Пусть дерутся другие

— Круто!

— Несомненно. Кроме того, — продолжала Рона, — у меня полно всяческих предложений от кого угодно. Я и десятой части сообщений не прочла. В аккаунте тоже полный раздрай. Кто в дерьме полощет, кто замуж зовёт. Подписчики растут, как дрожжи в сиропе.

— Соглашайтесь на Гленноу. А остальным, из наиболее известных, ответьте ни «да», ни «нет». Потом определимся.

— Ты думаешь, — она светилась надеждой, — Глен организует встречу с Арти?

— Кто знает? — ободряюще ответил я. — Чудеса случаются.

***

«Надо встретиться. Есть новости»

Сообщение от Роны, да ещё вечером, повергло меня в изумление. Раньше она никогда не пользовалась текстом, предпочитая звонить.

Следующее сообщение, прилетевшее почти сразу за первым, расставило всё по своим местам:

«Простудила горло. Не могу толком говорить»

Ну, случается. Сам ещё позавчера соплями страдал и кашлял, перекупавшись в океане.

А новостей я ждал. Бурная деятельность по раскрутке в сети начала приносить свои плоды: на Рону со всех сторон, водопадом, хлынули предложения встретиться для разговора о Психе, и на некоторые она отвечала уклончивым согласием.

Гленноу хоть и числился в приоритете, однако с точной датой записи новой передачи пока не определился, ссылаясь на занятость и подготовку. Ориентировочно — недели через две, плюс-минус пара дней. Его помощница, отвечающая за коммуникацию с героиней шоу, категорически отказывалась разглашать подробности, зато с уверенностью интриговала, обещая «сногсшибательную тематику».

Эта недосказанность заставляла рассматривать другие варианты. Не как альтернативу — тут мы оба верили в таланты лобастого журналиста, а как развитие достигнутых результатов и новые горизонты.

Так что у нас всё хорошо, и Роне есть, чем меня обрадовать, или я опять понадобился как жилетка для нытья.

К огорчению, у сетевой популярности имелась и тёмная сторона, о которой мало упоминают счастливчики, достигшие общего признания. Заключалась она в назойливости внешнего мира, чуждого к личному пространству человека.

За последние дни Рона успела заработать аллергию на входящие уведомления коммуникатора, разрывающегося от наплыва писем и звонков. Впору директора по связям с общественностью заводить, или непробиваемого секретаря с нордическим характером.

Особенно допекали сетевые дураки, засоряя личку своими возбуждёнными фантазиями. Они забрасывали стихами, открытками, рвались приехать познакомиться, блистали идеями о совместном времяпрепровождении, разнообразнейшими в своей распущенности. Особо упоротые присылали серенады в собственном исполнении и фото отдельных частей тела.

Тянуло дебилов на пышные формы, как солдат в столовую. Целеустремлённо и неотвратимо.

— Жаль страничку удалять, — скорбела женщина. — Подписчиков жалко. И чёрный список скоро лопнет.

Я сочувствовал.

Теряясь в догадках, кто связался с Роной на этот раз и чем она меня удивит, набрал:

«Какие лекарства купить в аптеке?»

Ответ пришёл с задержкой, достаточной для активации кофе-машины.

«Не нужно. Лекарства есть. Курьер привёз»

***

К дому Роны я добирался пешком. Приятный вечер, освещённые, ухоженные улочки, добродушные обыватели, приветственно кивающие незнакомцам из своих беседок и качелей, каких-то семь километров расстояния и совершенно дикие, разорительные цены на такси — почему бы и не прогуляться?

Про общественный транспорт даже не вспоминал. Мама моего друга, имея склонность к дорогой недвижимости, выбрала тихий, спальный райончик, где у каждой семьи имелся персональный автомобиль, а то и по нескольку. Все обочины машинами уставлены.

Здесь не жалуют посторонних и тех, кто ездит на автобусах. Потому автобусами тут и не пахнет.

Окна в доме Роны по вечернему задёрнуты шторами, однако в кухне свет горит. Значит, ждёт. Наверняка с кофе. Она, успел заметить, обожает кофе. И не просто пьёт, чтобы чем-то себя занять или залить горяченького в пищевод, а совершает над чашкой целый ритуал: греет ладони о горячие бока, чутко вдыхает аромат и первый глоток делает медленно, осторожно, словно не доверяет любимому варочному аппарату.

