты, Варрава, у комэска-2 новое седло, а он это запомнил, а потом пришёл к тебе за пулемётом.

― Нет у меня пулемёта. Да и не дам я ему пулемёта, хоть он дерись. Я пулемёт на цепке от паникадила держать буду.

― Ну, ― продолжил толстый, ― Не хочешь про пулемёт, так вот, к примеру, взял ты золота в банке, а потом…

Варраву бросило в жар ― эти люди откуда-то знали, что в тринадцатом году он с Мишей и Яшей вошёл в банк и взял золота на тридцать тысяч. Правая рука сама упала вниз, к поясу, но он опять был не готов ― теперь не то что нагана, но и самой кобуры там не было.

―…так вот, дорогой Варрава, вы берёте золота, на некоторые большие деньги, и поэтому начинаете служить Революции, потому что красные вам это простят, а белые ― нет. Вам памятливое мироздание одно, а вы ему другое. «Деньги ― товар ― деньги-штрих», стало быть.

Варрава знал одного Штриха. Тот был налётчик покруче многих, но Варрава не стал проверять своё знание.

― Это ты про бога, что ли?

― Не про бога, а про закон. Всё построено на памяти мироздания. Взял в этом банке ссуду, так тебе напомнят, не было б у мироздания памяти, так и закону человеческого не было. Хочешь, я тебе будущее нагадаю?

― А ручку тебе позолотить не нужно?

― Я тебе сам что хочешь позолочу. Я тебе, уважаемый Варрава, свой орден отдам.

― Как так?

― А вот так. Он тебе талисманом будет. А ты мне за это потом поможешь.

― Что за помощь?

― Да тебе дело, что ли, есть до будущего? Тебя, может, убьют завтра.

Варрава согласился с этим. Убить весьма могли, и орден ему действительно хотелось. Когда-то хотелось штанов, а теперь вот ордена. «Жаден человек», как говорил один поп, которого Варрава зарубил ещё в восемнадцатом году.

А убить его должны были обязательно, потому что Перекоп был страшен, как Измаил. Или ещё страшнее.

Но его вовсе не убили ― за неделю до штурма комвзвода Варрава заболел тифом, и поэтому очень удивился, что после взятия Крыма его наградили орденом. Он не стал отказываться ― вот, к примеру, красные наградные штаны уже истёрлись, а вторых не дадут. И он воткнул бело-красный цветок в розетку из кумача на груди.

Потом ордена велели носить просто, без розеток, и Варрава послушался, потому как военный человек должен слушаться своих начальников. Такая это профессия.

Служба его была гладкой, и орден действительно стал талисманом.

В годы, когда были нарушены ленинские нормы законности, талисман отобрали, как и его прошлую жизнь. Варрава несколько лет заведовал баней в одном отдалённом месте. Но память у мироздания была крепкая, оно во всём разобралось, и Варраве вернули орден и дали новые штаны ― даже с лампасами.

Потом он воевал, и воевал успешно. Ордена на груди удвоились и утроились.

Варрава служил и служил, а потом выслужился в большие начальники.

Однажды, когда чёрная машина подвозила его к министерству, повинуясь странному зову, он велел остановиться раньше.

На лавочке сидели круглый человечек и маленький мальчик.

«Деньги ― товар ― деньги-штрих», ― вспомнил Варрава. Теперь он знал, откуда эта фраза, и она в который раз подтверждалась. Мироздание было памятливо, и надо было платить.

Старичок наклонился к мальчику и сказал:

― Иди, погуляй, купи там мне «Военный вестник».

― «Военный вестник» в киосках не продаётся, ― мрачно ответили ему, но послушались.

Варрава ждал объявления цены молча.

Старик пожевал губами, и на секунду превратился в того толстяка, что рассказывал основы политэкономии памяти за щелястым столом.

― Ну что, Вар-Равван, или как тебя там. Возьмёшь моего малыша. Мой срок подходит, а его ― начинается. Корми его, пусть ракетчиком будет.

― А бумаги у него есть? Родители кто? Ну, свидетельство о рождении, прописка?

