Птица Карлсон

Швед совершенно не боялся высоты и, разувшись, свесил ноги в пропасть.

Сторож лёг на спину, и, глядя на звёзды, принялся рассказывать историю своих отношений с одной продавщицей на набережной, страстной эндуркой, совершенно забыв о нравственном законе. Но иностранец был терпелив и, дождавшись, когда старик выговорится, приступил к расспросам об Ореховом лесе. Сторож, давно не видевший такого внимательного собеседника, стал описывать лес теми же словами, что и свою давнюю возлюбленную. Швед задумчиво швырял камешки в туман, который лез из пропасти, как пар из котла с мамалыгой, а сторож плёл небылицы, как это свойственно всем скучающим старикам. Но иностранец верил ему, переспрашивал и делал пометки на карте.

Под конец сторож сказал, что его очень интересует, куда пропала та продавщица, потому что наверняка она была несчастлива со своим мужем. А он, старик, ещё не растратил мужской силы, и мог бы составить её счастье. Все обезьяны разбрелись, и ему не о ком больше заботиться, так отчего бы не ухаживать за этой, прожившей долгую жизнь, женщиной.

В те дни, когда окончилась летняя жара, а дожди ещё не начались, он попросил нас отвезти его к краю ущелья. Там он собрал свой нелепый аппарат, а потом мы выпили вина, прощаясь.

Лес лежал внизу перед нами. Клубился туман, сладко пахло высыхающими листьями и горными травами, всё это смешивалось с горькой хвоей, пока, наконец, к этому не прибавился запах бензинового моторчика.

Швед затрещал этим моторчиком, махнул нам рукой и взлетел.

Мы проводили его взглядом, и допили вино.

Швед летел над Ореховым лесом целый час, пока случайно не зацепил крылом огромное дерево. Ему повезло ― он не упал с размаху вниз, а запутался в ветвях.

Только спустившись на землю, он понял, что его окружают необычные деревья. Это были настоящие молельные деревья, которым поклонялись ещё наши предки. В полом основании одного такого дерева могли спрятаться от дождя несколько пастухов. Говорили также, что иногда наших предков хоронили на таких деревьях, чтобы не зарывать в землю. Об этом, впрочем, спорили археологи.

Надо сказать, что отношение к религии в наших местах особенное и, быть может, самое правильное. Ведь этот край Господь создал для себя, и отдал нам просто потому, что мы остались без своей земли. Но жили у нас и мусульмане, и христиане, и евреи, но никто не считал зазорным прийти на праздник соседа и разделить с ним священную трапезу. Наши мусульмане искренне почитали своего Бога, и он разрешил им есть свинину и пить вино, а обрезания им не велел делать, потому что это оскорбляет мужчину. Наши христиане редко ходили в церковь и плохо знали Святое писание, а наших евреев можно было увидеть в саду с мотыгой в субботу, как и в другие дни. Но все мы знали, что могущественный бог Анцва, невидимый и вездесущий, напрямую управляет всей этой землёй и живёт не только в камнях, но и в деревьях. Поэтому во время любого праздника мы сходились за столом и хором говорили «уа Анцәа улԥха ҳат», что означает «О, Анцва, освети нас лучами своими».

И вот швед стоял перед священным деревом и видел у его подножия угли, сквозь которые проросла трава. Тут же были кости козлёнка, которого когда-то принесли тут в жертву, а в дупле тускло блестел медный котёл, в котором козлёнок был сварен.

Швед переночевал в священной пустоте, как странник, который спит на полу заброшенной церкви.

Под утро он почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. Это три обезьяны смотрели на спящего, не делая никаких попыток подойти или убежать. Как только путешественник моргнул, они исчезли.

Он собрался, закинул мешок за спину и двинулся по тропе, думая о своей Марии. Швед внимательно смотрел под ноги, помня о рассказах сторожа про мины и прочие военные ловушки. Но мин он не видел, только странные лужи чёрной воды по краям тропы. Белый пух недвижно лежал на этой воде, похожей на нефть.

Время от времени рядом с тропой швед обнаруживал странные вещи ― то крохотную детскую сандалию, то ржавое ружьё, ствол которого был похож на палку и неотличим от сотен таких же упавших веток.