Тоже кофе хочу. Крепкий.

Немного полюбовался на дом. Везде декоративная подсветка, вдоль дорожки — точечки светильников, как на взлётно-посадочной полосе. Приветливо так, по-домашнему.

Молоточек при входе дважды стукнул, оповещая о моём визите, а рот зачем-то добавил вслух:

— Это я! Вит!

Дверь, щёлкнув замком, отворилась, являя в проёме маму моего друга. Усталую, помятую, потускневшую — такую, какой я её встретил около двух недель с лишним назад, заявившись сюда прямо с поезда. И глаза... мутные, равнодушные ко всему. Они казались особенно блёклыми на фоне яркого, шёлкового кимоно с широкими рукавами, укрывавшего фигуру женщины.

В гостиной темно, визор помалкивает. Фонарь над входом в дом светит больше в её ноги, чем в лицо, добавляя Роне серости.

Сердце ёкнуло. Что-то с Психом?

— Беги, мальчик, — произнесла она, умоляюще глядя мне в лицо. — Бе...

Крепкая, явно мужская рука появилась откуда-то сбоку, отталкивая Рону в сторону, как ненужный мешок.

— Беги-и!!! — чудом удержав равновесие, заорала женщина, перекосив рот в истеричной гримасе.

Дверь, по пожарным правилам открывавшаяся вовнутрь, распахнулась и с грохотом треснулась о стену. Мелькнула тень. Габариты тени я не рассмотрел, сфокусировавшись всего на одной её части — пистолете, зажатом в той самой руке, толкнувшей Рону. Ствол непривычно длинный, толстый, до боли похожий на классический глушитель. И вся эта конструкция уверенно наводилась на меня, без намёка на розыгрыш.

Женские руки взметнулись вверх, отчего рукава кимоно, превратившись в широкие крылья, на мгновение заслонили дверной проём. Пистолет увело в сторону — тонкие пальцы с длинными, холёными ногтями каким-то образом зацепили оружие, сбивая кулак с прицела.

Я ещё соображал, в какую сторону отскочить, а тело, истерично противясь попыткам управления, уже мчалось вправо, вдоль дома, стараясь как можно скорее свернуть за угол. Ноги почти не касались газона, дыхание спёрло. И фонари везде, фонарики... Светят, разгоняя темноту. Вдоль улицы — те посильнее, декоративные, вокруг клумб — слабее, зато их много, на всех лужайках понатыканы. Спрятаться негде.

А ведь минуту назад я их почти любил.

Да что вообще происходит?!

Хотя, тут, как раз, понятно. Убивать будут. На то и пистолет, чтобы убивать. Но за что?

Вожделенный угол промелькнул быстрее, чем я его узнал. Сердце бухает, в ушах стук. Ничего не слышу, кроме этого стука. Затылок пекло в ожидании чего-то страшного, вроде догоняющей пули.

Декоративный заборчик между лужайкой Роны и лужайкой соседей перемахнул, не останавливаясь. Рванул влево, сбивая противника с прицела, вправо — как учили. Забежал за чужой дом, едва не ухнув в открытый бассейн с голубоватой водой и детскими надувными игрушками.

Ускорился, проломившись через низкорослый цветник со статуей голой тётки посередине. Сиганул в чей-то задний двор, по дуге обогнув возмущённого владельца, любовавшегося звёздами в шезлонге. На полном ходу проорал:

— Прячься! Вызывай копов!!!

Из шезлонга грубовато крикнули в ответ, пожелав мне сломать шею.

Ветром пронёсся мимо чьих-то окон, выскочил на параллельную улицу, прижался к дереву, опасаясь открытого пространства проезжей части. Сжал зубы, чтобы не демаскировать позицию громким дыханием и завертел головой, выискивая взглядом преследователей.

Вроде бы никого. Тихо, насколько это возможно вечером в приличном пригороде.

Надеюсь, тот, в шезлонге, копов уже вызвал. А Рона...

Странно, но я почти ничего не чувствовал по отношению к этой женщине. Удивительная чёрствость сковала душу, упирая на здоровый эгоизм и мои молодые годы. Даже стыд за то, что бросил, драпанул от одного пистолетного вида, позоря мужской род, получался эластичным, податливым. Он, совершенно точно, ждал сделки с моей совестью, заранее проиграв логике выживания с разгромным счётом.