― Ты генерал, тебе ли о документах думать? Пусть адъютанты твои думают. Зови его Демиен, а, нет, Денисом лучше зови. Ну, в общем, как хочешь, так и зови… Демиен, иди сюда, мой малыш! Познакомься с дядей.

2022

Черепаха

― Кто тебе дороже, я или она?

Женщина плакала, а он ненавидел женские слёзы.

Наконец, умывшись солёной водой, она заглянула к нему в глаза и прочитала ответ.

Хлопнула дверь, посыпалась штукатурка.

На него, с петербургского паркета, не мигая, смотрела гигантская черепаха.

Он вывез её из Абиссинии, а туда черепаха попала из Индии. Путь её был куда дольше ― и на панцире в углу значился год 1774.

Раньше черепаха принадлежала директору Ост-Индской компании.

Директор повесился от излишней любви к родине. Так часто бывает с романтическими людьми ― сперва они носят чёрные очки, а потом неразделённая любовь к родине убивает их.

Черепаху стали возить с места на место, пока она не стала развлекать абиссинский гарем.

Когда Карлсон прилетел туда на своём аэроплане, ему подарили трёх негритянок.

Он сказал, что такое количество будет мешать ему сочинять стихи, и тогда двух негритянок заменили на черепаху.

Черепаха плавала в бассейне, а Карлсон смотрел на закат и грыз походное перо. Он съездил на озеро Чад, но экспедиция вышла неудачной: Карлсон так и не увидел жирафов.

Не беда ― в его стихах жирафы были.

И вот он вернулся домой, в холод и слякоть, извозчики сновали по торцевым мостовым. Женщина ушла. Осталась одна черепаха.

Жизнь была сломана, и нужно было её клеить.

А вокруг набухала война. Карлсон взял черепаху с собой на германский фронт. Он писал стихи, разложив рукописи на её твёрдой кожистой спине. Черепаха вытягивала голову, пытаясь разобрать анапесты.

Однажды черепаха прикрыла его собой. В толстом панцире застряла немецкая разрывная пуля ― так и не разорвавшись.

Второй раз черепаха спасла ему жизнь в восемнадцатом.

Его взяли прямо у подъезда, и ученики решили, что Карлсона повезли на поэтический вечер.

Черепаха, впрочем, не была арестована.

На Гороховой Карлсона допрашивал недоучившийся студент Куперман. Куперман хотел стать герпетологом, но Партия велела ему заниматься гидрой Контрреволюции.

Карлсон целую ночь рассказывал ему про черепаху, а наутро Куперман вывел его на бульвар, написав в бумагах, что арестованный опасности не представляет.

Опасность Карлсон представлял и дрался потом у Деникина, а затем ― у Врангеля.

Когда он читал добровольцам стихи про родную винтовку и горячую пулю, черепаха сидела в первом ряду.

В Ялте, когда на набережной бесстыдно лежали потрошёные чемоданы, Карлсон пробился по сходням на палубу парохода, оставив за спиной всё ― кроме черепахи.

Когда безумный есаул пытался бросить её за борт, Карлсон выхватил револьвер.

Черепаха равнодушно глядела на тело есаула, болтающееся в кильватерном следе. Она вообще слишком много видела в своей жизни.

Карлсон вернулся в Абиссинию, и наконец-то увидел жирафа.

Потом он долго жил в тени горы Килиманджаро.

Черепаха плескалась в специально отрытом бассейне.

Они поссорились только раз ― когда черепаха случайно съела его новые стихи. Он в отчаянии хлестал по панцирю своим узорчатым, вдвое сложенным ремнём. Черепаха виновато глядела на него, не чувствуя боли. Через полчаса он валялся около её когтистых лап, вымаливая прощение.

Однажды к нему приехал американский писатель ― толстый и бородатый. Он был восхищён всем ― охотой, горой, Африкой, и даже тем, что сломал ногу при неудачной посадке самолёта.

― Вы вспоминаете прошлое? Вам жаль его? ― спросил американец.

Карлсон пожал плечами и показал на черепаху:

― Она помнит Наполеона и Распутина, она пережила Ленина и Сталина. Спросите её.

Американский писатель записал в своём блокноте: «Любовь в Африке похожа на одинокую черепаху под дождём» и уехал.