Иногда в кустах он слышал шорох, и через мгновение тропу перед ним перебегал заяц. Где-то вдалеке раздавался треск сучьев, и иностранец с некоторой опаской прикидывал, не медведь ли занят там своими делами. Но треск сучьев удалялся, и швед снова шёл вверх по ущелью.

Он смотрел на деревья, совсем маленькие, только что вылезшие из земли, и старые, умирающие, и думал, что все верно: когда человек родится, он слаб и гибок, когда умирает, он крепок и чёрств. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко, оно умирает. Чёрствость и сила — спутники смерти, гибкость и слабость выражают свежесть бытия. Поэтому, что отвердело, то близко к вечности.

Он шёл долго, пока не остановился у такого же огромного ореха, который встретился ему раньше. Он залез в дупло и заснул, а проснулся от запаха дыма. Швед высунулся из дупла и увидел, что три обезьяны разожгли костёр и варят что-то в медном котле. Он думал спросить обезьян, не видели ли они Марию, но пока спускался вниз, обнаружил, что обезьяны уже ушли. Иностранец, как его тут научили, произнёс: «О, Анцва, освети нас лучами своими», ― и доел за обезьянами похлёбку, а потом отправился дальше.

С каждым днём он всё лучше понимал Ореховый лес. Были тут и другие деревья ― на скалах росли сосны, где-то неподалёку виднелись самшитовые рощи, торчала брошенная людьми, но не ставшая дикой айва ― небольшая, крепкая, узловатая, похожая на ту старуху, которая подала ему идею сюда отправиться. Швед встретил старую, почти засохшую грушу, на ветке которой висел маленький плод, оказавшийся очень горьким. Тут были лопоухие инжировые деревья и деревья персиковые, похожие на стайку школьниц, и даже лимонное дерево, похожее только на себя.

Понемногу швед стал догадываться, отчего тут так много тех деревьев, которых нет в обычном лесу. Он попал в рай, где переплетено всё, что растёт на земле, и Бог позволяет здесь всему цвести и плодоносить без опаски.

Сперва швед испугался, потому что человек не должен приходить в рай, прежде чем его позовут. Но потом путешественник подумал, что если уж его пустили сюда, значит, так и надо. И если Мария теперь живёт тут, то можно попросить Строителя рая отпустить её обратно. Однажды он упал в ручей, что пересекал тропу. Пока сушились вещи, он увидел, что в лесу произошло движение, будто деревья переминаются с ноги на ногу, устав стоять на одном месте. Тогда ему пришла на ум мысль, что это не деревья вовсе, а все те люди, что пропали в этих местах. Они просто решили, что жить деревом честнее и лучше, и вот теперь расположились по обе стороны ущелья. Действительно, зачем им возвращаться, даже если их кто-то позовёт. Неизвестно ― хочет ли сама Мария вернуться. Захочет ли она вновь перебирать фасоль под навесом и варить мамалыгу. Что он мог ей предложить, кроме стука своей машины, окутанной паром и пожирающей мандарины, как какой-то монстр. Про свою Швецию иностранец забыл, да и Швеция, поди, забыла про него.

Наконец он увидел поляну, на которой росло огромное ореховое дерево ― третье по счёту. Видимо, когда-то в него ударила молния, отчего часть ветвей почернела. Само дерево было увито диким виноградом, лоза которого поднималась к нижним веткам, потом закручивались вокруг ствола и исчезала вверху.

В этот момент кто-то стукнул его по затылку. Швед присел от неожиданности, но это была всего лишь сойка, тут же выправившая свой полёт и исчезнувшая в кроне гигантского ореха.

Швед подошёл к дереву и понял, что именно сюда он и добирался. Ствол грецкого ореха был огромным и покрытым дуплами разной формы. Оттого дерево напоминало огромную морщинистую флейту.

Путешественник прислонился к коре лбом. Рядом с его лицом вверх ползла большая улитка, не обращая на него внимания. Она покрутила рожками, изучила новичка и продолжила свой путь. Швед почувствовал, что старый орех под действием ветра звенит и гудит, как большая струна, протянутая от земли к небу. Пока он слушал гул и звон внутри дерева, улитка успела исчезнуть из его поля зрения.